Мадонна будущего. Повести - Генри Джеймс

Несколько месяцев спустя, едва только путешественницы возвратились в Англию, тон миссис Солтрам заметно переменился. Стоило мне подвести ее к желаемой теме, как она довольно прозрачными намеками дала мне понять, с какими бездушными людьми столкнула ее судьба. Что за кошка между ними пробежала — оставалось лишь строить догадки, однако еще немного — и миссис Солтрам, чувствовалось, готова была обрушить на них — как послушных рабынь светского этикета — прямые обвинения в грубой неблагодарности, в черством неприятии ее напряженных (но тщетных) стараний угодить чинным капризницам. Меня же, признаться, не покидало ощущение, что я не так-то скоро сумею изгладить из памяти образ Руфи Энвой: в самом ее имени, казалось мне, таится нечто притягательное. Я не был уверен, увидимся ли мы вновь и дойдут ли до меня вести о ней: вдова сэра Коксона, возведенного в рыцарское звание (он был мэром Клокборо), рано или поздно окончит бренное существование, а ее прекрасная родственница отбудет за океан, дабы вступить в права наследства. Я не без удивления обнаружил, что мисс Энвой и словом не обмолвилась супруге мистера Солтрама о своей неудачной попытке послушать злополучную лекцию. Я, понятно, приписал эту сдержанность чрезмерному усердию миссис Солтрам, с каким она нажимала на пружины отзывчивости, свойственной, по ее словам, мисс Энвой в высшей степени и еще не столь давно прославляемой ею везде и повсюду. Юная девушка в любом случае скоро забудет о незначащем приключении, отвлечется другими событиями, выйдет замуж — да мало ли что… Так или иначе, но повторить свой эксперимент возможности ей уже не представится.

Всех нас заворожила идея блистательного курса лекций, который следовало прочесть без сбоев, на одном дыхании, дабы состоятельная публика прониклась величием явленного ей гения, однако подвох или, если хотите, недомыслие с нашей стороны заключались в самой концепции последовательного тематического цикла. Мистер Солтрам пускал в ход свой обычный прием, и нашему придирчивому суду предъявлялся давно избитый набор конспектов и набросков — отчасти, бесспорно, с целью подтверждения полной свободы и независимости в сфере духовных исканий; что касается меня, то внутренне, даже героически отстаивая наши позиции, я покатывался над нашим мелким педантством со смеху: ведь скрупулезность представлялась Фрэнку Солтраму занятнейшей из потех. Он и сам подчас принимался похохатывать над всякого рода буквоедством, если только издаваемое им гулкое кряканье могло сойти за хохот. Он с присущим ему чистосердечием сознавался, что по-настоящему на него стоит полагаться только в гостиной у Малвиллов.

— Да, — многозначительно кивал он, — пожалуй, именно там я чаще всего бываю в ударе. Но только попозже, поближе к одиннадцати, и при том условии, что я не слишком расстроен.

Мы все прекрасно понимали, что под этим подразумевается. В расстроенное состояние Солтрама неизменно повергало излишне послушное для столь позднего часа следование предрассудку, разделяемому трезвенниками.

По субботам я обычно приезжал с чемоданом, дабы не забивать голову мыслями о поездах, отправлявшихся после одиннадцати. Я всерьез полагал, что Малвиллам следует взимать плату за вход в оберегаемый ими храм красноречия — залитый мягким светом ламп, украшенный картинами, полный цветов, — храм, где алтарем служил расположенный напротив громадного камина диван с бессчетными подушечками, обтянутыми тонким ситцем. Проект мой был дерзким, однако в случае его осуществления одним махом решались бы многие проблемы. Но не тут-то было: Малвиллы бессовестным образом пошли на попятную. Безупречного совершенства на свете не сыщешь, вот и для них неодолимым препятствием стал банальный эгоизм. Они наотрез отказались превратить свой салон в торжище, и золотые речения мистера Солтрама продолжали быть единственной звонкой монетой, бывшей здесь в обороте. Вряд ли кому из ораторов, впрочем, выпадало большее вознаграждение, нежели то зачарованное безмолвие, какое окружало Солтрама в минуты его наиболее вдохновенных взлетов. Даже непосвященные проникались осознанием близости мистического откровения, менее искушенное красноречие пристыженно умолкало. Аделаида Малвилл, гордая своим гостем, тревожно следила за входной дверью, изредка украдкой помешивая в очаге угли. Я обычно именовал эту гостиную концертным залом: все мы предвкушали второй Байрейт[31]. Казалось, что перед нашими взорами распахиваются врата, ведущие в царство света, а на бескрайнем горизонте мысли, будто над морским простором, зажигается яркая полоса, предвещающая утреннее явление небесного светила во всем его блеске.

Но и в эти несравненные собрания, и в процессы изыскания финансов неизменно вторгался размеренный скрип башмаков миссис Солтрам. Она неотступно наблюдала за ходом событий, присутствуя везде и всюду в роли едва ли не главной распорядительницы; а положение дел по большей части складывалось так, что давало ей все основания без устали вопрошать о предполагаемых дальнейших действиях. Настойчиво домогаясь определенности перспектив, она часто, даже слишком часто являлась ко мне домой — как правило, в самую слякоть, после нескольких пересадок на омнибусе. По степени бессердечия миссис Солтрам ставила нас на одну доску с редакторами и издателями, однако собственными силами ей никак не удавалось добиться большего, невзирая на упорные посещения всевозможных контор. Она настаивала на выплате всех гонораров в ее руки, ибо в противном случае деньги претерпевали самые головоломные приключения. Строго говоря, сумм едва-едва набиралось на тоненький ручеек, но и тот на глазах исчезал, теряясь в песках пустыни. Лица, упомянутые выше, далекие от понимания истинных ценностей, отнюдь не желали принимать на веру солидный авторитет, который наш выдающийся мыслитель, можно смело сказать, уже ощутимо снискал себе в обществе. Редакторы жаждали кромсать его рукописи, но недоумевали, к чему приложить свои ножницы; издатели же, получив предложение выпустить монографию на ту или иную тему, непременно требовали переменить название. Данное противодействие повергало мистера Солтрама в благородную меланхолию, туманившую его чело, которое обретало тогда подлинно прекрасный вид. Казалось бы, не все ли равно, какое название дать книге, еще не написанной, а только задуманной? Но нет, подобные дерзости вызывали у мистера Солтрама едва ли не конвульсии, и вот эти-то мучительные содрогания погубили, быть может — как знать? — в самом зачатке не один творческий замысел, суливший стать шедевром.

Идеальным выходом, помимо моего отринутого совета брать плату за доступ в гостиную Малвиллов, было бы объявление подписки на собрание предполагаемых трудов мистера Солтрама — с предварительной оговоркой, что издание, скорее всего, не состоится. Условие это подписчики, разумеется, должны были принять совершенно добровольно. К несчастью нашего автора, читатели страдали удручающим занудством. Когда они с вопиющей бестактностью принимались осведомляться о причинах задержки ожидаемых ими фундаментальных трактатов, меня так и подмывало спросить, кто еще из великих издавался тем же образом, что и мистер Солтрам. Природа выпустила его в свет в виде пухлого, увесистого тома: нам оставалось только платить за уже выполненную в совершенстве работу.

V

В ту пору друзья мои нередко меня упрекали, но все же на иные жертвы я никак не мог решиться: ничто на свете не вынудило бы меня обратиться за кредитом к Джорджу Грейвнеру. Мне живо помнилась наша давняя стычка на Эбьюри-стрит, однако признание, которое я так легко поведал мисс Энвой, в присутствии Джорджа застревало у меня в горле. С этой очаровательной девушкой мне ничего не стоило пойти на полную откровенность, а вот выложить другу юности, что не считаю «настоящим джентльменом» человека, ради которого из кожи вон лезу, язык не поворачивался. Было ли причиной тому укрепившееся во мне убеждение, что женщины в целом менее пристрастны? Так или иначе, я отлично понимал, что Грейвнер, уже обративший на себя внимание общественности, но все еще ненасытно алчущий — при свойственной ему скаредности, — склонен скорее к амбициозной придирчивости, нежели к снисходительной мягкости. У него были свои, вполне недвусмысленные виды на заплутавшие ручейки соверенов — на них он взирал с высоты колокольни Клокборо. Первейшую свою задачу Джордж усматривал в безоговорочном овладении этим лежащим в дымке городком: все его действия и поступки всецело диктовались названной целью. Временами ему приходилось умело чередовать жесты: не только совать руку в карман, но и изысканно прижимать ее к сердцу. В общении с избирателями Джордж лишь чуточку уступал Фрэнку Солтраму в неотразимом красноречии, с каким тот завораживал свой электорат, — с той только разницей в пользу последнего, что мы за него уже единодушно проголосовали, об альтернативной же кандидатуре и речи не заходило.