Мы из Коршуна - Агния Кузнецова (Маркова)

13

Конец лета стоял сухой и знойный. По утрам на ясное небо всходило солнце и до заката нещадно палило Коршун и обширные поля вокруг него. Солнце сушило землю и реку. Только в тайгу не проникали его горячие лучи. Было здесь прохладно. Пахло грибами, пихтой, папоротником и кедром.

В городах в эту знойную пору ослабевает темп жизни. Город пустеет. Люди уходят в отпуск, отдыхают, уезжают ближе к природе. В сельской местности, наоборот, это время самое горячее: начинается уборка хлебов, приближается срок созревания овощей. И если земля родила отлично, у землеробов празднично-приподнятое настроение.

Вот и коршунцы в это знойное лето ходят веселые, гордо оглядывают роскошные массивы дозревающей пшеницы и ржи, низкорослую густую и сочную ботву картофеля, под которой зреют обильные плоды.

Летом сельские школьники заняты не меньше, чем зимой. Трудятся на полях, в колхозных бригадах. Только одна Вера в это лето отстала от своих одноклассников: работает она на лесозаводе токарем в механической мастерской.

В это памятное для нее утро она пришла на завод рано. В проходной будке постояла с тетей Лизой. Та спрашивала о Славке.

– В Брусничном он, тетя Лиза. Суд в сентябре. А мы в это время будем, наверно, в Италии…

За работой время летело быстро. Вера, как обычно, стояла у своего нового бесшумного станка и пела одну песню за другой. Не успела она перепеть всех песен, как на стене загорелась красная лампочка и послышался резкий звонок. Половина рабочего дня закончилась.

Вера пошла в умывальню; вымыла руки, сняла с головы платок, причесалась. Комбинезон ее был замасленный, но переодеваться на один час не хотелось. Так и пошла в столовую. У двери не без гордости взглянула на доску Почета, разыскала глазами свою фотографию – появилась здесь фотография вчера.

Веру наперебой звали к себе работницы из деревообделочного цеха. Но села она за стол к Марье Матвеевне – багорщице из бассейна.

И не успела прослушать новости бассейна, как в столовую вплыла пышная Ираида Семеновна – секретарь-машинистка. Она оглядела столики, и обедающие примолкли под ее строгим, ищущим взглядом.

– Вера Каменева! – вскричала она, точно уличая ее в чем-то. – К директору!

Вера вышла из столовой, миновала длинный коридор, чуть слышно стукнула в дверь кабинета директора и вошла.

Вартан Акопович стоял посередине комнаты и разговаривал с пожилым мужчиной. Незнакомец едва доходил до плеча директору. На нем был серый, выгоревший и помятый костюм, расстегнутая застиранная рубашка, на ногах пыльные, скособоченные брезентовые туфли.

Незнакомец производил неприятное впечатление всем своим обликом, особенно отекшим, небритым лицом с колючими бегающими глазками.

– Вот Вера Каменева, – сказал Вартан Акопович, недружелюбно взглянул на него и вышел из комнаты.

И по тому, как незнакомец вскинул на нее глаза, полные любопытства, затаенной надежды и даже мольбы, страшная догадка обожгла Веру.

– Я твой отец, Вера, – сказал незнакомец и прикоснулся к ее пальцам своей дрожащей влажной рукой.

Вера поспешно отстранилась от него и, задыхаясь от волнения, сказала:

– У меня нет отца!

– Вера, пожалей… Я инвалид. Я совсем один… – говорил он жалобным хриплым голосом, в чем-то оправдывался.

Но Вера не слушала его. Закрыв лицо руками, она выбежала из комнаты и с громким плачем промчалась мимо изумленной Ираиды Семеновны, задев плечом стоявшего в коридоре Вартана Акоповича.

Вартан Акопович все понял, возвратился в кабинет и грозно подступил к растерянному незнакомцу:

– Ну, что я вам говорил, милейший? Права отца вы навсегда утратили! А то вдруг вспомнили, что у вас есть дочь на белом свете! Старость подкатила, здоровья нет, с деньгами туговато – под крылышко дочери захотелось?.. Молчите?! Хорошо, что хоть молчите. Ну, а мне больше некогда заниматься вами.

Вартан Акопович подошел к двери и широко распахнул ее.

Всю жизнь Вере хотелось иметь отца – заботливого, достойного уважения, любви. Но она увидела его и поняла, что никогда не сможет простить и назвать отцом этого человека.

Вскоре после премьеры Саша поехала домой. На пароходе добралась до села Покровского. Несколько часов под палящим солнцем просидела у дороги, дожидаясь попутной машины, но так и не дождалась. Тогда она пошла пешком.

Идти надо было около десяти километров через кедрач, по проселочной дороге, изборожденной засохшими глинистыми колеями. Солнце сюда не проникало. От ветра защищали высокие стволы могучего сибирского царь-дерева. И стояла здесь особенная тишина – живая тишина тайги.

Было немного страшно. Вспомнился рассказ матери, как на этой дороге, когда она была молодой и работала учительницей в Покровском, зимним вечером мчалась в санях на обезумевшей от страха лошади и за ней бежали голодные волки… Вспомнилось, как отец однажды привёз на телеге тушу убитого медведя, с которым вступил в единоборство тоже на этой дороге…

А теперь вот ей пришлось идти одной по тайге. Без ружья и охотничьего ножа. Без друга-коня, который мог бы спасти от страшных таежных встреч.

Саша старалась думать о другом. Она вспомнила, как утром после премьеры в интернат пришел Ваня и все растерянно оглядывался. Взгляд у него был странный. В лице появилось что-то новое: то ли был он бледнее обычного, то ли в глазах залегло беспокойство. Саша не выдержала, спросила:

– Ты болен?.. Почему я не видела тебя после спектакля?

– Нет, не болен… А после спектакля я торопился туда… – уклончиво ответил он и неопределенно махнул рукой в сторону реки.

В их отношениях появилось что-то новое, непонятное, тревожное…

Саша стремительно шагала по дороге, не глядя по сторонам. Она знала здесь каждый поворот, каждый пенек, полянку.

Вот здесь, за этим отрезком дороги, сплошь заросшим деревьями, с переплетенными над головой ветвями черемухи, начнутся поля…

Как только на открытом взгорке яра появилась тоненькая фигурка девушки, освещенная заходящим солнцем, в доме Ивановых ее сразу заметили. За ворота выбежала Сашина мать – Валентина Петровна. Неторопливо вышел и остановился у калитки отец – Данила Семенович. Потягиваясь и сладко позевывая, выглянула на улицу Зорька – северная лайка цвета чайной розы. Узнав Сашу, она вильнула богатым, как у лисицы, хвостом и с визгом бросилась ей навстречу.

Саша торопливо обняла мать, потом отца и, счастливая, оживленная, оглядела знакомый с детства пейзаж: пустой, высокий берег, загораживающий почти половину широкой реки, за рекой зеленая полоска леса и беспредельный простор неба. Все это было бесконечно знакомое и родное.

…Валентина Петровна принялась проворно накрывать на стол.

Саша то и дело выбегала из дома. Ей доставляло удовольствие пройтись по двору, заглянуть под навес, где у стены строгими рядами стояли поленницы березовых дров, остановиться около невысокого плетня и заглянуть в огород на зеленеющие грядки, покрутить железную ручку колодца с повизгивающим барабаном и бренчащей цепью, на которой болталось старое, помятое, проржавевшее ведро.

Но вот Валентина Петровна принесла из кухни начищенный разговорчивый самовар, и все трое сели за стол.

И только тут Саша увидела, как безжалостно время. Мать, на которую Саша удивительно походила и коричневыми глазами, и нежным, круглым овалом лица, и женственностью своего облика, располнела, ее глаза и волосы уже не были такими яркими и блестящими, как прежде. Еще не появилось у нее седин и морщин, но видно было, что беспокойная молодость уступила место степенной зрелости. И с отцом произошло то же; правда, у него эти перемены были менее разительны.

На отца Саша не походила нисколько. Он был ширококостный, скуластый, с узковатыми, глубоко посаженными глазами, широким, чуть приплюснутым носом – явно выходец из малых сибирских народов.

За чаем не прерывался оживленный разговор. Всем было хорошо. Рыжий кот сидел за столом на табурете. Зорьку не гнали из дома, и она пристроилась возле Саши, поглядывая на нее просящими, преданными глазами. Сашино сердце было полно нежной любви к родителям, к Зорьке и Рыжику, к старому дому. Все, что окружало ее, беспрерывно удивляло милой, прежде не замечаемой красотой…

На другой день Саша и Валентина Петровна занялись шитьем. Валентине Петровне казалось невозможным отпускать дочь в далекую страну с тремя скромными летними платьями. Она купила в сельпо самую дорогую и красивую, как ей казалось, материю: синюю с букетами пестрых цветов. В первый же день приезда дочери достала из старинного сундука эту материю и с гордой улыбкой развернула ее.

– Вот сегодня и раскроим. Вместе шить будем, – сказала она.

Но Саше не понравилась яркая материя с немодным рисунком, напоминающая старинные платки. Обидеть мать не хотелось. Она сдержанно поблагодарила ее и беззаботно сказала:

– Хватит мне платьев. Когда-нибудь сошьем еще.