Мадам Казанова - Габи Шёнтан

— Я не желаю слышать этого имени.

Его спокойствие разозлило меня. Если бы Карло начал кричать или бушевать, я могла бы перекричать его, и мой крик помог бы мне забыть о причиненном ему зле, дал бы выход накопившемуся во мне напряжению. Сейчас же я не хотела позволять ему использовать его ораторские способности для оскорбления того, кто был безгранично дорог мне.

— Хочешь не хочешь, но тебе придется слышать это имя, слышать его снова и снова, — сказала я резко. — И придется примириться с тем, что Наполеон любит меня, а я люблю его.

— Чепуха. Наполеон не любит никого, кроме себя самого. — На какое-то мгновение Карло утратил свою сдержанность, краска бросилась ему в лицо. — У него нет совести. Он вскружил тебе голову своими фантастическими проектами, потому что в твоем восхищении он нашел для себя источник самоутверждения. Для того чтобы возвыситься, он готов пойти по трупам. Такая девушка, как ты, не может любить подобного маньяка.

— Нет, я люблю его… — И у меня вдруг вырвалось: — Я уже доказала это себе и ему… В течение нескольких месяцев я была его любовницей.

Лицо Карло перекосилось. Впадины на его висках еще отчетливее обозначились, проступили черными тенями. Он медленно поднялся на ноги. Его голос прозвучал негромко и отчетливо:

— Завтра я сообщу семье свое решение. А сейчас отправляйся в свою комнату и оставайся там. Избавь меня от унижения запирать твою дверь на замок.

Выходя из комнаты, я обернулась. Карло неподвижно стоял и смотрел мне вслед. Я подумала, что сейчас мы видим друг друга в последний раз. Затем я взялась за ручку двери — и его лицо в моих глазах утратило свою прежнюю отчетливость…

Вскоре после полуночи с узлом в руке я выбралась из дома через кухню. Земля под ногами была влажной от росы. В небе висела тусклая луна, которую окружали редкие и далекие звезды. Я вошла в конюшню, торопливо запрягла ослика в двуколку. Затем бросила свой узел под сиденье, взяла под уздцы ослика и вывела его на улицу. Стараясь не создавать лишнего шума, я двинулась вниз по улице, а на повороте остановилась и посмотрела назад — туда, где стоял прочный дом родителей, построенный, казалось, на века. Его тщательно покрашенные ставни были закрыты, а на клумбах под окнами цвели первые весенние цветы. И снова почувствовала комок в горле. Когда начнется новый день, меня здесь уже не будет. Я влезла в двуколку и решительно взялась за вожжи.

Глава шестая

Стоит мне подумать о Марселе, и я снова ощущаю сладковатый запах гниения и крови, который встретил меня, как только я сошла в этом порту на берег Франции. В течение нескольких месяцев, пока я жила в семье Бонапартов, этот запах упорно преследовал меня.

В моей памяти довольно смутно запечатлелся отрезок времени с момента моего бегства из родного дома до прибытия в убогое подвальное помещение, где поселилась тетя Летиция со всем своим семейством. События этого периода в несколько недель были настолько разнообразны и настолько быстротечны, что мне так и не удалось по-настоящему их осмыслить. Отчетливо вспоминаются отдельные детали, в то время как общая последовательность событий остается довольно сбивчивой.

Я помню, как я нашла брата и сестру Наполеона в доме их полуслепой бабушки, очень плохо понимавшей, что происходит вокруг. Затем нам пришлось скрываться по разным потайным местам под присмотром одного угрюмого, вооруженного до зубов парня, не назвавшего своего имени и не разговаривавшего с нами, который преследовал меня в моих ночных кошмарах. Мария-Антуанетта и Джироламо постоянно были голодными и хныкали от усталости. Пастухи вели нас тайными тропами контрабандистов; иногда мы жарили на костре рыбу или кролика, но были и долгие холодные ночи, когда нельзя было разводить огонь из-за опасности быть обнаруженными. В Бастии днем мы тоже прятались, а в темноте я отправлялась в гавань, чтобы договориться о доставке нас во Францию. Наконец мы оказались на одной грязной посудине с заплеванной табачной жвачкой палубой, и постоянный страх перед английским военным флотом стал для нас хуже запаха мочи и вони от протухшей соленой рыбы. И вот мы прибыли в Марсель — серый город, который ошалел от террора и сейчас избавлялся от остатков гуманизма. Толпы людей на грязных узких улочках беднейшей части города, куда нас направили, производили ужасное впечатление. У Бонапартов нас ожидала шумная сцена воссоединения семьи — все бурно выражали свой восторг, видя самых младших целыми и невредимыми. Меня они приветствовали значительно позже и с явно противоречивыми чувствами. Я была безмерно огорчена тем, что Наполеона нет в Марселе, поскольку он с войсками Конвента ведет осаду Тулона, где вспыхнуло роялистское восстание, а также воюет с англичанами, которые поспешили на помощь осажденному городу.

Тетя Летиция стала задавать мне массу разных вопросов, и мне пришлось объяснить, почему я последовала за ее семьей в изгнание. Я рассказала ей всю правду. Ее удовлетворение тем, что я предпочла ее безденежного сына богатому Карло Поццо ди Борго, заметно умерилось из-за необходимости кормить лишнего человека. Впрочем, когда я сообщила, что у меня есть немного денег, она стала более дружелюбной и даже похвалила меня за то, что я помогла доставить к ней детей. Во время одной из своих чрезвычайно редких эмоциональных вспышек она обняла меня, давая всем понять, что я отныне являюсь частью их семьи.

Паолина тотчас же с радостным визгом повисла у меня на шее. За тот год, что мы не виделись, она сильно изменилась — ее бедра округлились, а грудь стала больше, чем у меня. Теперь она завивала волосы мелкими колечками, подкрашивала красным цветом губы и подводила брови черной краской.

Лицо Марианны-Элизы тоже было сильно накрашено, в ушах красовались дешевые сережки. Красная лента, которой она перехватывала волосы, лишь подчеркивала желтоватый цвет ее кожи.

Джозеф нисколько не изменился. Со своей напыщенной словоохотливостью он приветствовал меня в качестве хозяина дома, что лишний раз заставило почувствовать отсутствие Наполеона.

Луиджи, казалось, остался совершенно равнодушным к моему приезду. Он так же неловко, как всегда, тряхнул мою руку и не сказал ни слова. За это время он подрос и располнел; помятая рубашка, которую он носил без шейного платка, туго обтягивала его выступающий живот.

Я осмотрелась вокруг. В сравнении с этим убогим подвалом дом Бонапартов в Аяччо выглядел королевским дворцом. Гостиная едва освещалась единственной свечкой; в одном темном углу печь и тазик для умывания, в другом — раскладная кровать и ящик с дровами. Грубо сколоченный стол с коптящей на нем свечой и несколько стульев завершали обстановку этой комнаты.

Воздух здесь был нагретым и влажным, пахло плесенью, щелоком, грязным бельем. Эта, а также еще три небольшие комнатки, в которых спали тетя Летиция, две ее дочери, Джозеф, Луиджи и Лучано, — вот и все владения семьи. Тетя Летиция стирала белье для тех, кто сумел извлечь для себя выгоду из революции и теперь мог оплачивать подобные услуги. Паолина и Марианна-Элиза собирали грязное и разносили выстиранное белье, у Джозефа была какая-то мелкая работа в местной коммуне, Луиджи ничего не делал, а Лучано подвизался в Революционном клубе якобинцев — эта работа приносила ему много аплодисментов, но очень мало денег.

Вечером я впервые увидела Лучано — худого и жилистого мужчину с некрасивым ртом и такими же, как у Наполеона, светлыми блестящими глазами. Нам почти нечего было сказать друг другу, тем более что даже в своей семье он выглядел необычайно замкнутым. Он жил тут, но в то же время как бы существовал отдельно от всех. Человек с эксцентричным характером, он ценил лишь собственные мнения и суждения, ни в грош не ставя других.

Тетя Летиция уложила меня спать на раскладную кровать в гостиной. Бонапарты разошлись по своим комнатам, а я лежала на жестком соломенном матраце, и у меня щипало в носу от сильного запаха щелока. Когда из маленькой комнаты донеслось оживленное хихиканье Паолины, меня охватило отчаяние, а к глазам подступили слезы. Я представляла себе дом родителей, свою комнату и мягкую постель, пока не поняла всю бессмысленность этого занятия. Что сделано, то сделано. Я отвернулась к стене и нащупала под ночной рубашкой свой кошелек; его тяжесть несколько успокоила меня. Мне необходимо составить какой-то план, я должна подумать о своем будущем.

Прошло несколько дней, прежде чем я привыкла к тому, что меня окружало. Вид Марселя действовал на меня угнетающе. Дома бежавших или казненных дворян стояли пустые, разграбленные или варварски изуродованные. В некоторых из них поселился разный сброд, топивший печи дорогой мебелью и настенными панелями, готовивший пищу и стиравший на узорчатых паркетных полах, крушивший изящную фарфоровую посуду — и, таким образом, уничтожавший все, что еще оставалось от прежней культуры.