Мадам Казанова - Габи Шёнтан

Я поднялась.

— Все это так неожиданно. Я ценю ваше дружеское расположение, но…

Джеймс тоже встал с кресла.

— Но вы не любите меня. И даже не можете вообразить себя влюбленной в такого, как я. Но ведь и к Карло вы тоже равнодушны. Я знаю, вы любите другого человека. Я наблюдал за вами и понял это по вашим глазам и по вашим шепчущим губам. Вы переписываетесь с этим человеком. Я узнал его имя. Ведь в мои обязанности входит выяснение того, что необходимо знать. Я не выдам вашу тайну, а вы — мою. Мы можем пожать на этом друг другу руки? — Он улыбнулся.

— Честное слово?

Я протянула ему руку и посмотрела в глаза. Да, Джеймс Уилберфорт произвел на меня впечатление. Он чуть сжал мои пальцы в своей руке, покрытой веснушками.

— Может так случиться, что я понадоблюсь вам однажды. Мой дом в Лондоне находится по адресу: Кингс-Корт, пять. Его двери всегда будут открыты для вас, и я никогда не заставлю вас делать хоть что-то против вашей воли. Вам самой решать, кого вы пожелаете обрести в моем лице — друга, любовника или, — он стал серьезным, — своего защитника.

— Очень любезно с вашей стороны предложить мне покровительство, — заметила я, — но не думаю, что мне представится возможность им воспользоваться. Ведь Лондон так далеко отсюда.

— Вы еще будете совершать ошибки, Феличина. У вас чересчур решительный характер и столь же страстная натура. А страсть чаще ошибается, чем разум. И поэтому вам может понадобиться кто-то, кто поможет вам исправить ваши ошибки и чьим опытом вы сможете воспользоваться.

— Благодарю вас за ваше предложение, — сказала я, гордо вскидывая подбородок, — и хотя я не верю вам, я все равно запомню ваш адрес — на всякий случай.

— И еще не забудьте про меня, — сказал Уилберфорт и легко поцеловал меня в губы; я застыла на месте — в моей жизни еще ни один англичанин не целовал меня.

Этим вечером Лючия, мрачная, как грозовая туча, пришла ко мне в комнату и, не говоря ни слова, подала мне письмо от Наполеона. Я распечатала его и прочитала:

Моя прелесть!

Вот уже целый месяц мы торчим в Бонифачо из-за того, что здесь ничего не было подготовлено. Нет ни боеприпасов, ни провизии, ни денег, ни снаряжения. В моем батальоне два орудия, мортира и куча озлобленных недисциплинированных солдат. И все же я надеюсь на то, что мы скоро отправимся. Сначала я думаю занять остров Сан-Стефано, а затем — остров Ла-Маддалена. Я уже составил подробный план атаки и рассчитываю на полный успех. Прижимаю тебя к сердцу.

Нап.

Я была раздосадована краткостью письма. К тому же я не военный, и меня не интересуют всякие там пушки и мортиры. Мне хотелось узнать, когда он вернется и когда я смогу увидеть его. Я предпочла бы прочитать в его письме о том, что он любит меня, и узнать, каковы его планы в отношении нашего будущего. Однако его внимание целиком оказалось поглощено этой военной экспедицией, заранее обреченной генералом Паоли на полный провал. Он тратил время на эту пустую затею, и мне не подобало быть достаточно несправедливой, чтобы обвинить его в этом провале. Впрочем, уже в следующую минуту мне стало его жаль. Это будет для него ужасным разочарованием, но зато он начнет искать покоя и утешения в моих объятиях. Так что, если разобраться, сия неудачная кампания полностью отвечала моим планам. Я, разумеется, не знала, что мы с ним будем делать после его возвращения, но была уверена, что непременно должно все же найтись какое-то решение проблемы.

Лючия с шумом наводила порядок в моей комнате. Она захлопнула окна и принялась выказывать свое плохое настроение, гремя всем, что попадалось ей под руку.

— Что с тобой происходит, Лючия? — спросила я и спрятала письмо Наполеона между страницами Библии на полке.

— Хороша-а, нечего сказать, — проворчала она. — Отсылать меня из комнаты из-за того, что тебе понадобилось амурничать с этим краснолицым иностранцем. Тебе недостаточно, что у тебя уже есть жених и любовник, ты собираешься испытывать свои чары на каждом встречном мужчине.

Я постаралась успокоить ее:

— Лючия, о чем ты говоришь? Господин Риго — всего лишь безобидный друг.

— Чепуха. — Она с таким раздражением начала расчесывать мне волосы, что даже сделала больно. — Не надо заговаривать мне зубы. Между мужчиной и женщиной не может быть никакой дружбы, если этот мужчина еще не перестал быть мужчиной. А иностранец — самый что ни на есть мужчина, уж можешь мне поверить. Что бы он ни говорил тебе сейчас, он всего лишь старается одурачить тебя. Смотри, доиграешься с огнем — в два счета сгоришь, и все дела.

В зеркале мне было видно лицо Лючии — горестно сжатые губы, застывшее в глазах искреннее беспокойство за меня. Тронутая таким участием, я взяла и погладила ее руку.

— Лючия, поверь, — сказала я мягко, — я не делаю ничего дурного. А что касается господина Риго, он не представляет для меня никакой опасности.

«Небольшая война» Наполеона продолжалась всего несколько дней. Вначале его солдаты без боя взяли остров Сан-Стефано — двадцать пять швейцарских гвардейцев, состоявших на службе у короля Пьемонта, даже не подумали сопротивляться. Затем, воодушевленные первым успехом, они высадились на остров Ла-Маддалена. Однако, прежде чем они успели пойти в атаку, поступил категорический приказ к отступлению, причем это отступление было столь поспешным, что им пришлось «оставить неприятелю» обе пушки и мортиру.

Для Наполеона поражение явилось самым позорным и горьким, а для Карло — лишний повод для злорадного торжества. Он рассказывал мне об этой кампании с большим остроумием и во всех подробностях, а я слушала его со смешанным чувством. Наполеон уже должен был вскоре вернуться в Аяччо и, возможно, даже в Корте, но что будет после этого?

Мне не терпелось увидеть его — мое тело жаждало его объятий, тосковало по его любви. Карло между тем то и дело заводил разговор о нашей будущей свадьбе, желая назначить ее дату, принимался планировать подготовку к ней. А я придумывала все новые и новые отговорки — говорила, что не готово мое приданое, что я хочу сначала отпраздновать свой день рождения, говорила все, что только приходило мне в голову.

Но в конце концов я почувствовала, что не могу до бесконечности вводить Карло в заблуждение, что мне необходимо прийти к какому-то соглашению с Наполеоном и определить наконец свое положение.

Пока я безуспешно думала и размышляла над этой проблемой, Лучано Бонапарт, который находился в далекой Франции, сдвинул дело с мертвой точки. В своем выступлении в Революционном клубе якобинцев в Тулоне брат Наполеона обвинил генерала Паоли и его ближайших сподвижников, в особенности Карло, в государственной измене. Он поставил им в вину подготовку восстания против французских властей на Корсике и объявил об их исключении из числа делегатов Национального Конвента. По решению этого законодательного органа генерала и его сподвижников предписывалось немедленно доставить в Париж для судебного разбирательства в связи с выдвинутым против них обвинением. Когда я узнала, что Наполеон вернулся в Аяччо — и была вне себя от досады на то, что он так далеко от меня, — генерал Паоли решил действовать. На его стороне была основная масса населения Корсики, а революционную партию якобинцев, к которой принадлежали Бонапарты, поддерживала лишь кучка взбудораженных и крикливых местных жителей. Генерал открыто обрушился на этих революционеров и на все семейство Бонапарт.

— Сыновья Карло Бонапарта, — заявил он, — являются предателями интересов Корсики. И особенно этот мерзавец Наполеон. Если только он попадется кому-то, его следует немедленно расстрелять.

Я была настолько расстроена и обеспокоена подобным развитием событий, что перестала замечать, светило ли на улице солнце или шел дождь. Я не видела, что я ем или пью; ночью я не могла заснуть, а днем мечтала хотя бы ненадолго забыться сном.

Как раз тогда к нам зашел, чтобы попрощаться перед отъездом домой, Джеймс Уилберфорт, известный у нас дома как месье Риго.

— Я уезжаю, Феличина, — сказал он, когда мы на какое-то мгновение остались наедине. — Не забудьте наш разговор и мой адрес. Я буду ждать.

«Можешь ждать, сколько тебе будет угодно», — подумала я, хотя и сумела изобразить на лице улыбку. Но после того как Джеймс уехал, мне стало не хватать его. При моих напряженных взаимоотношениях с Карло он играл роль бодрого, уравновешенного посредника между нами. Теперь я осталась с Карло один на один и не могла уже больше рассчитывать на мудрую дипломатию Джеймса, ставшую для меня в последнее время чем-то само собой разумеющимся. А Карло, как и генерал Паоли, твердо был намерен уничтожить Бонапартов, особенно Наполеона. Может быть, это объяснялось его ревностью? Или он подозревал о том, о чем ему не следовало — вернее, нельзя было — знать? Или это была обычная борьба за политическую власть, схватка за собственное выживание?