Неизданный дневник Марии Башкирцевой и переписка с Ги де-Мопассаном - Мария Башкирцева

И подумайте только, что их было семеро!

Какой несчастной я себя чувствую, сознавая, что я живу совершенно в стороне от того, что собственно составляет жизнь обожаемого мною Парижа!...

Быть всегда в стороне от этой жизни!.. И кому же? Мне, которая готова отдать все на свете, чтобы только иметь возможность кипеть вместе со всеми в этом божественном горниле, подле госпожи Адан!

Жери приходил сообщить, что его сын получил орден от султана.

Среда, 3 января 1883 г.

Наконец-то!.. Судя по газетам, Бастиен Лепаж ни на минуту не покидал Ville d'Avray…

Сегодня вечером мы были в опере. По обыкновению, мы сидели в ложе Каза Риера. Там были Гавани, Жери, Нерво, Лагирл, маркиз и маркиза Вильнёв и маркиза-дочь принца Пьера Бонопарта. На мне было легкое, белое, газовое платье, покрытое розами. Свою косу я обвила вокруг головы и чувствовала, что эта корона волос была восхитительна. Маркиз де Каза Риера был там же. Это племянник покойного старика, от которого он унаследовал 60 миллионов.

Четверг, 4 января 1883 г.

Я видела Жюлиана. Он носил с собой в кармане так глубоко растрогавшую меня статью Пельтана.

Пятница, 5 января 1883 г.

В Бурбонском дворце. Нас впустил в палату г. Гавини, через особые, привилегированные двери. Уже во дворе я почувствовала, что бледнею от всего, что мне пришлось увидеть. Меня потрясли до глубины души и венки, и озабоченные люди, встречавшиеся нам, и их покрасневшие глаза, и, наконец, величественный, грандиозный катафалк. Огромный, весь задрапированный черной материей зал казался крохотным от множества венков и бесконечной массы цветов. Высоко над балдахином с четырьмя колоннами, обвитыми трехцветными знаменами, стоял гроб. Все это, освещенное массой свечей, ошеломляло своим контрастом с ярким солнечным днем. В ту минуту, когда мама подвела ко мне X., я не выдержала и расплакалась. Плакал и X., пожимая нам руки и беспрерывно повторяя: «благодарю, благодарю».

Я улыбнулась, как бы извиняясь за свои слезы, но он несколько раз принимался плакать. Когда волнение мое уже улеглось, я хотела пройти мимо него, сделав вид, что не замечаю его, но он схватил мои руки и, снова сжав их, опять повторял свое жалобное: «благодарю, благодарю».

Я очутилась, наконец, на воздухе и вернулась к сознанию действительности. Пришел в себя и этот бедный Г., который принял И. за Бастьена Лепажа и осыпал его комплиментами.

Суббота, 6 января 1883 г., воскресенье, 7 января 1883 г.

Теперь интересно читать газеты. «Voltaire» вызывает на глаза слезы, а «Figaro» осушает их своими отчетами. Эти отчеты, быть может, правдивы и беспристрастны, но они отнимают всякую иллюзию, лишают энтузиазма, а это все-таки досадно.

Мне очень нравятся речи Бриссона. Да, Г. прав — мы «обезглавлены». Это верно, — Гамбетта был главою нашего поколения, его поэзией. Я говорю «нашего», хотя и не имею счастья быть француженкой.

Но, оставаясь иностранкой, я все же стою за братство народов и за всемирную республику.

«Justice» уверяет, что люди не имеют значения, и что главная роль принадлежит идее. Газета хочет таким манером ободрить республиканцев.

Прекрасно… Если люди ничего не значат, так дайте нам конституционную монархию! А, вы не хотите? Так как же вы говорите, что люди не имеют никакого значения?

Мне же кажется наоборот, что именно люди — все и что республиканские принципы прекрасно совмещаются с этой мыслью. Да, править должны люди, избранные за свои заслуги, каково бы ни было их происхождение.

И то, что могло бы быть слишком… поэтичным при такой системе, то умеряется республиканскими учреждениями.

Такие люди, как Гамбетта, всегда заставят провозглашать себя избранниками, но все-таки нужна республика, чтобы сделать их полезными.

Почему на похоронах Гамбетты, как некогда на похоронах Мирабо, никто не ощущал скорби? Я сама испытала это, казалось бы, непонятное чувство, — но оно, несомненно, так.

«Justice» указывает на античный характер, какой имела вся похоронная церемония. Возможно, что самое величие покойного, все почести, которые воздавали его гению, не давали места тому отчаянию или скорбному умилению, какое обыкновенно внушает смерть более обыкновенных людей…

Уже нет Скобелева, нет Гамбетты, нет Шанзи. Прощай франко-русский союз и мечта об уничтожении Пруссии!

Если бы Скобелев, Гамбетта и Шанзи остались в живых, Франция вернула бы Эльзас-Лотарингию, а нашим прибалтийским губерниям не угрожала бы опасность. А теперь?..

У нас обедал сегодня Жюлиан. Вечером пришел Тони Робер Флери. Говорили все время о покойном. О чем же говорить, если не о нем? Как пусто без него! Как странно!

Его не достаточно ценили при жизни. Никто не отдавал себе отчета в том значении, какое он имел для нашей эпохи.

Прочтите речь Бриссона. Меня так волнуют все эти события, что я начинаю чувствовать себя французской патриоткой, готовой умереть за Францию.

Переживая все эти сильные волнения, так сказать, отвлеченного, высшего характера, чувствуешь, что близка к самым источникам жизни и поднимаешься на ту высоту чувства, на которой вырос сам Гамбетта…

Неправда ли, имена людей похожи на них самих?.. Взгляните на портрет и всмотритесь в имя «Гамбетта»! А Флоке с этими откинутыми назад волосами, с этими сжатыми губами?.. А вот Греви, имя которого так соответствует и его нравственному и физическому облику. Ну, а Клемансо? В этом имени есть что-то напоминающее скромность и откровенность и в то же время и мелочность, и сухость, режущую точность. А что вызывает в вас имя Рошфора?.. Человека с пеной у рта, оскорбляющего всех и размахивающего во все стороны своим пальчиком.

Ж. и Д. с восторгом слушают меня. Д. жалеет, что я женщина, Ж. говорит то же, слегка улыбаясь, чтобы не подумали, будто я покорила его так же, как музыканта.

Я удручена. Не могу передать, до какой степени меня возмущает и печалит мысль, что все кончено, что этот великий художник, этот великий трибун замолк на веки. Это «преступление со стороны смерти», как верно выразился один журналист об этой потере!

10 января.

Что будет с Рошфором? На кого станет он изливать свое остроумие? Кто помешает развитию таланта г. Клемансо?

На другой день после похорон на кладбище Père Lachaise была огромная толпа народа. Газеты говорят, что никогда еще не было такой громадной процессии.

Положительно не знаю, что было бы теперь со мною, если бы я имела счастье лично знать этого человека!..

Вторник, 9 января 1883 г.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});