Чёс (сборник) - Михаил Идов

Учился Сэм не хорошо и не плохо. Его основным талантом была этническая мимикрия. К концу года английские сверстники принимали его за австралийца, а французы – за баска. Третьеклассником – классы в “Ле Розэ” шли в обратном порядке, от десятого к первому, – Спонж сильно расстроил мать, заявив по телефону, что находит родной бахаса-малейжа грубым и неблагозвучным. Плебейский воляпюк, сказал сын, lingua pauperam, и привел в пример неприкосновенное слово “мердека” (свобода).

Зимний кампус, где roséens коротали январь и февраль за приличествующими сезону занятиями, располагался к востоку от Ролле, в Гстааде. Здесь Спонж с показным рвением топтал лыжню, под треск флажков кряхтя вбивался на ледовой трассе в боб, нарезал спирали по льду пустого катка. Его стиснутые пластмассой ступни постоянно отмерзали; в окоченелом бесчувствии каток представлялся Самсудину грампластинкой, заведенной на 33 1/3, а сам он – мягко кивающей, но в целом статичной иглой. Особой музыки из-под его коньков не доносилось, лишь шип и хруст, лишь тот сохлый, убитый звук, что таится за последней нотой каждой песни и последним кадром каждого фильма: хр, хр, хр.

2004

Сюжет

В ту ночь Джеффри Мастерсону приснился более или менее лев. Лицом (мордой то, что обрамляла его свалявшаяся в растаманские колтуны грива, назвать было трудно) он походил на боксера Майка Тайсона. На спине у льва лежали два крыла с грязноватыми, как у деревенского гуся, перьями.

Мастерсон не особенно удивился. Последний месяц ему и наяву являлись штуки почище. Седьмого января – ровно через две недели – он был обязан сдать в редактуру рукопись восьмого и заключительного романа серии “Кровавый закат”, “Слезы песка”, который издательство “Траубман и Блау” терпеливо дожидалось уже шестой год наряду с каждой грамотной домохозяйкой Западного полушария. Этот крайний срок был самым крайним из полудюжины пропущенных Мастерсоном под все более и более вычурными предлогами; непосредственно вслед за ним контракт считался разорванным, а аванс возвращался издателю. Тот самый аванс, на который Мастерсон без излишеств, но с достоинством прожил с ноября 2004 года по февраль 2005-го. Более того, по условиям договора серию отдавали на завершение другому писателю. Торговая марка “Кровавый закат” и имя Найджел Фоксвуд принадлежали издательству. Мастерсон по глупости продал их вместе со своей первой рукописью, не ожидая успеха.

Проблема же состояла в том, что “Слезы песка” существовали только на бумаге. Выражаясь гораздо точнее, на бумаге контракта. За пять с лишним лет Мастерсон не добавил ни строчки к тем двадцати семи страницам, на основе которых продал идею романа Траубману. Теперь он был прикован к заявленной теме (мирную жизнь Фоксвуда, баронета и дипломата, в Британской Малайе прерывает похищение старой подруги) и обстоятельствам (первая англо-афганская война, 1839 год) без малейшего понятия, что с ними делать. Игривые намеки на американский империализм и Джорджа Буша, которые он намеревался вплести в ткань повествования, успели устареть, а сюжет все не материализовывался. Каждый раз, когда Мастерсон садился за компьютер и открывал ненавистный файл tears_DRAFT1.doc, его охватывало некое дремотное оцепенение. Он проверял почту, читал “Таймс”, зачем-то редактировал задним числом свои студенческие статьи, заглядывал на сайты односторонних знакомств с безымянными девушками и однажды даже прочел от начала до конца, не пропуская ни строчки, содержание окошка “Об этом компьютере”. Роковой срок тем временем приближался. В таблоидах зашептали о нервном срыве. В последнем, отчаянном штурме крепости собственного вдохновения Мастерсон задействовал все известные ему средства. За один декабрь он успел испробовать психотерапию “первичного крика” по методу Артура Янова (пока не стали жаловаться соседи), сайентологию (чересчур накладно), общение с духом Риоки Инуэ (тот оказался жив), чешский абсент и псилоциби-новые грибы. Так что, повторимся, крылатый лев был отнюдь не самым странным из предновогодних видений Джеффри Мастерсона.

– Бонджорно, – сказал лев и уронил перо. Крылья его явно раздражали: он беспрестанно потирал их друг о друга и елозил ими по собственным бокам. Мастерсон убрал с письменного стола вазочку – действие сна происходило у него в кабинете – и переставил ее на подоконник, пока лев ее ненароком не смахнул. – Вы говорите по-английски?

– Немного, – ответил Мастерсон. – В смысле, много. В смысле, я писатель.

– Превосходно, – продолжил лев. Теперь он говорил на чеканном, аристократическом британском, которым в наше время изъясняются лишь члены королевской семьи и некоторые дикторы “Би-Би-Си”. Особое удовольствие ему доставляли раскатистые “р”. – Говорят, вы нуждаетесь в помощи.

– Кто говорит? Какой помощи? – удивился писатель.

Лев затрещал перьями, как вокзальное табло цифрами.

– Творческой.

– Ах, вы об этом. Да, есть такое… Секундочку, вас что, прислал Траубман? – встрепенулся Мастерсон, тотчас осознав, что за чушь сморозил.

– Нет, – коротко ответил лев. – Не перебивайте. Слушайте внимательно: Find the plot…

– Легко сказать, “найдите сюжет”, – вздохнул Мастерсон. – С этим вся и загвоздка.

– Ш-ш-ш. – Лев недовольно насупился. – Еще раз. Find the plot with candy that weighs more than a pound.

– Найдите сюжет… при помощи конфеты… тяжелее фунта. Ну-ну. – Мастерсон усмехнулся собственному разочарованию: ему, видите ли, обидно, что крылатый говорящий лев несет бессмыслицу.

Он почему-то осмотрелся в поисках своего кота: Найджел забился в пыльную щель между книжным шкафом и потолком и дико сверкал глазами из-за резной баллюстрадки. Это заново убедило Мастерсона в существовании гостя.

– Можно чуть по-другому, если хотите, – предложил лев. – Find the plot with candy that’s worth more than a pound.

– …дороже фунта. Угу. Это что, – спросил Мастерсон, – загадка?

– Скорее ребус, – смущенно признался лев, прикрывая глаза лапой. – Простите, ради бога, хобби такое. Я всегда хотел быть сфинксом. Окно не откроете? Душно.

– Пожалуйста. – Мастерсон налег на щеколду и распахнул окно. В кабинет разом въехал куб декабрьского мороза. Тридцатью этажами ниже шуршало утреннее движение по Пятой авеню. К югу, как наяву, белел складной стаканчик Музея Гуггенхайма.

– А, и еще вот, – сказал лев, напружинившись. – У меня в лапе застрял шип, не вытащите? Шучу, шучу. Ариведерчи!

На этих словах он мягко скакнул через письменный стол в сторону окна, расправил крылья, смахнув все-таки вазочку и с мощным парусным хлопком ушел вверх. Лишь мелькнули над вмиг исцарапанным подоконником шершавые подушки его задних лап.

Мастерсон долго смотрел, как лев летит над антеннами и шпилями Манхэттена, поднимая с соседних крыш стаи паникующих голубей. Над парком он забрал вправо, пронесся на бреющем между стеклянными башнями “Тайм Уорнер”, отразившись в обеих и исчез в направлении Нью-Джерси. Тут Мастерсон осознал, что ему продуло весь кабинет, потянулся закрыть окно и от дрожи проснулся.

Дрожь продолжалась, но извне. По тумбочке рядом с кроватью косо ехал мобильный телефон, выдав на экранчик фотографию орангутанга. Под ней в адресной книге Мастерсона значился Траубман.

– Алло, – обреченно произнес писатель.

– Джеффри! Друг мой! Наши дизайнеры очень интересуются вашими пожеланиями насчет обложки. Может, приоткроете все-таки завесу тайны? Благо до часа икс всего четырнадцать…

– Крылатый лев, – отрубил Мастерсон вполголоса.

– О! – обрадовался издатель. – Венецианская тема, да?

– Я не знаю, о чем вы. Не отвлекайте меня по пустякам, Траубман.

Мастерсон оборвал разговор не прощаясь и набрал взамен Хелен Ланг, профессора языковедения в Гарварде, с которой у него был когда-то необременительный роман длиной в академический отпуск.

– У тебя нет знакомых на кафедре символогии? – спросил Мастерсон.

– Симвология бывает только у Дэна Брауна, – ответила заспанная Ланг. – Доброе, кстати, утро. А в чем дело?

Мастерсон замялся.

– Меня интересует образ крылатого льва.

– Говорящего?

– Еще как. А откуда ты…

– Так это элементарно. Лев святого Марка.

Писатель хлопнул себя по лбу.

– Разумеется! На колонне.

Мастерсон так и не уяснил в свое время, почему святой Марк был львом – или лев святым Марком, – но теперь точно вспомнил, что один символизировал другого и оба – Венецию.

– Ну хорошо, – произнес он. – Может, тебе и такая фраза что-нибудь говорит – “конфет больше чем на фунт”?

– Гм. Фунт веса или фунт стерлингов?

– И так и эдак. Это не из литературы случаем?

– Ну, дорогой мой Джеффри, это уже твоя епархия.

Какое там, подумал Мастерсон. Литература! Я нормальной книги уже лет восемь как не открывал. Одни журналы, да и в тех читаю в основном про себя. Плюс всякие “Потайные ключи к мирам Мастерсона”, которыми обрастает каждый новый роман и к которым по контракту вечно приходится писать предисловия. Ключи, тоже мне. Ключи к пустому сараю.