Последний август - Петр Немировский

краснели три дырочки, из которых потекли тоненькие струйки крови.

— Ма-а-ма-а!

Передо мною вдруг появилась тетя Валя. Глянула на мою ногу и, не сказав ни слова, подхватила меня на руки и понесла. За нами семенила перепуганная Аллочка.

— Что?! Что случилось?! — переполошилась мама, когда тетя Валя опустила меня дома на пол.

На крик выбежали папа и бабушка.

— Лена, успокойся, — стала утешать маму тетя Валя. — Видишь, не глубоко.

— Семен, неси перекись и зеленку! Может, вызвать «скорую»?

Мама вытерла ваткой кровь, смазала ранку перекисью водорода. Потом моя нога стала зеленеть.

— Ой, как же оно так случилось?! Клятый пес! — в дом, как ураган, ворвалась баба Маруся. — Как же я забыла его на цепь посадить? — наклонившись, осмотрела мою ногу. — Та нет, не укусил, он своих не кусает. Только клыками ударил.

— Он у вас привит? — взволнованно спросила мама.

— А то как же — от чумки, в этом году водила.

— А от бешенства?

— Не, от бешенства ему не надо, — уверенно ответила баба Маруся.

— Почему же? Вдруг он бешеный? — мама забила в набат.

— Та, Лена, какой же Полкан бешеный? Он ни одну суку уже год не нюхал.

— Боже, неужели придется делать уколы?

Уколы?! Я застучал ногами по полу.

— Та, Лена, ты что, сдурела? Какие уколы? Ну что ты орешь как резаный? — обращалась баба Маруся то к маме, то ко мне.

— Ну хватит, разошелся, — сказал папа. — А еще танкистом хочешь стать.

— Успокойся, — просила бабушка.

— Игорь, ты же храбрый мальчик, — уговаривала тетя Валя. Аллочка выглядывала из-за ее спины.

— Я думала, ты мужик, — баба Маруся скривила губы.

Трудно устоять, когда столько взрослых упрашивают. Последняя слезинка выкатилась из моих глаз.

— Лена, да хватит его заливать, уже вся нога зеленая! Ну-ка погодь, — сказала баба Маруся и вышла.

У меня вдруг мелькнула мысль: а вдруг баба Маруся в награду подарит шлемофон. Конечно, шлемофон! Я готов был расцеловать Полкана в морду.

На пороге снова показалась баба Маруся:

— На, держи, — и протянула мне кулек слив.

— Они мытые? — спросила мама.

— А то как же.

Убитый, я взял кулек.

— А сказать спасибо? — напомнила бабушка.

— Спа-си-бо.

— Пошли играть, — Аллочка тихонько потянула меня за руку.

— Куда вы идете? — встрепенулась мама.

— Мы немножко, возле дома, — взмолился я.

— Нет, — твердо сказала мама.

Я опустил голову. Слезы снова закапали из глаз. Что за невезенье такое. Настоящий черный день.

— Пусть идет. Или привяжи его к своей юбке, — решительно произнес папа. Посмотрел на меня и вдруг подмигнул — как взрослому.

— Ладно. Но играть только возле дома. И прошу — не лезь никуда.

Мы с Аллочкой направились к двери.

— Валя, как у тебя? — раздался за спиной голос бабушки.

— Плохо, Хана Ароновна. Обещал не пить, а сегодня с утра как ушел, так до сих пор и не появился. Значит, опять где-то пьянствует. 

Но мы с Аллочкой уже бегали по двору, и печали взрослых нас не волновали.

3

Темнело, а папа все не возвращался с работы. На улице зажегся фонарь. Под его металлическим абажуром пролетела летучая мышь. Не дожидаясь маминого зова, я вошел в дом.

— Где же он? — вполголоса говорила мама, то и дело поглядывая на часы.

Бабушка сидела молча на диване и штопала носки. Иголка, словно челнок, ныряла и выныривала, и дыра постепенно стягивалась. Хватает же у бабушки терпения колдовать над каждой дыркой!

— Наверное, задержался на заводе, ведь конец месяца, — голос бабушки звучал, однако, неуверенно. Исподлобья, чтобы мама не видела, она тоже бросала взгляды на часы. — Ну-ка, втяни нитку, — порой просила меня.

— Может, поехать к нему на завод? — мама ходила из угла в угол.

Громче тикали часы.

— Ну слава богу! — воскликнула она, когда хлопнула наружная дверь.

Как по команде, мы все поспешили туда.

— Что случилось? Мы тут с ума сходим... — начала было мама и осеклась. 

Папа стоял, опершись на стену, и глупо улыбался. Ворот его рубашки съехал в сторону, верхние пуговицы были расстегнуты.

— Семен, ты пьяный? — зачем-то спросила мама.

— Рыжицкий умер, — папа неожиданно погрустнел. — Инфаркт. Мы с ребятами ездили к нему, — оторвавшись от стены, папа сделал несколько широких шагов и сел на табуретку. — В среду похороны. Его жена просила, чтобы мы пришли. Мы сегодня были у них дома. Не дом — конура.

— Хуже нашей? — спросила мама.

Папа метнул на нее быстрый взгляд, ухмыльнулся, но ничего не ответил.

— У него, кажется, две дочки?

— Да, — в голосе папы прозвучали злобные нотки. Он снова резко взглянул на маму. — Это жена его заставила пойти к директору. Иди, говорит, добивайся, чтобы дали квартиру. Вот он и пошел, б…ь!

— Семен, перестань ругаться! Здесь ребенок! — прикрикнула мама.

Папа перевел взгляд на меня, криво усмехнулся.

— Ребенок-ребенок... Ну, теща, вы даете компот или нет?

Бабушка поставила перед ним полную кружку. Папа отхлебнул пару глотков, пролив себе на штаны.

— Рыжицкий набрался духу, зашел к директору и сказал ему прямо в лицо: «Вы мне квартиру не даете, потому что я еврей!» А тот, собака, ему в ответ: «Моя б воля, я вам, жидам, квартиры бы в Бабьем Яру строил!» Рыжицкий потом подошел ко мне и говорит: «Сеня, бежать бы из этой страны. В Израиль, в Америку, к черту на рога, только бы отсюда подальше», — размахнувшись, папа вдруг ударил кулаком по столу.

— Иди спать, — велела ему мама.

— Спать? Тебе разве кого-нибудь жалко?

— Иди спать, — повторила мама, правда, немного тише.

— Всё из-за тебя. Из-за тебя! — заорал папа, вставая с табурета. Он едва не упал, но удержался. Приблизился вплотную к маме, тяжело дыша.

Мама перепугано прижалась к стене. Папа занес над ней руку со сжатым кулаком.

— У-ух, моя б воля… — прохрипел он, медленно опустил руку и повернулся.

Увидел меня. Наши глаза встретились. Папино лицо