Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский

тонкой неземной благодати. Сердце славило Христа, в умилении и благоговении переживая Его святое присутствие. Как будто оно само училось познавать и постигать, без доводов разума, животворящий смысл каждого слова Иисусовой молитвы, принимая в свои необъятные глубины в тихости милующего Бога, объемлющего всю душу Духом любви.

Временами словесная молитва растворялась в безпредельности благодати, тихо струящейся в просторах оживающего сознания, которое становилось не выразимой никакими словами благоговейной молитвой. В ней я не слышал даже своего дыхания и не чувствовал своего тела. Иногда внутри словно вспыхивало сильное пламя, в котором, казалось, сгорают все мысленные и телесные грехи. Тогда вновь возобновлялась покаянная молитва, возвращая меня на землю Афона, в скалы, в маленькую палатку, вокруг которой величаво текла афонская ночь.

Помня о том, что в молитве нельзя принимать никаких образов и мечтаний, я старался удерживать ум в покаянной молитве, но периодически он входил в «тонкий хлад» пресветлого сияния, неведомо откуда возникающего и в крайней тихости и безмолвии вновь исчезающего во мне самом. «Господи, если Ты открываешь душе такое чудо, как оно может быть связано со смертью? Невозможно всему этому когда-то закончиться и после этого умереть, это просто невозможно…

Возникающее во мне изумление не было молитвой из слов, но душа, переживая, осознавала все это, не требуя помыслов.

– Этот свет Твой, которого нет на земле, не может пребывать среди мертвых, а обитает лишь в стране живых, которые победили смерть! Поэтому нет никакой смерти для души, Боже, как это радостно! Нет и не будет никогда смерти, как это удивительно! Если даже от таких крох благодати и милости Твоей приходит такая неземная неописуемая радость ко мне, грешному и невежественному, что же тогда постигают святые Твои, Христе мой?»

В молитве, ставшей чрезвычайно тонкой и словно безбрежной, возникло ощущение, что мой дух лишился всех границ и достигает звезд, что он подобен безграничному пространству, в которое ум полностью погрузился и уже не хотел выходить. Все люди ясно увиделись как святые, словно все они вместе пребывают во Святом Духе. Вновь и вновь я пытался вернуться в это удивительное переживание и остаться в нем как можно дольше. Но оно тихо закончилось и уже не возвращалось.

Напоследок, еще раз прибрав пещеру для постоянного пребывания, и оставив в ней часть круп на следующее посещение, я, чрезвычайно обрадованный своими успехами, спустился вниз, уверенный, что она станет для меня единственным и последним приютом в жизни. Скит хорошел на глазах: монастырь выделил нам двух рабочих и под присмотром хлопотливого Виктора, который оказался хорошим товарищем, дела шли прекрасно.

Снова приехал из Питера наш близкий знакомый Даниил. Он привез с собой паломника Геннадия, голубоглазого крепыша с чисто русским лицом, родом из Пскова, бывшего моряка. Он всем пришелся по душе – тактичный, скромный и открытый. Когда он уезжал, на прощанье я сказал ему:

– Геннадий, ты когда-нибудь оставайся здесь навсегда! Зачем уезжаешь?

– Хорошо, батюшка! – улыбнулся он. – Может и останусь…

А у нас троих снова возникла проблема с визами. Монастырь ничем помочь не смог. Но, благодаря хлопотам духовника из монастыря «Сигмата» под Фивами, к нам на помощь пришел хороший адвокат в Афинах, который, после ряда проволочек в министерстве, сумел продлить нам визы на год. Распорядок на Фиваиде остался тот же: седмицу мы держали пост и молились по четкам, совершая каждую ночь всенощное бдение до трех – четырех часов утра, а по воскресеньям и праздникам служили литургии. Зори вставали и опадали, становясь закатами: солнце поднималось за вершиной Афона, воздвигая в небе солнечные столбы, и опускалось за Олимпом, отражаясь в море иконописной киноварью величавого заката. На Новой Фиваиде началась своя размеренная молитвенная жизнь.

* * *

Не хочу говорить ни о чем!

Разве только еще – о цветах,

И о небе еще – голубом,

И о белых на нем облаках.

И немного еще, лишь чуть-чуть,

О безбрежности дали морской,

И совсем уж немного, что грудь

Переполнена, Боже, Тобой!

«Отче наш, сущий на Небесах!» – так заповедал Ты обращаться к Тебе через Сына Твоего. Если Ты – Отец, значит там, где Ты пребываешь, и есть истинное Отечество мое. А поскольку Ты сказал, что оно на Небесах, значит, Отечество мое – Небесное и не от мира сего. Потому тщетно вести поиски его на земле, ибо все земное, как туман, который не удержишь в руках. Подобно туману и тело мое: пока хожу, то вижу его, а когда засыпаю сном земным, подобием смертного сна, то покидаю его и оно тает, словно скоропреходящее земное облако. Тогда отвращаю я умный взор от земли сей и погружаю его внутрь себя, иду глубже тела своего, понимая преходящую