Возвращение в «Кресты» - Борис Седов

– Письма-то письмами, – продолжал я, – а как там дочке в приюте живется, тоже небось представлял. И так ему от всего этого тошно стало – а может, перед дочкой стыд заел, не знаю, о том он не написал, – что все, край просто! Решил он тогда устроить дочке настоящий праздник – на Рождество послать ей подарок от Санта Клауса. Нежданный, чтоб по-настоящему! Решить решил – а деньги где взять?

– Как где?! – подал голос кто-то из «задних рядов». – При аптеке и без денег!..

Эта шутка вызвала бурное веселье. Я оглянулся: оказывается, меня слушала чуть ли не вся камера, люди громоздились от пола до потолка.

– Это у нас, – возразил я, – а в Штатах совсем другие понятия, видимо. Они вон даже бензин на бензоколонках разбавлять не умели, пока наши не понаехали.

Это вызвало новый взрыв оживления.

– Тем более сто лет назад, – вставил Мех.

– Так вот! – повысил я голос, а когда гомон стих, продолжил: – Чтобы на подарок денег заработать, он и стал рассказы писать и в журналах печатать.

– Ну, писать понятно. А на волю он их как отправлял? У них там что, и почта в тюряге есть? Во житуха! – снова подали голос «задние ряды».

– Да хрен там! – ответил я. – С почтой у них, как и у нас. Только они даже до маляв не додумались.

– Да нет! Не может быть! – высказали все общее сомнение.

– Во всяком случае, я нигде об этом не читал и ни от кого не слышал, – сказал я. – Хотя, может, и есть. Наши ведь там тоже сидят, научить должны были уже. Но тогда не было.

– Ну так как же он рассказы на волю отправлял? – напомнил Мех.

– Через вертухая! Был у них там вертухай один, животом страдал постоянно. Трудно сказать, чем он там был болен, может, косил просто, суть не в этом. За лекарствами этот болезненный вертухай ходил в тюремную аптеку – чего ж не сходить, раз на халяву! Писатель наш ему от болей в животе таблетки с опием выписывал.

– С чем? – недоверчиво переспросил Злой.

– С опием, – повторил я. – Его в то время и у нас в аптеках без рецепта продавали, как средство от поноса и болей в животе. Ну, вот писатель наш бартер и наладил. Вертухай, надо сказать, по-своему порядочным человеком оказался. За О’Генри гонорары получал в журналах – и все писателю отдавал. Даже закопытные не брал. Так, чисто на проезд.

– Ну да, ему писателевых колес хватало! – радостно заржали слушатели.

– Подарок-то дочке купил? – напомнил Злой.

– Купил! – ответил я. – И не один, и не только на Рождество, он все время деньгами ей помогал, как мог. Времени у него много было, лет пять, по-моему. И откинулся уже известным на всю Америку писателем. Как ты говоришь, и с лавэ, и в уважухе.

– А по какой статье братан срок мотал, не помнишь, Лекарь? – спросил Мех, – Тоже как ты, мокрушник? Может, у вас, у медиков, традиция такая – кровь людям пускать?

– Да нет, – улыбнулся я, – не мокрушник. Там попроще чего-то, точно не помню, но, по-моему, за долги. У них там с этим строго.

– Строго… – грустно отреагировал Мех. – Строго не строго, а пока срок мотал, сам говоришь, в уважаемые люди вышел. Писателем стал. А у нас? На зону – как в могилу! Вон как у Злого батя…

Все на некоторое время замолчали, как по команде, каждый подумал о своем, о невеселом.

– Мусор родился, – нарушил тишину Бахва. И все снова загалдели.

«"Мусор родился"… – подумал я. – А когда-то, бабушка рассказывала, в таких случаях говорили "Ангел пролетел"».

После этого общий разговор распался на отдельные компании, каждая из которых говорила о своем. Стало шумно и бестолково, и через пару минут Бахва не выдержал:

– Кончай базар! – сказал он даже и не громко, но все, к кому это относилось, услышали. – И давай все по шконкам! Все.

Галдеж стих, будто в песок впитался. Рассосались и слушатели. Бахва щелкнул своей золотой зажигалкой, прикурил. Лицо его постепенно приняло серьезное выражение. Подобрался и я. Треп прекратился. Предстоял, похоже, конкретный базар.

– Мусорка спецом с лесенки спустил? – спросил Бахва. – Или случайно вышло?

И, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Случайно или не случайно, а мусора тебе этого не простят. Если раньше еще возможны были варианты, то теперь тебе прямая дорога в пресс-хату. Без вариантов. Что это такое, знаешь?

Я утвердительно кивнул.

– Знаешь? – переспросил Бахва. – Откуда?

– Ты сам и рассказывал, – ответил я, глядя Бахве прямо в глаза.

– Все дуркуешь? – спросил Бахва, не отводя взгляда. – Ну, дело твое. Знаешь, так хорошо, объяснять не надо. И тебе, судя по всему, туда прямая дорога.

– По чему по всему? – спросил я.

– Да вот по тому хотя бы, что тебя уж который день не трогают, отлежаться, оклематься дают. Зачем, ты думаешь? Чтобы покрепче был, подольше чтоб помучился, прежде чем подохнешь. А еще бы лучше, чтобы не подох, чтобы после всего еще бы хлебнул по полной, и не раз. Опущенному на зоне и так не жизнь, так они еще и покалечат, суки, прежде чем свое получат… Да и так покалечат, по-любому. По кайфу им это. Год после этого еще можешь промучиться, но все равно подохнешь. Так что еще большой вопрос, что лучше. Может лучше чтоб сразу убили.

– И что делать? – решил я поддержать разговор, будто и без того не знал, что Бахва ему дальше скажет. Во всяком случае, есть возможность сравнить варианты. Бахва немного помолчал, выпустил последнюю струю дыма и затушил окурок в мыльнице-пепельнице. Затем продолжил:

– А выход там у тебя будет один. Чтобы сберечь собственную честь, придется делать харакири, как самураю. Одно зло, за неимением добра, только другим злом перешибить можно. В данном случае меньшим. Вот, возьми, – он протянул мне руку ладонью вниз. Я подставил свою ладонь. Бахва веером разжал пальцы, и на нее выпала половинка лезвия для бритвенного станка.

– Откуда такой раритет? – улыбнулся я.

– Из закромов Родины, – съязвил в ответ Бахва. – Ты не отвлекайся от главного, слушай. Бритву эту зажмешь между пальцев, как вот я сейчас делал. Не видно было, что у меня бритва между пальцами? Вот то-то. Потом потренируешься, пока просто слушай! Заныкай бритву здесь получше, но держи всегда при себе. Чтобы как вызовут из хаты, типа на допрос, сразу мог достать. Пока вертухай тебя вести будет, держи руки естественно, особенно пальцы, чтобы он ничего не заподозрил и шмон не устроил. Отберут – все! Останешься без оружия. И тогда тебе кранты. Полные, причем. А если пронесет, не найдут ничего – тогда-то и самое главное! Как только заведут тебя туда, не теряй времени, бритовку-то свою перехватывай. И пока они до тебя не дошли, распарывай себе пузо – от края до края, как у Буратины рот! Да поглубже, по-взрослому, чтоб кишки наружу, а не так, камеру запачкать. Они от крови только озвереют, садюги, в натуре.

– Ну, как кишки наружу выпускать, я знаю, – снова улыбнулся я.

– Что-то ты, Лекарь, лыбишься слишком часто за серьезным базаром, не к добру это! – неодобрительно сказал Бахва, – Понял хоть, о чем базар? Ну хорошо, коли понял. Потому что от этого вся твоя дальнейшая жизнь зависит, Лекарек. Сумеешь это сделать – в больничке тебя за недельку-другую откачают. Не сумеешь – прости и прощай, гражданин Лекарь!

– Да понял я, Бахва, – с чувством сказал я. – Спасибо тебе! Я постараюсь.

– Ну и хорошо, – устало сказал Бахва. – Тогда аудиенция окончена. Всем спасибо, до новых встреч в эфире! Что-то худо мне, отдохну пока, покемарю по-стариковски. Да и ты поспи ложись. Сил набирайся, пока возможность есть.

– Бахва, что-то мне твое состояние не очень нравится. Давай-ка я тебя посмотрю, – предложил я.

– Посмотришь, посмотришь, – пробормотал Бахва, отворачиваясь к стенке. – Попозже. А пока – спать…

Бахве снилось, что он рыба. Под ним головокружительная темная бездна. Над ним сияющее зеркало поверхности. По жидкому зеркалу безостановочно бежит струящая сеть волн. Вокруг него серебристые тела таких же рыб, как он. Их много, много, бесконечно много, и это огромное облако серебристых рыб стремительно несется вперед, сквозь ультрамариновую холодную воду. Он вдыхает этот жидкий холод и пьянеет от него. Все его рыбье существо трепещет от восторга и блаженства! И летит сквозь синюю-синюю воду…

Это продолжалось долго или несколько секунд, он не успел уловить. В этом жидком измерении время текло по-другому. Только что-то изменилось, в гармонии возник диссонанс и стал нарастать с угрожающей быстротой. Сначала он стал заметным, затем очевидным и, наконец, пугающим. Стая сжималась все теснее и теснее, и Бахва чувствовал, как прижимаются к его плоским бокам холодные тела других рыб. Это было ужасно неприятно. Ему хотелось вырваться на волю и снова полететь в синюю бесконечность. Ужас, такой же холодный и склизкий, как рыбы, захлестнул все его существо. Он задергался, забился из последних сил, последним отчаянным усилием пытаясь вырваться из кошмарной массы чешуйчатых тел. Бился, не представляя и даже не задумываясь, есть ли у него шанс на спасение…