Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За те двадцать один год, которые прожил Иван в селении А., он почти никогда не задавался вопросами, относящиеся к области философских изысков. Существовал главный и основополагающий вопрос, над которым рассуждали все, кому не лень и кто имел способность рассуждать, и вопрос этот был о правде. Иван никогда не думал о правде так, что можно было сказать, что он до чего-то додумался и пришел к открытию или глубокому понимаю вещей. Для него правда была просто правдой, о которой рассуждать было не нужно, поскольку сказано, что главное – это говорить правду и ничего помимо правды и не сомневаться в том, что правда – это правда. Он не множил сущность и первооснову, тогда, как многие деятели, почитавшие себя за мыслителей, слыли настоящими извращенцами терминов и понятий в рамках устоявшейся доктрины правды. Иван был далек от таких людей и не потому, что он считал их философию неверной или дурной, а только потому, что видел в правде очень простую и банальную суть, о которой больше чем «…это просто правда…» сказать ничего нельзя. Так он и жил двадцать один год и жил, как настоящий мудрец (или как истинный дурак?) и человек, который при всей своей доброте и смиренности, находился надо всеми людьми, окружавшие его и старавшиеся вывести его из блаженного состояния, которое можно было бы назвать состоянием созерцательной безучастности. Иван жил так, будто понял то, чего никто понять был не в силах, и будто его понимание было твердо и несокрушимо. Но Создатель, о котором Иван никогда не слышал и не знал, наделив его хорошими качествами характера, и спросил с него намного больше, чем с тех, кому он преподнес дурные и алчные темпераменты. И спроси Он его в обычный, погожий, немного ветреный и весенний день, и спросил Он у него так, что изменил Ивана совершенно. С этого и начинается его история.
Каждый в селении А. знал, что самым ужасным преступлением является сомнение в том, что правда – это и есть правда. Сомнение, сопровождаемые противоречиями и инакомыслием, было не прощаемым деяниям, за которое житель должен был нести наказание в виде изгнания из селения. Изгоняли всякого преступника правды, потому что сомнение одного подрывало традиционные устои селения А., основа которых зиждилась на единстве правды. Того, кто начинает придаваться сомнениям, узнавали в считанные часы, если не в считанные минуты. Этот человек, хоть и сомневался, но не мог утаить и скрыть свое преступление, потому что правда для него в любом случае оставалась высшим законом – высшим законом, как многолетняя привычка, а сила привычки – вещь упрямая. О своих сомнениях этот человек сообщал, как только предоставлялась такая возможность, поэтому преступления, связанные с сомнениями в правде, раскрывались довольно быстро и без особых трудностей. Таким образом, Иван проснулся одним утром с той мыслью, что не всякая правда может быть правдой. Ужасная мысль сомнения была продиктована отчетливо и ясно, что сомневаться в появившемся сомнении было невозможно. Иван проснулся и понял, что услышал правду о том, правда в селении А. может оказаться неправдой. Он испугался; мысль сомнения была прозрением, которая в считанные секунды делало его ближайшее будущее непредсказуемым и пугающим, хотя и вполне закономерным. Каждый в селении А. знал процедуру изгнания сомневающегося (уроки правды не проходили напрасно) и каждый знал, что нужно делать, чтобы изгнание прошло в кротчайшие сроки и без отягчающих последствий. Страх был тем обстоятельством, которое ухудшало положение сомневающегося: страх заставлял скрываться, прятаться, избегать всякого общения; преступник становился латентным, подозрительным, мучимым страстью рассказать всем о своем прозрении, но стойко молчал до тех пор, пока кто-то не обнаруживал в его поведении признаки сомневающегося.
Иван принял душ, почистил зубы, расчесал волосы и признался себе, что он сомневающийся. Признание прошло безболезненно: только сердце несколько раз подпрыгнуло в груди и появилось притупленное чувство тревоги. «Какая ирония судьбы. – Думал Иван. – Обычно сомневающимися становятся те, кто больше всех отдавал себя спорам и длинным рассуждениям о правде. – Иван помнил уроки, посвященные истории правды и тот раздел, в котором уделялось внимание инакомыслящим, сомневающимся. – Для меня никогда не стояло такого вопроса, но, проснувшись, я не могу думать о правде так, как я думал раньше. Все изменилось в одночасье. Никогда не предугадаешь, что тебя ждет. – Сказал он своему отражению в зеркале и постарался выдавить из себя улыбку».
Селение А. отличалось от других селений и городов еще и тем, что у его жителей отсутствовало понимание вины. Они, конечно, знали это слово и догадывались о том, что оно обозначает, но никто никогда не мог сказать, что он почувствовал вину. Местные мудрецы и ученые люди делали заключения, что в их понимании отсутствует определение вины, потому что они всегда говорили исключительную правду и не знали ничего помимо правды, то есть они не знали прародителя вины – умышленную ложь или подавленную сознанием правду. В селении А. часто говорили: «Не познавай лжи, не познаешь и вины»; среди прочего, местные жители, оставаясь с собой наедине, обретали покой и смирение и в тех случаях, когда в их жизни случалось нечто плохое, преступное и из ряда вон выходящее. Отсутствие вины заменял им здравый рассудок и вера в правду. Они говорили себе примерно следующее: «Для чего мне беспокоиться и тревожиться о том, что уже свершилось, если правда в любом случае будет выявлена? Зачем мне чувствовать то, что не принесет мне никакой пользы: ведь в чувстве вины нет никакой правды». Именно такими словами подбадривал себя Иван, когда вышел из своей скромной квартиры на улицу. Наступил выходной день, и можно было бы на законных основаниях остаться дома и подумать о многом: например, о
- Сакральное - Жорж Батай - Русская классическая проза
- Горизонт событий - Ирина Николаевна Полянская - Русская классическая проза
- Полет за горизонт - Елена Александровна Асеева - Научная Фантастика / Русская классическая проза
- Затонувший ковчег - Алексей Варламов - Русская классическая проза
- Пельменная номер восемь - Мирон Высота - Русская классическая проза / Ужасы и Мистика
- Балашов - Алексей Варламов - Русская классическая проза
- Чоловик - Алексей Варламов - Русская классическая проза
- Птица горести - Николай Александрович Масленников - Русская классическая проза
- Последний суд - Вадим Шефнер - Русская классическая проза
- Листки из рукописи скитающегося софиста - Аполлон Григорьев - Русская классическая проза