История моей жизни - Эндрю Карнеги

Первая зима после моего вступления в новую должность оказалась очень трудной. Линия едва была закончена, подвижного состава не хватало. Рельсы были уложены на большие каменные глыбы и крепились чугунными брусьями. Я помню, как в одну ночь лопнуло 47 штук. Неудивительно, что при таких условиях сходы поездов с рельсов были обычным явлением. В это время начальнику отделения приходилось почти каждую ночь дежурить на станции, нередко и самому выезжать на линию, на место схода поезда с рельсов, и вникать во все детали. Однажды мне пришлось восемь дней и ночей подряд провести на линии, потому что несчастные случаи происходили один за другим. Чувство ответственности поддерживало мою энергию, и я не знал усталости. Мне было достаточно уснуть на полчасика где-нибудь в грязном товарном вагоне.

Гражданская война ставила такие непомерные требования к Пенсильванской железной дороге, что я вынужден был ввести ночную службу. Но мне трудно было добиться от начальства разрешения поручить ночной надзор за отделением особому лицу. В конце концов я самостоятельно учредил ночную службу на Пенсильванской железной дороге.

В 1860 году состоялось наше возвращение в Питсбург. Правдивое описание тогдашнего Питсбурга, наверное, покажется теперь невероятным преувеличением. Весь город был пропитан копотью. Стоило положить руку на перила, и она мгновенно становилась черной, напрасно было мыть лицо и руки — через час они снова были грязны. Сажа оседала на волосах и раздражала кожу. После прекрасного горного воздуха в Алтуне пребывание в Питсбурге показалось нам малоприятным. Мы начали подумывать о том, как бы переселиться за город. Счастливый случай помог нам: мистер Д. А. Стюарт, служивший экспедитором в нашей компании, указал нам на прекрасный дом в Хомвуде по соседству с ним. Мы поспешили занять его; мне поставили там телеграфный аппарат, благодаря чему я в случае надобности мог руководить отделением, сидя у себя на квартире.

Здесь началась для нас новая жизнь. Прекрасные дороги и чудные сады украшали местность, в которой мы поселились. При каждом доме был участок в 5—20 моргов 32 земли. Наш дом тоже стоял в саду, к нему примыкало поле. Здесь среди цветов и цыплят, окруженная всеми радостями сельской жизни, моя мать провела самые счастливые свои годы. Цветы были ее страстью, она не решалась срывать их. Я помню, как она однажды упрекнула меня за то, что я сорвал какое-то дикое растение. «Ведь это тоже зелень», — сказала она. Я унаследовал от матери это свойство; мне часто случалось обойти весь сад, чтобы сорвать себе цветок в петлицу, и вернуться без цветка, потому что я не мог найти такой, который мне не жаль было погубить.

Переселение за город доставило нам немало новых знакомств. В этом очаровательном предместье жило множество семейств, и я стал бывать во многих домах. Я слышал там разговоры о таких предметах, о которых до тех пор ничего не знал, и поставил себе за правило каждый раз, когда заходила речь о чем-то мне не известном, знакомиться с этим предметом. Благодаря этому у меня было радостное сознание, что я каждый день приобретаю новые знания.

Здесь я познакомился с семьей почтенного судьи Уилкинса. Ему было в то время около восьмидесяти лет. Это был высокий красивый старик, еще очень бодрый телом и духом и на редкость образованный. Меня очень радовало, что я, по-видимому, был желанным гостем в этом доме. У них часто устраивались концерты, живые картины и домашние спектакли, дававшие мне случай расширить свое образование. Судья Уилкинс встречался за свою жизнь с многими историческими личностями. Я никогда не забуду впечатления, какое на меня производили мимоходом сказанные им в разговоре слова: «президент Джексон 33 сказал мне...» или: «я сказал герцогу Веллингтону 34...». Мне казалось в такие минуты, что я сам переживаю частичку истории. В этом доме была совершенно новая для меня атмосфера, служившая стимулом для моего честолюбия и дальнейшего развития.

Только в политических вопросах между мной и семьей Уилкинса существовали резкие разногласия. В те времена, когда в Америке быть аболиционистом 35 значило то же, что в Англии быть республиканцем, я являлся пламенным приверженцем фрисойлеров 36. А семья Уилкинса держалась строго «демократических» убеждений 37 и явно тяготела к Южным Штатам. Придя к ним однажды, я застал всю семью в величайшем волнении по поводу «ужасного случая».

— Представьте себе, — обратилась ко мне миссис Уилкинс, — Даллас [внук миссис Уилкинс] пишет мне, что начальник военной академии заставил его сесть рядом с негром! Разве это не неслыханная вещь? Какой позор! Негр в военной академии!

— Ах, — сказал я, — миссис Уилкинс, на свете бывают еще худшие вещи. Я слышал недавно, что теперь негры попадают даже на небо.

Последовало общее неловкое молчание. И только минуту спустя миссис Уилкинс сказала:

— Это совсем другое дело, мистер Карнеги.

Глава 7

Моя служба во время Гражданской войны. Первое посещение Шотландии

Лишь только в 1861 году разразилась Гражданская война, как мистер Скотт, исполнявший обязанности помощника военного министра по департаменту перевозок, затребовал меня в Вашингтон. Меня назначили его помощником в департаменте военной железнодорожной и телеграфной службы, а кроме того, я помогал ему при организации железнодорожных отрядов. В начале войны это был один из самых важных департаментов.

Война началась для нас неудачно. Первые полки союзных войск, проходя через Балтимор, подверглись нападению неприятеля, и железнодорожная линия между Балтимором и узловым пунктом возле Аннаполиса была разрушена, вследствие чего прервалось железнодорожное сообщение с Вашингтоном. Мне пришлось поэтому взять вспомогательный отряд и отправиться с ним из Филадельфии в Аннаполис, откуда по ветке, шедшей до узлового пункта, можно было добраться до главной линии на Вашингтон. В течение нескольких дней нам удалось восстановить движение на этой ветке и приспособить ее для тяжелых поездов. Когда через короткое время туда прибыл генерал Батлер 38 со своими полками, мы уже оказались в состоянии доставить в Вашингтон всю его бригаду.

Я ехал на первом паровозе, пущенном в столицу, и зорко смотрел по сторонам. Не доезжая до Вашингтона, я заметил, что телеграфные провода прижаты к земле деревянными брусьями. Я приказал остановить паровоз и побежал поднять провода, но не обратил внимания на то, что они были предварительно свернуты. В тот момент, когда я их освободил, они выпрямились и с такой силой ударили меня по лицу, что рассекли щеку, и кровь полилась из раны. В таком виде я вступил в Вашингтон с первыми войсками и имел право сказать, что (если не считать двух солдат, раненных перед тем у Балтимора) я был одним из первых, проливших кровь за отечество. Я гордился тем, что приношу пользу стране, которой я стольким обязан, и могу сказать без преувеличения, что работал день и ночь, чтобы поддерживать сообщение с Югом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});