Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Бондарчук станет главным шолоховским режиссёром и создаст три масштабные экранизации его сочинений.

Он не лукавил, рассказывая, как всё начиналось: «Прочитал – и потом, что бы ни делал, о чем бы ни думал, я видел лишь Андрея Соколова, его мальчонку, его жену, разлив Дона, войну, фашистский концлагерь. Снять этот фильм стало для меня больше, чем “творческим планом”. Больше, чем мечтой. Это стало целью моей жизни».

Поначалу обстоятельства складывались не в пользу Бондарчука. На «Мосфильме» сказали, что рассказ слишком мал, чтобы хватило на полнометражную картину.

Шолохов знал Бондарчука как исполнителя главной роли в фильме «Тарас Шевченко», однако предположить в этом артисте ещё и режиссёрский дар не мог. В 1957-м ему всё виделось так: имеются три большие экранизации – первый, уже забытый «Тихий Дон», довоенная, почти забытая «Поднятая целина» и новый «Тихий Дон», который ещё не вышел.

В сущности, и произведений никаких в запасе уже нет. Шолохов не догадывался, что вскоре экранизации «Донских рассказов» пойдут сплошной чередой. Стоит ли в подобных обстоятельствах доверять главный и, быть может, последний свой рассказ – новичку в режиссуре? Столько ведь есть других состоявшихся режиссёров.

Бондарчук приехал в Вёшенскую.

Сказал, что хочет сам играть Соколова.

Посидели, поговорили, выпили.

Шолохов вдруг говорит:

– А руки-то у тебя… Актёрские.

Какой ты фронтовик, мил человек? Какой ты водитель? Видел ли ты клешни водительские, какими они гайки откручивают без ключа?

Бондарчук, может, и обиделся, но – вот он упёртый малоросский, с сербской замесью характер! – сумел на своём настоять.

В итоге Шолохов оценил само это упрямство. Махнул рукой: снимай, раз так уверен, но сценарий будут делать мои помощники. И жену Соколова сыграет Зина Кириенко. Шолоховым она полюбилась так, будто они обратились в Мелеховых – и видели теперь в актрисе Наталью Коршунову, которую надо в этот раз уберечь.

Юрий Лукин и литературный секретарь Шолохова Фёдор Шахмагонов написали сценарий, который в декабре 1957-го был принят «Мосфильмом» без единого замечания. На съёмках Бондарчук вкалывал в прямом и переносном смысле. Воевавший, он понимал войну и с любой мужицкой работой, на самом деле, вполне справлялся.

Бондарчук рассказывал:

– Позже, уже находясь со съёмочной группой в станице, я, одетый в костюм Соколова, постучался в калитку шолоховского дома. Он не сразу узнал меня. А когда узнал, улыбнулся и про руки больше не говорил.

Поверив в Бондарчука, Шолохов не ошибся.

Фильм станет проходкой в мировой кинематограф великого мастера и будущего оскароносца.

* * *

В начале апреля 1958-го шолоховское семейство отправилось в Чехословакию. Причём те из детей, что успели жениться или выйти замуж – ехали с жёнами и мужьями.

Целый табор вёз! Как в отступ, бывало.

На этот раз основная цель визита была оздоровительной: Шолохова уговорили поправить в Карловых Варах, казалось бы, окончательно подорванное здоровье.

Между тем его и в Чехословакии знали и любили. До войны там успели выйти «Тихий Дон», последовательно два разных перевода «Поднятой целины» и сборник «Лазоревая степь». Во время войны в силу объективных причин случился перерыв, а после начался натуральный шолоховский бум: «Тихий Дон» на чешском был издан 14 раз, «Поднятая целина» – 13 раз. Перечень рецензий на шолоховские книги, опубликованных в Чехословакии, к тому моменту имел… более тысячи наименований!

Шолохова там знали, как мало кого.

В Карловых Варах Шолоховы, совершенно случайно, столкнулись с переводчицей Тамарой Ивановой – женой писателя Всеволода Иванова. Иванова вскорости насплетничала Чуковскому, что вёшенский путешественник в Чехословакии «смертельно скучает и даже кино не желает смотреть». «У источника он стоял прямо не сгибаясь, а его жена черпала для него воду и почтительно подавала ему», – пересказывал в дневнике её рассказы Корней Иванович.

Иванова не сдержалась и с язвительной улыбкой высказала Шолохову всё, что думала о его, как она выразилась, «домостроевских замашках».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Реакция Шолохова: «Он ничего не ответил, только протянул жене стакан, чтобы она зачерпнула ему ещё».

Какое замечательное, донское, казачье, по-настоящему остроумное высокомерие – баба и баба, чего с неё взять, даром что переводчица, Маруся, дай ещё стаканчик мне.

Сам Иванов тоже не любил Шолохова. Его дневники полны саркастических замечаний о знаменитом современнике: в них сложно не увидеть некоторую писательскую ревность.

Что до Тамары Ивановой и бережно передающего её слова Чуковского, то эта, казалось бы, мимолётная, бытовая зарисовка – лучше иных идеологических споров фиксировала положение, сложившееся в литературной среде к этому времени: либеральные круги не принимали Шолохова почти уже физиологически. В натуральном, явно не в Карловых Варах зародившемся бешенстве Иванова характеризовала Шолохова, как «чуждого культуре», «надменного» и даже «глупого».

Всё потому, что жена подала ему стакан?

Может, у него спина болела?

Может, она здесь ему подаёт стакан, а дома стакан подаёт ей он?

Между тем «смертельно скучавший» и не желавший «даже кино» смотреть (дикарь!) Шолохов встречался с президентом Академии наук Чехословакии, культурологом Зденеком Неедлы, был у чешских писателей в Пражском клубе (чехи вспоминают, что он «весьма энергично потребовал, чтобы мы наконец сказали ему, что пишем. Мы вставали один за другим и рассказывали, над чем работаем. Он слушал с величайшим интересом»); провёл день с чешским писателем, автором исторических романов Франтишеком Кубкой – участник Первой мировой Кубка попал в русский плен в Гражданскую, находился при чехословацкой миссии в Харбине, им было что обсудить. За день в Карловых Варах они обошли вместе мавзолей на Виткове, Страговский музей национальной письменности, сходили к памятнику Освобождения.

На Малостранской улице, в цветочном магазине, Шолохов купил цветочные семена, пояснив, что у себя в Вёшенской высадил уже английские, шведские, норвежские цветы – потому что покупает семена всюду, где бывает, – а теперь будут ещё и чешские. В Граде, вспоминал Кубка, рассматривая раскопки под храмом, Шолохов, к удивлению принимающей стороны, безошибочно определил, каким постройкам более пятисот лет, а каким чуть более сотни, – на глаз различив работу древних каменщиков и ремесленников прошлого столетия.

Да уж, на удивление нелюбопытный к миру человек!

Кубка вспоминал: «У меня в памяти осталось нестираемое воспоминание о 16 часах, проведённых с самым большим писателем нашего времени, и сильным, правдивым человеком. И за это я благодарен судьбе».

Просто Кубка не знал, что жена подаёт Шолохову стакан: сразу переоценил бы своё к нему отношение.

* * *

Пока Шолохов находился в Чехословакии, разворачивались нешуточные литературные события. Под самый конец 1957 года в Милане был опубликован роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Рукопись Пастернак лично передал итальянскому журналисту Серджо д’Анджело. Рассекреченные спустя полвека в США документы свидетельствуют о том, что одновременно британская разведка переправила в ЦРУ две плёнки с фотокопией текста романа.

Книга Пастернака стала предметом международной политической игры. Американская разведка поставила целью опубликовать «Доктора Живаго» в переводах на максимально возможное количество языков – ЦРУ финансировало издание даже на фарси. Крайне необходимо было издать книгу и на русском языке, желательно в издательстве, не имеющем политического окраса. До тех пор, пока роман не был издан на родном языке, он не мог претендовать на Нобелевскую премию. Смысл готовящегося жеста был вполне прозрачен: необходимость продемонстрировать международному сообществу, что лучшее из выходящего на русском языке написано либо в изгнании, либо в подполье.

31 марта 1958 года Константин Симонов, – презревший все прежние обиды, – обстоятельно докладывал в ЦК КПСС: «Секретариат Правления Союза писателей получил из отдела Скандинавских стран МИД СССР сообщение, что в Шведском ПЕН-клубе недавно обсуждался вопрос о кандидатах на Нобелевскую премию по литературе. В числе кандидатов назывались следующие писатели: Михаил Шолохов, Борис Пастернак, Эзра Паунд (США) и Альберто Моравиа (Италия). Поскольку писатели Швеции высказываются в пользу М. А. Шолохова, но с настроениями писателей далеко не всегда считаются, один из доброжелательно настроенных к нам шведских писателей Эрик Асклунд высказал в беседе с советской делегацией (тт. Марков Г. М. и Топер П. М.) мнение о целесообразности освещения в нашей печати деятельности М. Шолохова и его популярности в Скандинавских странах, считая, что это может оказать желательное влияние на решение вопроса о Нобелевской премии по литературе».