Последний август - Петр Немировский

вдруг раздался глухой хлопок, что-то обожгло правую руку у локтя. Вскрикнув, я обхватил локоть, медленно отвел руку — на ладони лежала металлическая скобка. 

— Иди-иди, жидок, — сказал Юрка, опуская рогатку. Он был доволен удачным выстрелом.

Ком подкатил к горлу. Со всех ног я понесся домой — жаловаться, но, вспомнив о случившемся, свернул к дороге.

Убегу! Навсегда! Куда угодно, где меня никогда не ударят и не обидят, а будут только любить и жалеть. Подбежал к дороге и остановился.

Там куда-то спешили пешеходы, мчались троллейбусы и машины, в небе летел самолет. Никому в этом мире до меня не было дела. Я развернулся. Подошел к свалке, сел на корточки и тихо заплакал.

5

…Наш сад желтел. Там важно переступали вороны, живясь какими-то ошметками. Все реже оставалось открытым окно — мама боялась сквозняков. Зато соком налились яблоки — в этом году уродились они как никогда. Яблоки пахли медом. Иногда по поручению родителей я залезал в сад и набирал полную кастрюлю — на пироги и компот. Самые красивые бабушка подавала к столу, и мы их ели с сочным треском. 

Шли разговоры о том, что, может, еще придется и в этом году топить «буржуйку» — закопченную печку в углу. Несколько раз мама и бабушка ездили в нашу новую квартиру. Возвращались в приподнятом настроении. Говорили о каких-то ручках, кранах и занавесках, советовались, куда какую мебель поставят. В комнате потихоньку появлялись заполненные нашими вещами ящики. Готовился к переезду и я — по десять раз в день перепаковывал в ранце тетрадки и книжки. Ждал обещанную коробку для игрушек.

…В тот день дождь шел с утра, а днем прекратился. Я доел гречневую кашу. Почти без разговоров. После «каштанового дела» у бабушки появился сильный аргумент: чуть что — грозится пойти в милицию, и мне тогда не поздоровится. Баба Женя вообще уверена, что у меня теперь один путь — в детскую колонию.

— Играй только возле дома, — напомнила мама, когда я открыл дверь. — Ой, к кому это?

Свернув с дороги, во двор въехала милицейская машина. На капоте синела «мигалка». Урча, машина катила к нашему дому. Сердце мое упало в пятки. За мной! Жалобно я посмотрел на маму, на бабушку. Может, не отдадут, я ведь у них один…

Но машина, не останавливаясь, проехала мимо и свернула вглубь двора. Вскоре и мы пошли туда.

Машина стояла возле дома Аллочки. За рулем молодой водитель в милицейской форме аккуратно сдувал пылинки со своей новой фуражки. У закрытых дверей стояли соседи.

— Допрыгался Васек. Полный ататуй, — сказал дядя Митя.

— Мало ты его, мурло, водкой поил? — процедила сквозь зубы баба Маруся.

Дядя Митя метнул на нее злой взгляд, но промолчал. Дверь отворилась. Два милиционера вывели дядю Васю. Лицо его было серым, волосы взлохмачены. Тощий, сутулый дядя Вася поднял голову, обвел всех мутными глазами.

— Давай, не задерживай!

С резким скрипом открылась задняя дверца, обтянутая металлической сеткой. Дядя Вася подошел к машине, неуверенно поднял ногу, зацепился. Тогда милиционер схватил его за воротник и с силой втолкнул. Дверца захлопнулась.

— Порядок. Коля, заводи.

Милиционеры сели в машину. Водитель посигналил, дал задний ход. Машина развернулась и медленно поехала со двора.

Вскоре из дома вышли женщина с большой сумкой в руке и Аллочка. На Аллочке — красное платье, голова повязана косынкой. К груди она прижимала куклу. 

— Как Валя? — спросила бабушка.

— Уже хорошо. Обещали выписать через несколько дней, — ответила женщина. — Да, назначат электрофорез, массаж…

— Ты куда? — спросил я, подойдя к Аллочке.

— К тете Даше.

— А когда вернешься?

— Когда мама выйдет из больницы.

— И тогда полезем в сад? Там уже яблоки поспели.

— А ты драться не будешь?

— Нет, клянусь...

— Тогда полезем.

— Идем, детка, — сказала женщина.

И увела Аллочку.

6

— Ну вы и нажили барахла! — дядя Митя нетерпеливо поглядывал на часы. Он стоял в кузове грузовика, у края заднего борта, подхватывая коробки и узлы, которые ему подавали родители. — Если опоздаю, Егорыч опять шум поднимет, скажет, что левую ходку делал. 

— Еще немного, — извиняясь, отвечал папа и спешил в дом.

Мебель уже была погружена. Не обошлось без маленького приключения: буфет, когда его приподняли над землей, с треском развалился. Так и забросили в машину — по дощечке. Оставались узлы, свертки, ящики, которых оказалось неожиданно много. «Говорил же, половину нужно выбросить», — злился папа, едва переводя дух. Бабушка виновато опускала глаза, но уверенной рукой брала и передавала ему очередной узел. 

Накануне папа принес обещанную картонную коробку, в которую я уложил свои игрушки. Сам коробку завязал, а при погрузке проследил, чтобы не повредили, и попросил дядю Митю поставить ее в самое надежное место. А крепыша-мишку оставил при себе. И ранец ждал у стены.

Поначалу я тоже принял участие в погрузке — отнес какую-то сумку к машине. Но дотянуться до края кузова не смог, зацепился курткой за крюк, чуть не упал. Тогда папа велел не мешать и не вертеться под ногами.

— Лучше иди попрощайся с соседями, — предложила мама.

И я потопал во двор.

Возле своего дома стоял Маслянский.

— Переезжаем на новую квартиру. Будем жить на седьмом этаже. Там есть горячая вода и эмалированная ванна.

— Серьезное дело, — Маслянский вытащил из-за уха папиросу и закурил.

— Ты ведь будешь ко мне в гости приходить, правда?

— Мыться, что ли? А ты приглашаешь?

— Конечно. Мы же друзья.

— Тогда приду. А как дела с бульоном?

— Плохо, — оглянувшись, я перешел на шепот. — Понимаешь, я доигрался: теперь если не буду есть, то меня заберут в детскую колонию.

— Бульон лучше, чем колония. Ну что, ауфвидерзейн, — он протянул мне руку.

— Адирзейн.

Ладонь его была жесткой, будто из дерева.

На стульчике сидел подстриженный налысо Вовка-мешугенер. Я помахал ему рукой. Вовка вынул палец изо рта и замычал. Подскочил Туз. Присев, я погладил пса по спине. С недавних пор Туз стал заметно набирать в весе. Эх, кто ж теперь будет есть мои котлеты?

На дверях дома Аллочки висел замок...

Во дворе больше никого. Вдруг скрипнула калитка,