Ворон: Полное собрание сочинений - Эдгар Аллан По

близость будет полезна для осуществления моих планов.

Разыскивая подходящую местность, Эллисон провел в путешествиях несколько лет, позволив мне сопровождать его. Тысячи местностей, приводивших меня в восторг, он отверг без всяких колебаний на основании тех или других соображений, которые всегда убеждали меня в его правоте. Наконец нам попалось обширное плоскогорье удивительного плодородия и красоты, с громадной панорамой, не уступавшей по обширности виду, открывающемуся с Этны, но далеко превосходившей этот прославленный вид истинной живописностью.

— Я уверен, — сказал Эллисон со вздохом глубокого наслаждения, после того как целый час точно очарованный смотрел на эту картину, — я знаю, что на моем месте девять десятых самых требовательных людей остались бы довольны. Панорама действительно великолепная, и мне не нравится в ней только избыток великолепия. Все архитекторы, каких я знал, считают необходимым помещать здание на вершину холма «ради вида». Это ошибка. Величие во всех своих формах, а особенно в форме громадного пространства, поражает, возбуждает и вследствие этого утомляет, угнетает. Для случайного зрелища ничего не может быть лучше, для постоянного вида нет ничего хуже. Самая опасная сторона в постоянном виде — размеры, самое скверное в размерах — громадность расстояния. Она противоречит чувству и ощущению уединения, которые мы стремимся удовлетворить, «уезжая в деревню». Глядя с вершины горы, мы невольно чувствуем вокруг себя мир. Меланхолик избегает далеких перспектив как чумы.

Только к концу четвертого года наших странствий мы нашли местность, которой Эллисон остался доволен. Не нужно говорить, где это место. Недавняя смерть моего друга открыла известному разряду посетителей доступ в его имение, доставила Арнгейму род таинственной, глухой, если не торжественной славы, вроде той, которой так долго пользовался Фонтхилл, но бесконечно выше по степени.

Обычный способ сообщения с Арнгеймом был по реке. Посетитель выезжал из города рано утром. До полудня он ехал среди прекрасного мирного ландшафта — широких лугов, где паслись стада овец. Мало-помалу идея культуры сменялась впечатлением простой пастушеской жизни. Это последнее понемногу исчезало в чувстве уединения, которое, в свою очередь, сменялось сознанием одиночества. С приближением вечера река становилась уже, берега круче, одевавшая их зелень богаче, роскошнее, темнее. Вода казалась все прозрачнее. Поток прихотливо извивался, так что его блестящая поверхность в каждую минуту была видима лишь на незначительном расстоянии. Казалось, что судно находится в заколдованном круге с непроницаемыми зелеными стенами, ультрамариновой атласной кровлей и без пола; киль покачивался с удивительной точностью на киле призрачной лодки, опрокинутой вверх дном и сопровождавшей настоящую, поддерживая ее. Река превратилась в ущелье, хотя термин этот не совсем подходящий, и я употребляю его только потому, что не знаю в нашем языке другого слова, которое могло бы лучше выразить самую поразительную, самую выдающуюся особенность этой картины. Характер ущелья выражался только в высоких параллельных берегах, но не в остальных чертах картины. Стены ущелья (среди которых по-прежнему струилась чистая вода) достигали ста и даже полутораста футов вышины и так наклонялись одна к другой, что заслоняли свет небесный, а длинный перистый мох, свешивавшийся густыми прядями с кустарников, придавал всему вокруг оттенок могильной грусти. Извилины становились все чаще и круче, так что путешественник давно уже утратил понятие о направлении. Кроме того, он был поглощен особенным чувством необычайного. Идея природы еще оставалась, но характер ее изменился; волшебная симметрия, поразительное однообразие, странная чистота сказывались на всех ее произведениях. Нигде не было видно сухой ветки, увядшего листка, валяющегося голыша, клочка бурой земли. Хрустальные воды окаймлялись блестящим гранитом или чистым зеленым мхом с отчетливостью очертаний, восхищавшей и поражавшей глаз. Проплыв в течение нескольких часов в этом лабиринте, где сумрак сгущался с минуты на минуту, лодка делала быстрый и неожиданный поворот, и перед путником открывался круглый бассейн обширных размеров сравнительно с шириной ущелья. Он имел ярдов двести в диаметре и был окружен со всех сторон, кроме одного пункта, находившегося как раз перед лодкой, холмами, достигавшими такой же высоты, как стены ущелья, но совершенно иного характера. Они спускались к воде под углом в сорок пять градусов и с вершины до подошвы были одеты сплошным ковром пышных цветов; ни единого зеленого листка не видно было в море ярких благоухающих красок. Бассейн был очень глубок, но вода так прозрачна, что дно, состоявшее, по-видимому, из массы мелких круглых алебастровых голышей, виднелось совершенно ясно по временам, т. е. когда глаз не мог видеть в опрокинутом небе отражение цветущих холмов. На холмах не было ни деревьев, ни даже кустарников. Впечатление, охватывавшее наблюдателя, было впечатление богатства, тепла, красок, спокойствия, однообразия, мягкости, изящества, утонченности, неги и чудного совершенства культуры, наводившей на мысль о новой расе фей — трудолюбивой, исполненной вкуса и упорной; но когда взор поднимался по склону, пестревшему мириадами цветов, от резкой линии разграничения с водой до вершины, терявшейся в облаках, трудно было отделаться от впечатления потока рубинов, сапфиров, опалов и золотистых ониксов, безмолвно катившегося с небес.

Посетитель, вступивший так внезапно в этот бассейн из мглы ущелья, восхищен и поражен полным диском заходящего солнца, так как думал, что оно уже давно зашло. Но оно оказывается перед ним, в конце безграничной панорамы, открывающейся в другое ущелье, на противоположной стороне бассейна.

Здесь посетитель оставляет лодку, которая везла его так долго, и пересаживается в легкий челнок слоновой кости с ярко-красными арабесками внутри и снаружи. Корма и нос челна высоко поднимаются над водой в форме неправильного полумесяца. Челнок покоится на поверхности озера с гордой грацией лебедя. На его дне, обитом горностаем, лежит весло из атласного дерева, но ни гребца, ни рулевого не видно. Путешественника просят не беспокоиться — сама судьба позаботится о нем. Большая лодка исчезает, и он остается один в челне, который, по-видимому, стоит неподвижно в середине озера. Раздумывая, куда же ему двинуться, он замечает, что прекрасная лодочка начинает тихонько двигаться. Она медленно поворачивается носом к солнцу — плывет неслышно, но с возрастающей быстротой, а легкие струйки воды, ударяясь о слоновую кость, порождают божественную мелодию, происхождение которой изумленный путник тщетно старается объяснить себе.

Челнок приближается к скалистому входу в ущелье, и глубина его становится яснее. Направо тянется гряда высоких холмов, одетых дремучим и роскошным лесом. И здесь сохраняется та же черта изысканной чистоты; нигде не заметно и признаков обыкновенных лесных дебрей. Налево характер картины более мягкий и искусственный. Здесь береговой склон поднимается от воды очень отлого, образуя широкий пояс травы, видом похожий на бархат, а ярким зеленым цветом на чистейший изумруд. Ширина этого плато от