Мы из Коршуна - Агния Кузнецова (Маркова)

– Они остались в Коршуне. Федор Алексеевич очень рад этому. Елена Николаевна, по-моему, не очень, а Наташа, как узнала, ревела несколько дней.

– Как Славка?

– Славка решил окончить школу и пойти в армию. А потом в военное училище. Еще при вас, помните, он охотничий кружок в школе организовал. Этой зимой ребята из берлоги медведя подняли. Огромного! В школе шкура его на стене висит. А сколько лисиц, зайцев и белок настреляли – не перечесть! Шкурки государству сдавали, а деньги – на нужды театра!

Саша вдруг рассмеялась и рассказала Варваре Сергеевне, как Ваня нет-нет да и принимался проверять, исправился ли Славка. Все денежные дела охотничьего кружка поручил ему. А потом втайне назначил контроль. Расчеты сходились копейка в копейку. Федор Алексеевич узнал о тайном контроле и запретил. А Ивана Ивановича обвинил в антипедагогических действиях…

С тех пор как в Брусничном Саша села в самолет, который понес ее к новой, неизведанной жизни, Коршун, и ребята, и учителя казались ей такими дорогими и хорошими, что хотелось бесконечно думать и говорить о них.

– Ну, а театр? Коршунский народный театр? – спросила Варвара Сергеевна, и в голосе ее прозвучала гордость за земляков. – Как новый режиссер театра? Грустил по поводу твоего отъезда?

– Режиссер замечательный! Настоящий. Он очень расстроился, что я уезжаю. Очень. Одну пьесу, почти готовую, пришлось снять с репертуара, – невесело ответила Саша и вдруг загорелась: – У нас две новые актрисы, очень способные. Работница с лесопильного завода и учительница – из другого района приехала, как только узнала, что в Коршуне народный театр создан.

– А Вартан Акопович?

– Он такой чудесный, Варвара Сергеевна! – с искренним чувством воскликнула Саша. – Видели бы вы, как он увлекается театром! Это ведь он предложил театру выезжать на поля к колхозникам, ездить по селам нашего района.

– И получается?

– Еще бы! А вы знаете, что на Всесоюзную олимпиаду у нас утвердили ту самую сцену, которую вы рекомендовали. И я там должна играть. Только теперь вот не знаю, как все это получится…

Подошел автобус. Толпа прилетевших хлынула в раскрытые двери. Саша и Варвара Сергеевна устроились в задних рядах.

– А Вера? – продолжала расспрашивать Варвара Сергеевна.

– Ой! Я забыла сказать вам – у нее же умерла мама. Из интерната она теперь ушла. Живет с бабушкой.

– Ну, а Ваня? – мельком взглянув на Сашу, негромко спросила Варвара Сергеевна. – Иван Иванович?

По вспыхнувшему лицу, по зажегшимся искрам в глазах Варвара Сергеевна поняла, что дружба Саши и Вани продолжается.

– Ваня? Он все Коршун благоустраивает. Недавно у нас парикмахерскую открыли. А то надо было ездить в Брусничное. Видели бы вы, как Ваня ссорился с председателем поселкового Совета! Тот говорит, что на очереди другие, более важные мероприятия, а Иван Иванович ему: «Нам, молодежи, парикмахерская нужна немедленно!» Ну, и убедил все же. Работает теперь и дамский и мужской парикмахер. Помните домишко старый около ворот Итальянского парка? Вот его подновили, утеплили и вывеску повесили: «Парикмахерская». Очень здорово!

Саша замолчала, поглядела в окно. Автобус бежал по дороге, освещенной фонарями и фарами. Справа и слева мелькали темные силуэты деревьев.

Вспомнился Саше неожиданный приезд в родной дом. Мать обрадовалась сбывающимся мечтам дочери, а отец призадумался над своим скептическим отношением к ее будущему.

Вспомнилась и последняя встреча с Ваней.

На рассвете она улетала в Москву. А ночь, всю ночь от вечерней до утренней зари, они бродили по осеннему парку. Где-то на высоком стволе, в длинной, по-летнему зеленой хвое кедра, ухал филин. В тишине парка, в зарослях его, иногда звучно ломался сухой валежник под тяжестью тела какого-то зверя, забредшего сюда из тайги. Изредка с тихим шорохом, напоминающим вздох, падал с дерева высохший лист. Тихо попискивала какая-то пичужка, словно пробуя голос, чтобы запеть, но так и не запела: час не тот и время года неподходящее для птичьих песен.

Взявшись за руки, они бродили по парку то молча, то говорили совсем не то, что нужно было говорить при разлуке.

На рассвете подошли к интернату. Как было условлено, Саша влезла на завалинку, открыла форточку и позвала Веру. Та, одетая, лежала на непостланной кровати и сладко спала. Но, услышав Сашин голос, она вскочила, прокралась по коридору мимо комнаты Феклы Ивановны и открыла дверь.

Ваня взял Сашу за руку, и она вдруг заплакала, прижалась лицом к его груди.

– Не надо… Не надо, – успокаивал Ваня, нежно прикасаясь к Сашиным волосам.

Что-то очень важное надо было сказать друг другу в эту минуту, о чем-то напомнить. Но оба молчали.

– Скорее!.. – сказала Вера, выглядывая из дверей. – Кто-то идет по коридору. Может, Фекла Ивановна услышала… – И, не желая смущать Сашу и Ваню, спряталась в сенях.

Саша приподнялась на носки, обхватила руками Ванину шею, поцеловала его первым, горьким поцелуем разлуки, не оглядываясь взбежала на ступени крыльца и скрылась за дверями интерната.

Утром на брусничниковском аэродроме Сашу провожал почти весь класс. Она по лестнице поднялась в самолет. На последней ступени задержалась, оглянулась, беспомощно взмахнула рукой. Так и остались в ее памяти белесое небо, обещающее быть ясным, пламенеющий горизонт и над холмом отлично видимый глазу багровый край солнца. Мать и Вера – рядом. В их глазах слезы печали и радости за нее. Улыбающиеся Федор Алексеевич, Елена Николаевна, Славка. В стороне ото всех Ваня. Он поднимает в приветствии руку и пытается улыбнуться ей на прощание, но улыбка не получается.

Самолет долго бежит по дорожкам аэродрома, незаметно взмывает вверх. Саша смотрит в окно. Плывут внизу черные и зеленые квадраты брусничниковских полей, затем их разрезает серая лента Оби. Вот где-то среди этих изгибов реки, на берегу, стоит старый дом бакенщика… Саша смахивает слезы.

Но рядом с грустью в сердце ее поднимается радость. Разве не счастье лететь в Москву по вызову киностудии, пробовать силы свои в любимом труде, которому с юных лет решила она отдать всю себя? Дух замирает, когда думаешь, что наконец перед тобой открывается широкая дорога в жизнь.

А Коршун? Родные и друзья? Она останется им верной на всю жизнь. Она мысленно приносит клятву в том, что, когда станет актрисой, ее первой сценой будет сцена народного театра в Коршуне. Она никогда не изменит своей дружбе с Ваней, не забудет Веру. Плохо, что из Коршуна она месяцами не писала писем матери и отцу. Теперь будет писать часто, длинные письма, в которых подробно станет рассказывать о всех мелочах своей новой жизни. Матери и отцу, как никому, дороги эти мелочи.

В окно самолета уже не видно реки. Землю покрывают зеленые массивы, кое-где разукрашенные бурыми пятнами. Это тайга. Осенняя сибирская тайга…

– А ты все же под счастливой звездой родилась, Сашенька! – наклоняясь к девушке и прерывая ее воспоминания, с улыбкой говорит Варвара Сергеевна.

– Да, я, наверно, очень счастливая, – серьезно отвечает Саша, как бы прислушиваясь к себе.

1966