Ярость - Алекс Михаэлидес

пока я наконец не постиг это мастерство.

Поскольку я жил со всемирно известной писательницей, вы наверняка полагаете, что она взяла надо мной шефство. Думаете, Барбара научила меня полезным приемам или хотя бы произнесла напутственные слова? Ничего подобного. Надо сказать, она была в принципе недобрым человеком.

Барбара лишь единожды удостоила мою работу случайным комментарием, прочитав короткую пьесу, которую я написал. «Фу, ну и тупые диалоги! — Она вручила мне листки. — В реальной жизни люди так не говорят». После этого я ничего больше ей не показывал. По иронии судьбы, самым лучшим моим наставником стало издание, которое я нашел в книжном шкафу Барбары Уэст. Старенький потемневший томик, напечатанный в 1940-х, — «Основы драматургии» Валентина Леви.

Я прочел эту книгу одним весенним утром, сидя за столом на кухне. И как только перевернул последнюю страницу, на меня снизошло просветление, все встало на свои места. Н­аконец-то мне человеческим языком объяснили, как нужно строить повествование. Господин Леви просто и ясно говорит, что и в театре, и в жизни все сводится к трем понятиям: мотив, намерение и цель.

Нужно спросить: «Почему?» Мы редко задаемся этим вопросом. Ответить на него не ­так-то просто — потребуются самоанализ и честность. Но если мы хотим понять себя и других людей — настоящих или вымышленных, — придется исследовать нашу мотивацию со скрупулезностью, достойной Валентина Леви.

Почему у нас возникают те или иные желания? Каков наш мотив? По мнению господина Леви, на этот вопрос есть лишь один ответ: «Наш мотив — избавиться от страдания». Вот и всё. Просто и глубоко одновременно. В корне мотивации всегда страдание.

Это же очевидно. Все мы пытаемся избежать страдания и обрести счастье. И все поступки, которые мы предпринимаем, чтобы достичь этой цели — наши намерения, — и есть ткань повествования.

Так работает искусство построения сюжета. И если мы проанализируем эпизод, когда Лана пришла ко мне домой, можно понять, каким образом мой мотив ­опять-таки сводился к страданию. В тот вечер Лана так страдала, что мне было больно на нее смотреть. И предпринятая мной неловкая попытка облегчить ее состояние — а заодно и собственное — была моим намерением. А моя цель? Помочь Лане, конечно же. Преуспел ли я? К большому огорчению, здесь театр расходится с жизнью. В реальности не все складывается так, как вы запланировали.

■ ■ ■

Тем вечером, когда Лана добралась до моего дома, она была на грани срыва. Бедняжка держалась из последних сил. Ей хватило самую малость — ­всего-то пары бокалов, — чтобы потерять контроль и разрыдаться.

Я не видел ничего подобного. Лана ни разу при мне не теряла самообладание. Пугающее зрелище… Впрочем, наблюдать вырвавшиеся наружу эмоции всегда страшно. Особенно если страдает любимый человек.

Я пригласил Лану в гостиную — тесную комнату, заваленную по большей части книгами; одну из стен целиком занимал огромный книжный шкаф. Мы устроились на креслах возле окна. Сначала я налил нам по мартини, но вскоре Лана перешла на чистую водку.

Рассказывала она сумбурно, перескакивая с одного на другое без всякой логики, порой невнятно бормотала сквозь слезы. Наконец выговорилась и спросила, что я думаю: мог ли у Кейт с Джейсоном быть роман.

Я замялся, тщательно взвешивая ответ, и эта пауза оказалась красноречивее слов.

— Не знаю, — буркнул я, отводя глаза.

— Боже, Эллиот! — Во взгляде Ланы читалось разочарование. — Плохой из тебя актер. Так ты знал? — Она обессиленно откинулась на спинку кресла, понимая, что сбылся ее самый жуткий страх. — Давно ты в курсе? И почему ничего мне не сказал?

— Потому что я не уверен. Это всего лишь ощущение… И потом, Лана, какое я имею право вмешиваться…

— Ты мой друг, ведь так? Мой единственный друг… — Лана вытерла слезы с глаз. — А ты не думаешь, что Кейт прицепила свою серьгу к пиджаку нарочно, чтобы я ее обнаружила?

— Шутишь? Нет, конечно.

— Откуда такая уверенность? Это как раз в ее стиле.

— Вряд ли у Кейт хватило бы мозгов, если честно. По-моему, ни она, ни Джейсон не отличаются ни особым умом, ни добротой.

— Не знаю. — Лана пожала плечами.

— Зато я знаю. — Я открыл новую бутылку водки и, плавно переходя к своей теме, продолжил: — «Любовь не есть любовь, коли не может выдержать малейшей бури»[21]. Любовь — это не тайные интрижки, вранье и притворство.

Лана промолчала. Тогда я повторил попытку: мне было важно донести свою мысль.

— Послушай. Любовь — это взаимное уважение, верность и дружба. Как у нас с тобой. — Я взял ее за руку. — А эти двое недоумков — пустые, эгоистичные люди, которым не дано по-настоящему любить. Неважно, что между ними происходит, или им кажется, будто происходит, — это все ненадолго. Это не любовь. Первая же трудность, и их связь развалится.

Ответа не последовало. Лана молча смотрела в одну точку. Видеть ее в таком состоянии было невыносимо. Я вдруг разозлился.

— А давай я возьму бейсбольную биту и выколочу из него всю дурь! — Я шутил лишь отчасти.

— Да, будь так любезен. — Лана сумела выдавить вялую улыбку.

— Скажи, что ты хочешь — что угодно, — и я сделаю.

Лана уставилась на меня воспаленными глазами.

— Я хочу жить, как раньше.

— Хорошо. Тогда тебе придется высказать им все. Я помогу. Но ты должна это сделать. Ради собственного душевного здоровья. Не говоря уже о самоуважении.

— Высказать? И каким образом?

— Пригласи их на остров.

— Что? — изумилась Лана. — В Грецию? Зачем?

— С Ауры Кейт и Джейсону не сбежать. Они попадут в ловушку. Как нельзя лучше для разговора. Для выяснения отношений.

Лана пару мгновений обдумывала мое предложение.

— Решено, — она кивнула. — Я так и поступлю.

— Ты выскажешься начистоту?

— Да.

— На острове?

— Да. — Она снова кивнула, а потом вдруг испуганно посмотрела на меня. — Эллиот, а после того как я устрою этот разговор, что потом?

— Ну, — я слегка улыбнулся, — тут все зависит от тебя.

10

На следующий день я пил шампанское у Ланы на кухне. Она говорила по телефону с Кейт, а я внимательно наблюдал.

— Ты поедешь? На остров, на пасхальные каникулы!

Я был под впечатлением. Лана устроила безупречное представление. Без подготовки, да еще великолепно владела собой — ни намека на вчерашнее отчаяние… Она говорила бодро, легко и беззаботно.

— Будем только мы. Ты, я, Джейсон и Лео. И, конечно, Агати… Не знаю, стоит ли звать Эллиота, в последнее время он совершенно несносен…

При этих словах Лана подмигнула мне, а я в ответ показал язык. Она беззвучно засмеялась и добавила в трубку:

— Ну, что скажешь?

Мы с Ланой затаили дыхание, а затем она с улыбкой прощебетала, обращаясь к Кейт:

— Отлично, отлично! Договорились. Пока! — Повесила трубку и посмотрела на меня. — Поедет.

— Отлично сработано! — Я зааплодировал.

— Благодарю. — Лана слегка поклонилась.

— Занавес поднят. Представление начинается.

11

В течение следующих дней жизнь Ланы напоминала спектакль. Как будто она участвовала в бесконечной импровизации, оставаясь в образе с утра до вечера, прикидываясь ­кем-то другим. Правда, фокус был в том, что Лана прикидывалась собой.

«Глубокий вдох, плечи вниз, улыбаемся широко», — каждый раз перед прослушиванием Лана, будто мантру, повторяла советы Отто. Теперь они снова пригодились. Лана играла прежнюю себя — ту, какой была несколько дней назад. Играла так, что никто не догадывался, что ее сердце разбито, а сама она в отчаянии и безмерно страдает.

Мне часто приходит в голову, что жизнь — это спектакль, а все окружающее — лишь декорации. Имитация реальности, не более. И только когда смерть отбирает любимого человека или существо, с наших глаз спадает пелена, и мы видим, насколько искусственно все, что нас окружает. Виртуальная реальность, в которой мы обитаем.

Внезапно становится ясно, что жизнь — штука хрупкая и не длится вечно; будущего не существует, и наши поступки не имеют значения. В отчаянии мы воздеваем руки к небу, воем и кричим, а потом в ­какой-то момент все равно чистим зубы, едим и одеваемся. И как бы тошно ни было внутри, мы повторяем привычные рутинные действия, как заводные игрушки. Потихоньку нас снова убаюкивает иллюзия, и мы забываем, что все это лишь спектакль, в котором каждому отведена своя роль. И так до тех пор, пока следующая трагедия не прервет наш сон.

Очнувшись от забытья, Лана