Мы из Коршуна - Агния Кузнецова (Маркова)

Вера шепотом спросила Ваню:

– Разве в Италии не принято чокаться?

Ваня в недоумении пожал плечами.

Марчеллини вежливо осведомился, удобно ли разместили гостей в номерах гостиницы и как им понравилась Венеция.

Затем он предложил руку Елене Николаевне и пригласил всех в столовую.

Посредине просторной комнаты стоял круглый стол, вокруг – мягкие стулья. Стены почти сплошь украшали тарелки, вероятно представляющие большую историческую и денежную ценность.

Больше здесь ничего не было.

– Синьора Сибирцев, – с улыбкой сказал хозяин, обращаясь к Елене Николаевне и указывая на место справа от себя.

Елена Николаевна села около режиссера. По этикету она теперь была здесь хозяйкой. Ей первой официант поднес блюдо с макаронами, а потом с цыплятами, изжаренными не по-нашему, с большим количеством пряностей и томата. И затем ей же первой поднесли мороженое и финики. Теперь она должна была разрешить присутствующим за столом после ужина встать и перейти в гостиную пить кофе с коньяком.

За ужином Рамоло Марчеллини был разговорчив и весел. Он уверял, что таких молодых гостей из-за границы у него никогда, еще не бывало.

– Что же показать вам, кроме Венеции? – спросил хозяин.

Вера шепнула Ване: «Эх, в Сицилию бы!» Он ответил одними губами: «Туда нас не пустят. Там американские военные базы».

Федор Алексеевич, не глядя на учеников, резко наклонил голову. По школьным правилам они знали, что это означало тишину, внимание, дисциплину во всем.

Ваня уже не мог молчать. Он решил высказать режиссеру свое заветное желание. Но Марчеллини, словно услышав мысли юноши, вдруг сказал:

– Вы, конечно, мечтаете побывать в тех местах, где сражался ваш отец? Скажите, в каком партизанском отряде он был?

Внимательность хозяина удивила гостей, а Ваня был так тронут, что подумал: «Среди них тоже есть люди с сердцем».

– Синьор Марчеллини, – ответил Ваня, – я знаю только то, что мой отец был здесь в концлагере, потом бежал и боролся с гитлеровцами в итальянском партизанском отряде. Отца своего я не помню. Мне действительно очень хотелось бы что-нибудь узнать о нем…

Марчеллини о чем-то оживленно заговорил с Роберта Аоста.

– Синьор Марчеллини предлагает вам, – сказала Минна, – поехать в Рим. Тем временем будут наведены некоторые справки по поводу концлагерей и партизанских отрядов. Тогда выяснится, куда нужно будет поехать еще.

– Спасибо! Большое спасибо! – горячо отозвался Ваня.

И Сибирцевы от души поблагодарили хозяина.

– Синьор Сибирцев передавал мне, – обратился Марчеллини к Саше, – что вы, синьорина Александра, имеете большие данные и собираетесь быть актрисой?

Саша вспыхнула, опустила глаза.

– Я действительно хотела бы стать актрисой, только я не знаю, есть ли у меня способности к этому…

Режиссеру понравился ответ Саши.

– Русские люди удивительно скромны, – сказал он.

После ужина все перешли в гостиную.

Веру заинтересовали картины, которыми были увешаны стены. Аоста пригласил Минну и любезно повел Веру вдоль стен комнаты, объясняя сюжеты картин, кто писал их и когда жили эти художники. К ним присоединились остальные. Только Рамоло Марчеллини, о чем-то думая, рассеянно следил взглядом за гостями и, когда те закончили осмотр картин, с готовностью предложил пройти в соседнюю комнату, где тоже висели картины. Но Федор Алексеевич поблагодарил хозяина за любезность, сказал, что пора покидать этот гостеприимный дом.

На катере, в сопровождении Минны, русских доставили в гостиницу. Идти в номера не хотелось, решили погулять по площади Святого Марка. Компания поравнялась с тем магазином, где Елена Николаевна покупала очки.

Несмотря на поздний час, магазин еще не закрыли и через освещенную оконную витрину видно было, как, склонившись над ящиком, разбирал стекла для очков «наемный мальчик».

Через день сибиряки покидали Венецию. Их путь лежал в Рим. Все стояли в узком коридоре вагона, провожая взглядом уплывающую надпись «Санта Лючия» и тающий во мраке город.

Всю дорогу поезд летел с сумасшедшей быстротой. Пассажиров бросало из стороны в сторону.

Утром девушек разбудил стук в дверь и приглушенный голос Вани:

– Девчата, скорей к окну! Пинии!

Поезд мчался мимо живописных холмов. Земля, там, где ее не покрывала выжженная солнцем трава, была необычайно черная. На холмах одиноко стояли деревья, почти такие же могучие, как кедры, с такими же высокими, прямыми стволами, только их темно-зеленые пушистые хвойные шапки были круглые, ровные, точно подстриженные.

– Пинии! – в голос воскликнули девушки, вспоминая эти деревья по книгам.

– А какие холмы! Какие пади! Какие пинии! – восторгалась Саша. – Нет, ты посмотри, посмотри, Вера, какая прелесть!

Наконец поезд замедлил ход и остановился.

– Рома, – по-итальянски сказала Минна. – Рим, – перевела она по-русски.

Не торопясь вышли из вагона. И первое, что почувствовали, – теплый, душноватый утренний воздух.

– Вчера в Риме было сорок, – заметила Минна.

– Сибиряков этим не удивите, – улыбнулась Елена Николаевна. – У нас летом тоже очень жарко.

Остановились в гостинице «Виктория». Отдыхать не хотелось, но у Елены Николаевны разболелась голова, а Минна ждала телефонного разговора с Венецией. Прогулку по Риму отложили до вечера.

Федор Алексеевич уступил настойчивым просьбам своих учеников и отпустил их погулять. Бродили возле длинного, не очень высокого здания гостиницы: здесь была густая тень и жара не чувствовалась. Толстый швейцар несколько раз с приветливой улыбкой что-то объяснял, но они не поняли. Ваня вытащил из кармана русско-итальянский разговорник, но и после этого беседа не получилась.

Около гостиницы стоял изящный черный автомобиль с открытым капотом. Шофер – мужчина средних лет, в синем берете – копался в моторе, то и дело прислушиваясь к разговору русских.

Вот он закончил работу, вытер руки, закрыл капот, с веселой улыбкой дождался, когда молодежь поравнялась с ним, и спросил на плохом русском языке:

– Русские? Я немного знал говорить русски.

– А вы кто? – спросил Ваня.

– Француз.

– Это ваш автомобиль?

– Нет, хозяин.

Француз вынул пачку сигарет и протянул Ване.

– Я не курю.

– Сувенир.

Ваня взял сигареты и поблагодарил. Он смущенно пошарил в кармане, там ничего не оказалось. Отдарить было нечем. Вера достала из сумочки рубль и протянула французу.

– Русские деньги, – сказала она.

– Русски деньги, – повторил шофер и, вдруг оглянувшись на двери гостиницы, поспешно и немного растерянно сунул рубль в нагрудный карман.

Из гостиницы вышли мужчина и женщина. Мужчина старый, обрюзгший, в белом костюме и светлом берете. Женщина, которую он бережно вел под руку, была молода и хороша собой. Ее черноволосую голову украшала высокая шляпка из кружев, белое платье открывало нежные плечи и спину почти до пояса. На стройных ногах дамы поблескивали золотые босоножки, и, несмотря на жару, на руках были надеты прозрачные перчатки почти до локтя.

Чета французов проследовала мимо русских, не удостоив их взглядом. Шофер приветливо кивнул головой, и машина медленно завернула за угол.

– В такую жару – и в перчатках! – покачала головой Вера.

– Красиво, наверно, поэтому, – без осуждения сказала Саша. – Сквозь перчатки проглядывает кожа, получается очень нежный цвет, он подходит к платью и к золотой обуви. Со сцены это было бы очень эффектно!

– Вот именно – со сцены! – согласилась Вера.

Вскоре внимание молодежи привлекли девочки, проходящие мимо. Видимо, ученицы. На взгляд им казалось лет по четырнадцать-пятнадцать. Девочки были одеты в одинаковые легкие розовые платья и розовые шляпки. Они шли, окружая монахиню в черном одеянии, в замысловатом черном же головном уборе с белой накрахмаленной отделкой. Группа поравнялась с русскими и прошла мимо. Но в памяти осталось: розовые платьица, чистые, как сама юность, приглушенное веселое щебетание, тихий смех, сияющие молодостью глаза, веселые улыбки – и грешное лицо монахини с хитрым, шныряющим взглядом и подтянутыми тонкими губами.

– Ну и ну! – развел руками Ваня. – Ворона среди цветов.

– Какое лицо! – покачала головой Саша и, выпрямившись, прошлась суетливой походкой монахини, откинув голову и поджав губы.

Ваня и Вера весело рассмеялись. И вдруг за спиной у них послышались звучные аплодисменты. Это швейцар, только что проводивший взглядом монашку, увидев, как изобразила ее русская девушка, аплодировал и смеялся до слез.

16

Вечером вышли на улицы Рима. Было очень светло, почти как днем. Горели надписи на зданиях, светились витрины магазинов, фонари и окна домов. Всюду звучали смех и песни.

– Итальянцы – веселый народ, – заметил Федор Алексеевич.

– И очень приветливый! – сказала Елена Николаевна.

Минна благодарно улыбнулась. Она предложила взять извозчика и поехать осматривать город.