Подвеска Кончиты - Анна Князева

Возвратясь на корабль, Резанов до утра простоял на палубе, глядя за горизонт. Там, по словам Кончиты, раскинулся весь божий мир. Он думал о том, что служение отчизне заставило его изнурять свои силы, плавать по морям, страдать от холода и голода, терпеть жестокие и незаслуженные обиды. Суровая жизнь закалила его, сделала кремнем. Отчего же теперь, здесь, в благодатном Калифорнийском краю, где живут учтивые люди и у них вдоволь еды, он не может добиться нехитрого разрешения купить хлеб для голодных!

Николай Петрович не знал, что после его отъезда из президио у губернатора была еще одна встреча и еще один разговор. К нему в слезах пришла его крестница Мария Кончепчион Аргуэлло, дочь коменданта. Она умоляла губернатора дать русскому посланнику разрешение на торговлю.

И в конце концов получила его.

Глава 10

Москва, наши дни

– Послушай-ка, Крест, о чем я хочу спросить…

Рука, державшая телефонную трубку, вдруг ослабела.

– Слушаю, Вадим Николаевич.

– Как там наши дела?

Тон был дружелюбный, но именно поэтому в горле у Крестовского начались спазмы.

– Как и планировали. Все под контролем, за маленьким исключением.

– Именно об этом м-а-а-аленьком исключении я и говорю, – ласково прошептал Рак. – И еще об одном, малюю-ю-юсеньком исключении, о котором ты, сука, не знаешь.

У Крестовского задрожал кадык:

– Мне приехать?

– Приезжай. Жду тебя в шесть в «Бухаре». Это на Пресне. Знаешь?

Крестовский молча кивнул.

– Знаешь? – с нажимом переспросил патрон.

– Знаю.

– На входе скажешь, тебя проводят ко мне.

– Есть! – по-военному ответил Крестовский.

– О-о-отставить, болван! – И дальше – тишина.

Не выдержав напряжения, заныла рука, Крестовский машинально начал ее массировать. Теперь нужно сделать два звонка. Первый – Монголу. Второй может не понадобиться. Все зависит от того, что скажет Монгол.

– Это Крест… Где ты сейчас?

Монгол долго молчал. Больше всего Крестовский боялся, что тот даст отбой.

Наконец прозвучал ответ:

– В Красноярске.

– Как все прошло?

– Нормально.

– А наш друг?

– Не знаю.

– Ты что, не видел его?

– Точнее – не смотрел. Забрал сумку – и до свидания.

– Надеюсь, ты понимаешь, что сумка не главное?

– Понимаю.

– Когда планируешь основное?

– Еще не определился.

– Знаешь, кому передать?

– Контрольный вопрос? – усмехнулся Монгол.

«Догадался…» — Крестовский вдруг выругался: – Ты… не задирайся.

– Кому отдавать – знаю. Только я в этот твой луна-парк не пойду. Теперь играем по моим правилам. Ты ведь планировал здесь меня закопать?

«Так и есть, догадался», – Крестовский притих.

– В Москву все привезу сам. Короче, я тебе позвоню, – Монгол отключился.

– Ублюдок, – прошипел Крестовский. Он не хотел звонить тому, другому своему человеку. Теперь пришлось.

– Это Крест… Послушай, что там у вас?

– Он убил их.

– Зачем? – Крестовский знал, что это глупый вопрос, однако не мог его не задать.

– Не знаю.

– Ясно.

Засовывая мобильник во внутренний карман куртки, Крестовский думал о том, что на самом деле ему ничего не было ясно. Все шло не по плану, и теперь за это придется ответить.

Без пяти минут шесть он стоял у дверей ресторана «Бухара». Его сразу сопроводили к столику Рака. Даже не взглянув на Крестовского, тот взял чайник и налил в пиалу жидкость, похожую на мочу. Вадим Николаевич пил только зеленый чай.

– Садись.

Крестовский сел между двумя охранниками, напротив патрона.

– Зачем он убил их? – спросил Рак.

– Я его разорву…

– Подожди, – Вадим Николаевич медленно поднял глаза. – Не торопись. Скажи, это твой человек?

– Мой.

– Я предупреждал, что спрошу с тебя?

– Вы говорили, что спросите за Монгола.

Вадим Николаевич прикрыл глаза рукой, а когда убрал ее, лицо исказила гримаса бешенства, похожая на страшную судорогу.

– Фуфло дешевое!

– Я знаю, он вам никогда не нравился.

– Это я про тебя говорю. Ты – дешевое фуфло. А Монгол – настоящий мужик. Тебе до него далеко.

По опыту Крестовский знал, что лучше молчать. И не ошибся.

– Теперь все намного сложнее. Вместо того чтобы забыть, нам придется концы подбирать. Исправлять то, что ты, пидор гнойный, накосячил. Молись – для тебя это конец.

Крестовский задохнулся:

– Вадим Николаевич, я все исправлю! Клянусь! Дайте шанс…

– Ну скажи, как именно ты собираешься исправлять? – казалось, Раку действительно интересно.

– Уберу этого засранца!

– Он мне еще нужен.

– Хорошо, пусть живет, – испуганно согласился Крестовский.

– Какие еще варианты?

– Подставу изладить…

– Хорошая мысль. Можешь связаться со своим засранцем сейчас?

– Нет.

Вадим Николаевич расхохотался.

– На что же ты надеешься, дурень?

– Есть у меня еще один человечек.

– В поезде?

– Да.

– Чего ж ты молчал?

– Вы же предупредили, что спросите, – Крестовский почуял шанс на спасение. – Все сделаю как надо, только разрешите!

Очень медленно Вадим Николаевич поднес к губам пиалу и отхлебнул чаю. Поставив ее на стол, огорченно вздохнул:

– А убирать все же придется… Э-хе-хе…

– Вы же сами сказали – не надо.

– Свидетель там был один. Нежелательный. Незачем рисковать.

– Откуда вы знаете?

– Я все знаю. Должен уже привыкнуть, – Рак подпер лицо кулаком и грустно посмотрел на Крестовского. – Ребятки из прокуратуры сказали: жеребец наш с поезда слез, за ним самолет в Омск прилетел. Сейчас он уже в Красноярске. А в вагоне следователь остался толковый. Похоже, еще немного и…

– Не успеет! – отчего-то шепотом пообещал Крестовский.

– Да уж, хотелось бы верить. А теперь о том, кто именно оказался в ненужное время в ненужном месте… – Рак сумрачно усмехнулся.

– Баранину нести? – у столика возник официант в тюбетейке.

– Давай ее сюда, дорогой, мы страшно проголодались! – Вадим Николаевич подмигнул Крестовскому. – А человечину у вас подают?

У официанта вытянулось лицо.

– Шутка, – обрубил Рак. – Тащи свою баранину, узбек!

Глава 11

Поезд Москва – Красноярск, наши дни

В десять вечера в вагоне, кроме пассажиров, остался один Ломашкевич. Расположившись в шестом купе на месте сошедшего в Омске Шепетова, он все еще снимал показания.

В воздухе витало нездоровое возбуждение. Дайнека ощутила это сразу, как только вышла в коридор. Оживленные голоса перекрывали настойчивый стук колес.

У туалета разговаривали двое из девятого. Жестикулируя, один из них так увлекся, что задел проходившую Верочку. И без того пострадавшая проводница обиженно отшатнулась.

– Виноват… – мужчина предпочел вернуться в купе.

У ближайшего окна беседовали Кринберг и Казачков. Не прерывая разговора, Кринберг любезно улыбнулся Дайнеке. От этой улыбки у нее по коже снова побежали мурашки. Девушка прислушалась, о чем говорят мужчины.

– Как это все неприятно… – произнес Казачков.

– Представьте себе, Иван Данилыч, пришлось давать объяснения по поводу моего простатита! Ненавижу ездить поездом. Два туалета на такую кучу народа – это черт знает что! – Кринберг понизил голос, но Дайнека расслышала каждое слово. – Кормят здесь – из рук вон… Всю прошедшую ночь провел на горшке. Диарея.

Наткнувшись на заинтересованный взгляд Дайнеки, Иван Данилович покраснел. А Кринбергу показалось, что собеседник не разобрал его слов:

– Понос, говорю.

– И что же, следователя заинтересовал ваш… – Казачков покосился на девушку, – ваша диарея?

– Его интересуют многие вещи, например…

– Например?

– Например, кого я видел той ночью в коридоре, – Кринберг выразительно посмотрел на Дайнеку, но она успела перевести взгляд на окно.

Казачков заметил это и полюбопытствовал:

– И кого же вы видели той ночью?

– Вас, – уставившись на него, неожиданно выдал Кринберг. – Вы все время открывали окно, а потом закрывали его, когда в коридоре кто-нибудь появлялся. Я уже начал беспокоиться: вдруг вам не удастся выбросить то, что вы держите в левой руке.

Иван Данилович побледнел.

– Неужели вы не могли рассказать следователю что-нибудь действительно интересное? – слово «действительно» Казачков произнес с ударением.

– Я рассказал ему все, что знаю… – сделав паузу, Кринберг ухмыльнулся. – И даже немного больше!

– А именно?

– Извольте. Я рассказал, что в три часа ночи, когда меня особенно одолел приступ, пардон, диареи, дверь туалета оказалась запертой. Обращаю ваше внимание на то, что поезд в это время находился всего лишь на полпути до ближайшей станции. Кажется, это была Тюмень. – Кринберг сочувствующе посмотрел на Ивана Даниловича. – Проклиная весь белый свет, я набрался терпения, но человек, который заперся изнутри, тоже ждал, пока я удалюсь восвояси. Что я в конце концов и сделал, не преминув, к слову сказать, полюбопытствовать, кто же там был.