Туда, где кончается Лес - Лада Монк

меня,

То лучше замри там, где стоишь, и продолжай говорить,

Дай мне хоть голос твой послушать, красавица!

Не оставляй меня, не уходи,

О, будь со мной в этой комнате!

Я сражен твоей красотой и умираю от желания увидеть тебя еще раз,

Покажись мне снова,

И в воздухе опять засверкают миллионы звездочек, как во время звездопада и фейерверка!

Симара: Вам нужна помощь!

Вы бредите!

Де Рейв: О, нет, нет, не торопись,

Ты все равно уже опоздала!

Слушать, как дрожат под твоими ногами ступеньки —

Неописуемая мука!

Симара: Опоздала?

Де Рейв: О, да! Я убит!

Я убит твоей красотой!

Прекрасное Солнце спряталось от меня за тучи,

Не желая осветить даже последний миг моей жизни! О-о!

О, какие мучения!

Мне остается лишь мечтать о том,

Чтобы ты взглянула на меня

И скрасила эту горькую минуту,

Ворвавшись в нее вспышкой, фейерверком цветов…

Симара: Нет, Вы не бредите.

Вы лжете.

Спускавшаяся Симара замерла там,

Где не была заметна для Нана,

Встав в ряд каменных изваяний,

Прекрасных мраморных дев,

Став двенадцатой среди них.

Де Рейв: Я? Лгу?

Как могла закрасться эта мысль в твою прелестную головку?

О, да пусть ястребы и орлы, кружащие над лесом, вырвут мне язык,

Если я солгал!

Как могу я врать тебе, Симара?

Спустись ко мне, умоляю тебя!

Я погибну без тебя, как земля без света всех вместе звездочек!

Симара, прошу тебя,

Ежели ты не смеешь возникнуть передо мной, так объясни мне, отчего, прекрасная отшельница?

Не поразило ведь меня то, что тысячу веков назад угрожало гостям в иной башне, не так ли?

Симара, не то удивленная, не то настороженная,

Качнулась,

И длинные ее рукава зашуршали сложенными крыльями мотылька.

Симара: Угрожало?.. В иной башне?.. Что?

И проказник де Рейв усмехнулся,

Веря, что дар сказочника, рассказчика и лгуна,

Украденный у бродячих артистов глубокой ночью,

Позволил ему завладеть вниманием Симары.

Нан приметил на полу колдовской бубен,

Вооружился им и запрыгнул на стопку древних книг,

А с нее — на массивный серый шкаф,

Напоминавший окаменевшего под лучами зари тролля.

Ударяя по бубну, прислушиваясь к переливчатым звучаниям его колокольчиков,

Паяц запел свою песнь.

Де Рейв: Тысячу веков тому назад,

Когда я, неустанно идущий вперед, остановился там, где из шкур буйволов шьют шатры,

Там, где вместо пик и мечей — рыболовные остроги да трезубцы,

Там, где за слюдяными окнами стенают и бьют в ставни,

Напрашиваясь в дом,

Духи пурги и смерти,

Там, у подножия северных гор,

Я подаяния просил, сидя на деревянном крыльце таверны со шляпой своею в руках.

Двери ударили меня, а спину и затылок обжег мороз:

Лесорубы, чьи одежды пропахли метелью и хвоей,

На сильных плечах внесли в таверну человека с шершавыми веревками на поясе и скользким инеем на пальцах.

Согревшись у очага с оленьими головами и выпив смеси из горячего вина, мяты и пряностей,

Спасенный рассказал, что искал он в горах, которым едва жизнь не отдал свою.

Поведал он, что на самой вершине,

Где вместо снега — нетающая пыльца звезд,

Стоит белокаменная крепость,

А в крепости той,

Купаясь в водопадах, из которых рождаются горные ручьи, подземные источники и реки,

Наряжаясь в туманы, морозные узоры и мягчайший, пуховый снег,

Дни свои проводит дева,

Что прекраснее последнего клочка неба,

Который видит обреченный перед смертью,

Мудрее всех волхвов и написанных ими книг,

Искреннее в песнях, чем соловьи и ветер над морем.

Но запрещено человеку лицезреть ее, совершенную:

Каждый, чей взор посмеет коснуться стана девы,

Будет ослеплен ее неземной красотой,

Навсегда повергнут в вечную тьму,

Потому что в мире нет ничего, что могло бы сравниться с ее красотой.

Я был слеп от рождения, мне нечего было бояться,

Но и нечего узреть, явившись в крепость.

Мне не было это нужно… За другим я решил подняться на вершину гор.

Пожелал я услышать песнь, подобную благословению богинь,

Игре ветра на ксилофоне сталагмитов.

И я поднялся… Я лучше всех знал эти горы, стены родной земли моей!

Наощупь нашел я колонны крепости, которые не находил раньше оттого, что и не искал их.

По ним я взобрался и влез в окно, за коим слышались журчание водопадов и тихие шаги.

Услышал я, как совершенная дева опустилась на шкуру белого медведя, выйдя из купальни,

Да стала расчесывать гребнем свои волосы.

Тихо запела она, и сердце мое замерло, я стал ловить каждую ноту так жадно,

Как блуждающий в диких южных степях обезумевший странник ловит ситом дождь.

Ноты лились из ее уст, как сладкий мед, испорченный терпким дегтем:

Голос девы был мелодичен, песня — складна и лирична, но чего-то не хватало ей.

Я слушал, пока не пришло мне на ум, что в тоне спрятанной ото всех девушки нет той искренности,

Обещанной искавшим ее путником.

И всю песню, какой бы какой бы красивой она ни была,

Отсутствие чистоты и честности делали мертвой.

Ведь как можно петь, ежели ты не чувствуешь то, о чем поешь?

Как можно петь, ежели ты сам не веришь тому, что пытаешь донести людям или более способным певцам — ветру и воде?

И я не выдержал, как не выдержал бы любой настоящий музыкант или поэт.

Я перемахнул через подоконник и оказался в крепости, испугав и смутив поначалу деву,

Спрятанную в ней от глаз посторонних.

Моим долгом было пригласить ее пройтись по всей земле, узнать людей, научиться их чувствам.

Верил я, что только это поможет ей, далекой от мира и лишенной чувств, научиться любить,

Ненавидеть,

Плакать,

Возрождаться,

Смеяться,

Восхищаться,

Ценить,

Возвышать,

Обожать,

Улыбаться,

Переживать,

Сочувствовать… Словом, научиться всему, что умеют люди!

Она удивилась моей смелости и согласилась отправиться со мной в путь,

Вызвав всюду метель,

Чтобы, как вуалью, скрыть себя и не ослепить никого.

Весь наш мир, все его земли, моря и острова прошли мы.

Она видела горе и радость, счастье и отчаяние,

Она научилась любить и полюбила весь окружающий мир —

От букашки до Солнышка в небе!

Но больше всех полюбила она меня.

Совершенная дева предложила мне стать ее мужем,

Я не знал, как ей любезно отказать, и потому согласился.

Мы сыграли свадьбу…

В день торжества она пропела мне подвенечную клятву свою,

И замерли фейерверки радостных звезд в небе, слушая ее,

А две искры даже спустились с небосвода ко мне,

Чтобы стать моими глазами: