Путешествия к Лобнору и на Тибет - Николай Пржевальский

Валовой прилет.[865] Хотя еще 6 и 7 февраля выпала довольно теплая погода, но вслед за тем опять захолодело почти на целую неделю. Наконец, с 12-го числа тепло начало прибывать постепенно, изредка, впрочем, также нарушаясь холодами и бурями; вместе с тем и лед стал сильно таять. С этого времени, т. е. с 12 февраля, ныне начался валовой прилет водяных птиц на Лоб-норе.[866] Как весной 1877 г., так и теперь главную массу составляли шилохвости, затем красноноски и серые гуси; несколько позднее значительно умножились бакланы, а также утки-полухи, утки-свищи и отчасти белоглазые нырки. Другие же виды уток как-то терялись в громадной массе преобладавших пород. Затем чайки и белые цапли хотя были весьма заметны, но числом своим незначительны, как равно и некоторые голенастые, прилетевшие на Лоб-нор в феврале. Вообще, чтобы продолжать вышепоименованный порядок пролетных птиц в описываемом месяце, назову их в последовательности прилета: 14 февраля появились – крачка чеграва (Sterna caspia) и чайки серебристые (Larus argentatus?), 15-го – нырки белоглазые (Fuligula nyroca), 16-го – утки-полухи (Anas strepera), 17-го – утки-свищи (Anas penelope), 18-го – кулики-красноножки (Totanus calidris), 20-го – чернохвостые сукалени (Limosa melanura), 21-го – белые цапли (Ardea alba), 22-го (быть может, немного раньше) – красноголовые нырки (Fuligula ferina), 25-го – утки-соксуны (Anas clypeata), 28-го – приморские зуйки (Aegialites cantianus). Всего в нынешнюю весну в прилете на Лобноре к 1 марта состояло 23 вида птиц, а весной 1877 г. 27 видов.

Но как прежде, так и теперь прилетные стаи появлялись на Лоб-нор исключительно с запада-юго-запада, а не с юга, как, по-видимому, следовало бы ожидать. Причина этому, конечно, та, что птицы, зимующие в Индии, не решаются ранней весной лететь из-за Гималаев прямо на север к Лоб-нору через высокое и холодное нагорье всего Тибета, но пересекают эту трудную местность, вероятно, там, где она наиболее сужена, именно к Хотану и Кэрии, минуя притом громадные ледники Кара-корума.[867] Спустившись в теплую котловину Тарима и встретив здесь с одной стороны убегающую за горизонт пустыню, а с другой громадный хребет, высокой стеной ее окаймляющий, словом – местность совершенно для себя непригодную, пролетные стаи, руководимые, быть может, бывалыми товарищами, летят вдоль окрайних гор к Лоб-нору и являются сюда с запада-юго-запада. Осенью же, как говорили нам туземцы, гуси нередко направляются с Лоб-нора прямо на юг за Алтын-таг,[868] следовательно через Тибет, где в это время достаточно тепло и вода еще не замерзшая.

Валовой прилет водяных птиц на Лоб-норе продолжается весной недели две или около того. В этот период утки и гуси появляются здесь в таком громадном количестве, какое мне приходилось видеть, при весеннем же пролете, только на оз. Ханка в Уссурийском крае. Но там страна совсем иная, поэтому и иная картина весенней жизни пернатых.[869] В общем на Ханке им несравненно привольнее, чем на пустынном Лоб-норе. Здесь только по нужде, за неимением чего лучшего, табунятся пернатые странники, выжидая, пока начнут хотя немного таять льды и снега нашей Сибири. Тогда чуть не мигом отхлынет вся масса водяных птиц с Лоб-нора на север. Но во всяком случае как Лоб-нор, так и Тарим служат великой станцией для перелетных птиц, которые, если бы не существовало таримской системы, конечно, не могли бы за один мах переноситься в этом направлении от Гималаев за Тянь-шань и обратно.

В горячую пору прилета стаи уток и гусей являются на Лоб-нор почти беспрерывно в течение целого дня, вероятно, также и ночью. Лишь в сильную бурю, которая обыкновенно дует здесь от северо-востока, прилет временно останавливается, да и то не всегда.[870] Однако всего более происходит тот же прилет по утрам часов до десяти. Стаи уток и гусей обыкновенно несутся торопливо, но не более как шагов на 100–150 над землей. Иногда, впрочем, утиное стадо летит очень высоко и нередко с шумом бури бросается вниз к своим собратьям. Случается, что сильно утомленные утки, усевшись на лед, заворачивают всем обществом головы под крылья и, вероятно, спят.

В начале валового прилета, когда талой воды на западном Лоб-норе еще нет, все прилетные стаи направлялись вдоль озера в Кара-курчин. Там, на небольших полыньях, проводили ночь и следующее утро. К полудню те же стада возвращались кормиться на западный край озера в окрестности нашего бивуака, где всего изобильнее росла низкая солянка – Salicornia herbacea, составляющая весной на Лоб-норе главную пищу уток, частью и гусей. Только птицы эти не едят названную солянку сухой и пыльной, но лишь размокшую и обмытую в воде, как это бывало на всех оттаивавших днем лужах и закрайках льда. Сюда собирались громаднейшие стада почти исключительно шилохвостей, ибо красноноски, прилетавшие также в большом количестве в начале второй половины февраля, не садились на лед, но улетали вверх по Тариму или в Кара-курчин. Когда же, с последней трети февраля, лед на Лоб-норе начал сильно таять и заберегов по озерам образовалось много, да притом они не слишком замерзали ночью, утки и гуси уже не улетали на ночь в Кара-курчин, но держались круглые сутки приблизительно одних мест.

Теперь с полудня, а тогда весь день, те же птицы, в особенности утки, роем летали над тростниками Лоб-нора. На местах покормки, также и на чистинах льда, нередко собирались стада шилохвостей в несколько тысяч экземпляров; издали еще бывало слышно их глухое бормотанье или шлепанье по грязи; стада красноносок в то же время с шумом пролетают взад и вперед, разыскивая свободную от льда воду; селезни-полухи гоняются за самками, издавая голос, похожий на грубое трещанье; изредка свистят самцы утки-свища; стада серых гусей, пролетая с зычным криком, то направляются вдоль Лоб-нора, то опускаются на чистины льда; по временам громко голосят турпаны или забавно кричат чайки; лениво взмахивая крыльями, пролетают белые цапли, резко бросающиеся в глаза своей матовой белизной; бакланы, большими, вытянутыми в линию стадами, направляются вверх и вниз по Тариму; наконец, изредка слышится шум тяжелого взмаха крыльев нескольких мимо летящих лебедей – такова ежедневная картина ранней весенней жизни пролетных птиц на Лоб-норе. Однако в общем здесь далеко нет того птичьего веселья, какое бывает у нас весной. «Правда, глаз наблюдателя всюду близ воды видит движение и суету, целый птичий базар, но воздух мало оглашается радостными песнями и голосами весны наших стран. Все пернатые гости Лоб-нора держатся кучами, не играют, не веселятся, зная, что здесь для них только временная станция, что впереди еще лежит далекий трудный путь».[871]

Охота-бойня. С началом валового прилета уток начались и наши каждодневные охоты за ними. Они были также баснословно удачны, как и весной 1877 г.; нынче, пожалуй, даже удачнее, ибо теперь, при меньшей воде в Лоб-норе, уменьшились площади чистого льда, так что к птицам легче было подкрадываться из тростника; затем, по случаю более поздней весны, лед на озерах дольше не трогался, ради чего гуси и утки держались скученнее по оттаявшим закрайкам тех же озер.

На охоту мы отправлялись обыкновенно часов с десяти утра, когда в окрестностях нашего бивуака начинали собираться утиные стаи на покормку. Притом в эту пору дня уже достаточно тепло, что особенно важно для охотника, если случится, как и бывало нередко, провалиться сквозь лед иногда до пояса. Облекались мы в самое худое одеяние, так как приходилось часто ползать по тростнику, по льду и грязи. Серое же запачканное платье всего пригоднее в этом случае еще и потому, что мало приметно издали; притом как обувь, так и одежда пачкались и рвались на подобных охотах без конца.

Заметив, где сидит утиное стадо, к которому обыкновенно прилетают все новые и новые кучи тех же уток, идешь, бывало, туда и, приблизившись на несколько сот шагов, начинаешь подкрадываться, сначала согнувшись, а потом ползком из-за тростника. Если приходится ползти по чистому льду, поверхность которого от действия пыли и солнца здесь обыкновенно ноздреватая, то рукам и в особенности коленям достается немало. В ветреную погоду подход всего лучше, ибо шелест тростника мешает уткам услышать шорох охотника. Впрочем, занятые едой, утиные стаи вообще мало осторожны. В течение нескольких дней мы изучили излюбленные места этих стай, как равно и подходы к ним, так что действовали наверняка. Кроме того, у нас устроены были засадки, но в них убивалось сравнительно немного, да и сидеть там скука одолевала, в особенности когда над головой беспрестанно пролетают утки. Последние обыкновенно снуют во всех направлениях над тростниками Лоб-нора и отчасти напоминают издали летние рои комаров на наших болотах.

Присутствие большого утиного стада слышится за несколько сот шагов по глухому бормотанию, а поближе – по щекотанью клювов и шлепанью самих птиц в грязи. Подобравшись к такому стаду шагов на сотню или около того, украдкой посмотришь сквозь тростники и сообразишь, отсюда ли стрелять или можно подкрасться поближе; в последнем случае ползешь дальше еще осторожнее. Сердце замирает от опасения, как бы птицы не улетели; но они по-прежнему спокойно шлепают в грязи, пощипывая солянки… Вот, наконец, до стаи не больше 60–70 шагов, нужно стрелять отсюда. Опять осторожно посмотришь, где птицы сидят кучнее, и, наконец, посылаешь один выстрел в сидячих, а другой в поднявшееся с шумом бури стадо. С убитыми и ранеными, часть которых удастся изловить, добыча обыкновенно бывает от 8 до 14 уток; однажды, впрочем, двойным выстрелом я убил 18 шилохвостей. Притом многие, даже тяжело раненные, сгоряча разлетаются в стороны и достаются орлам или воронам; последние нередко следят издали за стрелком.