Возвращение в «Кресты» - Борис Седов

И вдруг спокойно вспомнил – он человек. А никакая не рыба. И тут же вынырнул в реальность…

Я проснулся, как от удара. И ужаснулся. На соседней шконке бился в конвульсиях старый вор. Лицо Бахвы было синим, в уголках рта белели клочья пены. Глаза закатились, между разомкнутыми веками виднелись только пронизанные красными сосудиками желтоватые глазные яблоки. Было непонятно, что с ним происходит, но делать что-то было надо. Он чудом еще не слетел на пол и мог в беспамятстве нанести себе серьезные травмы. Я мгновенно оказался рядом со стариком, зажег отдельную пахановскую настенную лампу и попытался прижать Бахву к шконке, чтобы как-то его успокоить и уберечь. Безрезультатно – я просто не мог удержать старика. Ни моего веса, ни немалой, без лишней скромности, физической силы не хватало. Я понял в этот момент, что значит «одержим бесами». Вспомнилась дурында Кристина, кумовская дочурка, – ту тоже так трясло при ломке.

– Эй! Кто-нибудь! – крикнул я.

– Не ори, – последовал мрачный ответ. Злой позади меня уже пытался совладать с Бахвиными ногами.

Мой крик все же привлек внимание, в хате начался шухер, и множество человек ринулись к Бахвиной шконке, все больше загораживая доступ воздуху. Я уже пожалел о своем опрометчивом поступке.

– Отойдите, не толпитесь! – попросил я, но видя, что никто не реагирует, позвал: – Мех!

– А?! Чего? – оторопело отозвался сонный армянин.

– Оставь себе еще кого-нибудь в помощь, остальных гони на хрен отсюда, чтоб воздух не закрывали! Живо!

– Так! Что – цирк на Фонтанке, что ли? Давай, давай, все спать! Ну хорошо, не спать, так просто стоять и смотреть, ара, но только не здесь, да-а? На три шага назад отошел, пожалуйста! Те че, в дыню, че ли, дать? Или так все понял и отошел, да?

Я услышал, что у Меха все получается, почувствовал, что воздух стал чище, и снова переключился на Бахву. Тому не становилось легче, его все колотило, казалось, с возрастающей силой. Было похоже на двигатель, пошедший вразнос – разгоняется, разгоняется… Потом – кряк! И все.

Про «все» думать пока не хотелось, да и времени ни было не секунды. Обезумевший старикашка набрал полные обороты и…

– Ч-черт!! – вырвалось у меня. Бахва замер на дуге, натянутый, как струна. Замер на секунду в этой наивысшей точке…

И в следующее мгновение рухнул вниз. Но жизнь не совсем еще покинула его. Голова повернулась ко мне. На серо-синем мертвенном лице открылись ясные глаза. Так смотрят только младенцы и еще старики – божьи одуванчики – незадолго до смерти. Будто уже и не совсем тебя видят, а может, и совсем не тебя. Но взгляд их проникает в самые глубокие закоулки твоей души, как рентгеновские лучи. Под этим взглядом ощущаешь себя голым душой, и от этого становится неуютно.

Неуютно мне стало еще и оттого, что я знал, что этот взгляд означает. Завещание писать уже поздно, времени не хватит. А попрощаться не хватит сил. Бахва приоткрыл рот и попытался что-то сказать. Вместо слов раздался нечленораздельный звук, затем Бахва судорожно, с облегчением втянул воздух.

– Ты молчи, не говори ничего, – успокаивающе сказал ему я.

Он чуть мотнул головой, не отрывая ее от подушки: в его состоянии это был очень энергичный жест. Затем как-то пошевелил пальцами руки, прикрыл глаза и чуть повел головой в другую сторону – и стало понятно, что он просит меня наклониться. На всякий случай я уточнил:

– Хочешь что-то сказать?

Бахва утвердительно кивнул. Я наклонился к старику.

– Ты прости меня, Знахарь… Я ведь и вправду не верил, иначе бы и не вписался против тебя… И ты никому не верь здесь… Ни ворам, ни мусорам… Все они тут…

Бахва начал задыхаться.

– Я все понял, Бахва, ты слышишь меня?! Не разговаривай, не надо, побереги силы…

– Для чего?.. – беззвучно спросил Бахва и засмеялся – тихо, как призрак. Потом снова подал знак нагнуться и сказал:

– Все… мои дела теперь закончены… и помру я, как жил, честным вором…

– Да, Бахва, – ответил ему я, – да. Ты всегда был честным вором.

– Да ладно… врать-то… – сказал Бахва, хитро улыбнулся, закрыл глаза, и жизнь его покинула.

Я много раз видел, как умирают люди. Но мгновение, когда жизнь покидает тело, так и осталось для меня загадкой. «Прекращение жизнедеятельности» – слишком казенно и ничего не объясняет. «Душа покидает тело» – слишком пафосно для практикующего врача скорой помощи. Я не знал, что происходит в этот момент. Но это всегда было совершенно очевидно. Мне давно уже было смешно при словах «прикинуться мертвым». Кажется, меня уже никто никогда не сможет провести на этот счет.

Тем не менее, как того требует врачебный ритуал, я быстро прощупал пульс на шее, произвел беглый осмотр… теперь уже тела, и констатировал, что Бахва…

– Умер, – тихо сказал я.

Злой тихо, с чувством выругался и поднялся на ноги. Я протянул руку и закрыл старому вору глаза. Мех что-то сокрушенно бормотал по-армянски.

– Уложите Бахву… поудобней, – сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь, и отошел в сторонку. В горле стоял комок, даже щипало глаза. Я и не думал, что настолько любил этого непонятного старикана.

Тихо сидели мы полукругом у Бахвиной шконки. Никто не нарушал уважительной тишины. Камера прощалась с паханом. С честным вором, как сказал сам Бахва перед смертью. Тишина начала затягиваться, и Злой решил, что пора ее нарушить:

– Ну так че… Делать-то с ним че теперь? – И, не получив ответа, неуверенно предположил: – Наверно, вертухаю сказать надо. Щас набегут… – Он длинно и неизобретательно выругался.

– Не ругайся возле мертвого, я тебя очень прошу, – попросил Мех.

Злой в ответ молча вскинул руки: мол, все понял, извиняюсь, молчу!

– Набегут. Точно, как пить дать, набегут! – в ответ продолжил Мех начатую Злым тему, тем самым как бы смягчая излишнюю резкость своей просьбы. – И мусора, и врач из больнички. Бодягу тут разведут: уголовное дело, туда-сюда, опросы-допросы… Шмон устроят! Это уж к бабке не ходи. Им шмон – как праздник!

– И хату теперя всю разбомбят! – подлил Злой масла в огонь. – По другим хатам всех раскидают, куда кого, блин.

Урки глухо зароптали, выражая свое согласие и недоумение: а что же делать дальше?

– Все равно, деваться-то некуда, – глухо произнес я то, что никто сказать не решался.

По камере пронесся вздох согласия и сожаления.

– Тогда так. Все, кто хочет, подошли и попрощались. По очереди. Всем свои нычки попрятать и перепрятать. Что хотите делайте. Шмон будет нешуточный, так что повытряхивают все. Который час? – спросил я, ни к кому не обращаясь.

– Без десяти четыре, – ответил кто-то.

– Ну вот, давайте до пяти чтобы все свои дела закончили. А в пять вертухаев и побеспокоим. Нечего им разлеживаться.

По рядам урок пробежало оживление – невеселое, как перед боем.

– А тому, кто их подымет, знаешь, че будет? – со значением спросил меня Злой.

– Знаю, – твердо ответил я и, опережая следующий вопрос, ответил: – Я и пойду.

Час спустя я подошел к двери и несколько раз постучал, широко размахиваясь кулаком. Гулкий звук разносился по коридору за дверью, как по трубе. За моей спиной камера затаила дыхание и ждала развития событий. Мне подумалось, что я похож на укротителя или на фокусника в цирке.

Прошло несколько минут, но ничего не было слышно. Наконец где-то далеко возник дробный звук шагов и покатился, быстро приближаясь. Затем сразу несколько вертухаев, грохоча по бетонному полу коваными сапогами, подошли к дверям камеры.

– Что за шум?! – спросил кто-то из них.

– У нас тут человек умер, – сказал я.

– Челове-ек? У-уме-ер? – издевательски протянул голос. – Фамилия человека?

– Фамилия?.. – Вопрос застал меня врасплох; я обернулся к стене зеков позади себя: – Кто-нибудь знает, как зовут… как звали Бахву?

Ответом было глухое молчание.

– Бахва его здесь звали. А как по-вольному, никто не знает, – ответил я.

– А! Вот так, да? – глумливо продолжал тот же вертухай. – Пахан помер, а как звать не зна-аем… Задницу лизали, а фамилию не спроси-или…

За дверью раздался взрыв хохота. Судя по топоту и смеху, за дверью было человек десять. Интересно, чего примчались, как на парад? Будто заранее ждали. Или уже успели вызвать караул?

Я понимал, что меня провоцируют намеренно. Иначе эти дурацкие перекрикивания через дверь никак объяснить невозможно. И понимал, что своим ответом я подставляю не только себя, но и всю хату. Но оставить без последствий такое мусорское хамство не мог. Честь умершего друга требовала защиты. Кровь ударила в голову, это несомненно, но то, что я сказал в следующий момент, я сказал абсолютно сознательно. Прекрасно сознавая возможные последствия.

– А твоим поганым языком и парашу-то чистить нельзя, не то что кому-то зад лизать! – громко и внятно, с нескрываемым презрением в голосе произнес я сквозь закрытую дверь.

Это прозвучало, словно заклинание Али-Бабы: в коридоре воцарилась предгрозовая тишина, затем щелкнул замок, и железная дверь с грохотом распахнулась! В следующее мгновение в камеру ворвались мусора с дубинами, в бронежилетах и касках. С громкими криками, матерясь, ринулись они в толпу безмолвных зеков, угрожающе размахивая дубинами.