Ярость - Алекс Михаэлидес

столько времени, это не укладывается в голове.

Кажется, стоит закрыть глаза, и я смогу коснуться Ланы, словно она сидит рядом. И все же ее здесь нет. Лана в иной галактике, в десятках световых лет отсюда, и с каждой секундой она все дальше.

Я ­где-то прочел, что ад представляют в ложном свете. Там нет никаких кипящих котлов, где мучают грешников. На самом деле ад — всего лишь небытие, отлучение от Бога. Не чувствовать его присутствия — уже само по себе ад. И поэтому я в аду. Обречен до конца своих дней влачить жалкое существование в пустоте, лишенный теплоты Ланы, ее света.

Знаю, знаю — хватит размазывать сопли. Никому от этого лучше не станет, и Лане уж точно. Но я жалею себя, бедолагу, которому надо ­как-то без нее жить.

В ­каком-то смысле Лана до сих пор со мной. Она будет жить вечно, обретя бессмертие в своих фильмах. Вечно молодая, вечно красивая — а мы, простые смертные, станем день ото дня стареть, дурнеть и сгибаться под грузом лет. В этом и есть разница между двумя и тремя измерениями, верно? Лана существует и сейчас, на кинопленках. На нее можно смотреть, но дотронуться уже нельзя. Нельзя обнять или поцеловать.

Выходит, Барбара Уэст в итоге оказалась права (хотя имела в виду совсем другое), когда однажды язвительно заметила: «Дорогой, надеюсь, ты не втрескался в Лану Фаррар. Актеры совершенно не способны любить. Лучше повесь на стену ее портрет и порадуй себя сам».

Как ни смешно, рядом со мной на столе портрет Ланы. Я пишу эти строки и смотрю на него. Старая фотография, с загнутыми краями, слегка пожелтевшая и потерявшая яркость. Она была сделана за несколько лет до того, как я встретил Лану. До того, как сломал ей жизнь. И себе. Впрочем, нет. Моя жизнь уже была сломана.

2

Ладно, мне надо кое-что вам поведать. Перед тем как я продолжу и объявлю, кто совершил убийство — и самое главное, почему, — я должен сделать признание. Это касается Ланы. О, сколько я мог бы рассказать! О том, как любил ее. О том, как мы дружили. Развлечь вас забавными историями. Я бы мог представить Лану в романтическом свете, насочинять о ней небылиц — в общем, нарисовать идеальный портрет, который не имел бы ничего общего с реальностью.

Однако это сослужило бы дурную службу и вам, и Лане. Нужен портрет (если у меня хватит духу его составить) наподобие того, что потребовал у живописца Оливер Кромвель[17] — «как есть, со всеми недостатками». Тут нужна правда.

А правда заключается в том, что, при всей моей любви к Лане, она оказалась не совсем такой, какой я ее себе представлял. У Ланы было множество секретов, даже от самых близких. Даже от меня.

Впрочем, не стоит судить ее слишком строго. Согласитесь, у каждого из нас есть тайны от друзей. У меня уж точно. И теперь я должен признаться. Поверьте, это не ­так-то просто. Мне совсем не хочется выбивать у вас почву из-под ног. Прошу только об одном: выслушайте меня до конца.

Представьте, что в воображаемом баре, где мы беседуем, я заказываю вам еще напиток и советую приготовиться. Я тоже выпью — уже не того безупречного мартини, как в старые добрые времена, а просто стопку водки, дешевого, дерущего горло пойла. Хочу успокоить нервы.

В самом начале повествования я обещал говорить только правду. Но, перечитав написанное, понял, что кое-где ввел вас в заблуждение. Я не солгал намеренно, смею уверить; я поддался греху умолчания.

Я говорил правду, и только правду. Просто не до конца. Однако поступил так из благородных побуждений: я хотел защитить подругу. Не мог предать ее доверие. Но мне придется нарушить свои принципы, иначе вы так и не поймете, что случилось на острове.

Итак, я обязан исправить свою ошибку. И осветить некоторые подробности, которые вам следует знать. Я вынужден обнародовать все секреты Ланы. И мои тоже, если уж на то пошло. Честность — штука непростая. Как обоюдоострый меч. Что ж, поехали.

Для начала давайте вернемся назад. Помните, когда вы впервые повстречались на страницах этой книги с Ланой, которая шла по улицам Лондона? Мы ненадолго переместимся туда — в тот ненастный день в Сохо, когда хлынувший дождь подсказал ей неожиданное решение сбежать на пару дней из сырой Англии в солнечную Грецию.

Подозреваю, моя первая и самая прискорбная недоговоренность случилась в начале истории, когда я позволил вам думать, будто Лана сразу же позвонила Кейт в театр, чтобы пригласить на остров. На самом деле между этими событиями прошло двадцать четыре часа. Сутки, в течение которых, как вы скоро убедитесь, очень много чего произошло.

3

Лана довольно долго шла по Грик-стрит, и тут у нее возникла мысль отправиться на остров. Она достала телефон, чтобы пригласить в поездку Кейт, но внезапно ливанул дождь. Начался настоящий потоп.

Лана сунула телефон обратно в карман и поспешила домой. Там наскоро обсушилась и решила, что примет ванну, только прежде выпьет чаю. Привычка пить чай появилась у Ланы после переезда в Лондон. Бесконечные чашки с горячим чаем в этом сыром угнетающем климате были настоящим спасением. Она заварила себе чай с бергамотом и присела на подоконник, глядя на ливень за окном.

Мысли потекли в привычном направлении. Она снова задумалась о том, что не давало покоя. Нужно непременно с этим разобраться. В который раз вспомнился Лео. Почему? Может, смутное волнение ­как-то связано с ним? И с тем неловким разговором, который состоялся между ними здесь, на кухне, пару дней назад?

■ ■ ■

— Мам, мне надо кое-что тебе сказать, — начал тогда Лео.

— Слушаю. — Лана напряглась.

Она не знала, чего ожидать: типичные подростковые откровения о сексе, наркотиках или религии? Ничто из этого ее не пугало. Они вдвоем найдут решение, как и раньше. Лана неизменно поддерживала сына во всех его начинаниях.

— Я хочу стать актером.

Лана изумленно смотрела на Лео. Это была полная неожиданность. Неожиданностью была и ее собственная реакция — мгновенно вспыхнувший гнев.

— Что за бред ты несешь?

Лео растерянно уставился на мать. Он не знал, что ответить, и, судя по его виду, был готов пустить слезу. Разговор не задался. Резкий ответ Ланы очень удивил и обидел юношу. Лео решил не тратить силы на откровения о своих задетых чувствах и просто заявил матери, мол, она «токсичная», и он не понимает, почему.

Лана стала говорить, что ее родительский долг — попытаться разубедить сына. Выбрав профессию актера, Лео ставит крест на всех возможностях и перспективах, которые перед ним открываются. Прекрасное образование, академический склад ума и выдающиеся способности, плюс связи Ланы — у нее есть телефоны многих влиятельных людей, достаточно лишь позвонить. Не лучше ли ему пойти в университет — здесь, в Англии, или в Америке — и получить более серьезную профессию? В прошлом году Лео проявлял интерес к изучению прав человека. Вот неплохой вариант. Или медицина? Или психология, философия? Да что угодно… но актер?

Лана знала, что хватается за соломинку. Лео тоже это понимал.

— Бред несешь ты. — Он с презрением посмотрел на мать. — Какая же ты лицемерка! Сама ведь актриса! И папа работал в кино!

— Лео, твой папа был продюсером. Бизнесменом. Если б ты сказал, что хочешь переехать в Лос-­Анджелес и работать в кинопроизводстве, тогда другое дело…

— Неужели?! И ты скакала бы до потолка от радости?

— Ну, не до потолка, но обрадовалась бы.

— У меня нет слов! — возмутился Лео.

По тому, как тяжело он дышал, Лана поняла: сын разозлился. Видя, что разговор вот-вот перерастет в ссору, она попыталась мягко урезонить Лео.

— Мой хороший, послушай. То, что случилось со мной, — исключение. Мне сказочно повезло. Знаешь, сколько безработных актеров в Лос-­Анджелесе? Вероятность, что тебя возьмут, — одна миллионная. Одна десятимиллионная.

— А, понял. Я недостаточно талантлив. Вот как ты обо мне думаешь!

Лана с трудом сдерживалась.

— Лео, я понятия не имею, талантлив ты или нет. Ты до сих пор не интересовался актерским мастерством. Ни разу не играл в пьесе…

— В пьесе? — Лео ошарашенно уставился на мать. — Какое отношение к этому имеет пьеса?

Лана чуть не расхохоталась.

— Подозреваю, что самое прямое.