Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

А вот смерть матери партийного руководителя города те же обыватели восприняли спокойно и с должным пониманием – старушка достаточно пожила на этом свете. "А что вы хотите?.. Семьдесят пять скоро!.. Пора и честь знать!.." Не ведали они, что на самом деле случилось январской ночью в доме Петра Петровича Троицкого. И, слава Богу, что не ведали!.. А не то поползли бы по городу слухи… Один чудовищнее другого!.. По углам, правда, время от времени поговаривали, что не всё в этой смерти так однозначно… Неутомимый вожак Краснознаменского комсомола Константин вскользь намекал на "некоторые нюансы" родственных отношений в семействе Троицких. В подробности правда не вдавался. Так ведь у нас иначе и быть не может: всё, что связано с жизнью "власть предержащих", надёжно скрыто от любопытных взоров алчущих пикантных подробностей граждан завесой таинственности, что, естественно, вызывает нездоровый интерес. И, чем выше стоит кресло начальствующего лица, чем неприступней забор отчуждения его от простых смертных, тем острее всеобщее любопытство. Но в данном случае было ясно, комсомольский вожак сам толком ничего не знает.

А вот те, кто был связан с покойницей родственными узами, с облегчением вздохнули, узнав результаты вскрытия. Оказалось, Валентина Ивановна умерла вовсе не от огнестрельного ранения, а от обширного инфаркта миокарда. Несчастная женщина не выдержала свалившихся на неё бед и умерла, попросту говоря, от разрыва сердца: пуля попала в него уже после того, как оно перестало биться.

На кладбище народу собралось немного. Друзьями покойная как-то не успела или же не хотела обзавестись, потому и проститься с ней пришли лишь те, кому по должности это положено было – подчинённые сына. Они же побросали на крышку гроба мёрзлые комья земли, за тем же столом, за которым три дня назад пировали по случаю юбилея Петра Петровича, помянули "рабу Божию Валентину" и разошлись по домам с постными партийными лицами, но также с чувством исполненного христианского долга. А как же?!.. Вы что думаете?.. Мы хоть и неверующие, но не гоже нам традиции предков нарушать… Потому и на девятый, и на сороковой день помянем. Благо водки после юбилея осталось достаточно…

Сразу после поминок Алексей Иванович отправился на вокзал: торопился домой. Очень по сыну соскучился да и делать ему в Краснознаменске было нечего. С ним вместе уезжала Капитолина. Так и не согласилась она стать для Павла Петровича дочерью. Представление, что пусть отставного, но всё-таки самого настоящего генерала, она станет называть отцом, никак не укладывалось в сознании бедной девушки.

А вот предложение Богомолова хотя бы до лета погостить у него в Дальних Ключах приняла с удовольствием. Как-никак он братом её драгоценной хозяйке приходился, значит, имел на неё больше прав, чем все остальные. "Захочешь, насовсем у нас жить останешься. Нет – никто тебя силой держать не станет. Решай…" Она и согласилась.

На следующий день после похорон уехал и Павел Петрович. Расстались братья мирно, спокойно, словно никаких осложнений в их отношениях никогда и не было. Договорились, как только Пётр переберётся в Москву, тут же даст знать о себе, и они обязательно встретятся.

Со "своей семьёй" старший Троицкий попрощался как-то комканно, странно… вроде бы… мимоходом. У Зинаиды после смерти свекрови стали случаться сильные нервные припадки: она то лихорадочно металась в бреду, всё повторяла, что "она одна во всём виновата"; то каменела, как статуя, и могла часами просидеть неподвижно, безсмысленно уставившись невидящим взором прямо перед собой. При этом губы её непрерывно шевелились, словно она читала безконечную молитву, и временами сквозь нагромождение обрывков еле слышных слов можно было разобрать: "Матушка… Февроньюшка… Прости меня, окаянную…" Никакие успокоительные микстуры не помогали, и Фертман, не представляя, как вывести пациентку из этого состояния, прописал постельный режим.

Павел Петрович зашёл к Зиночке в спальню.

Голова её лежала на высоких подушках. Спутанные, давно не чёсанные волосы свисали длинными космами вдоль бледного, безжизненного лица, а нежные красивые руки, вытянувшись поверх одеяла, мелко дрожали и без устали теребили кружевную оборку пододеяльника.

Рядом с кроватью на низеньком детском стульчике сидел Матюша. Он осторожно гладил материнскую руку, изредка целовал тонкую изящную кисть и тихонько приговаривал: "Милая, добрая, мамочка… Ты, главное, не волнуйся. Всё будет хорошо… Вот увидишь…"

В последние несколько дней парнишка сильно изменился. Стал вдруг очень взрослым: тихим, серьёзным, задумчивым. Он никого не подпускал к себе и наглухо замкнулся в своём, теперь уже не детском, внутреннем мире. Матвей по-прежнему считал себя главным виновником смерти бабушки и, сколько Пётр ни уговаривал его, что это не так, упрямо стоял на своём. Не верил никому.

Увидев Павла, Зинаида слабо вскрикнула и залилась слезами. Матюша, набычившись, снизу вверх, посмотрел на вошедшего и, прижавшись к материнской руке, зашептал горячо и страстно: "Не смотри на него, мамочка!.. Ты лучше на меня смотри!.. Я здесь!.. Я с тобой!.." Потом обернулся к "дяде Павлу" и с нескрываемой горечью проговорил: "Вы же мне обещали!.."

Троицкому стало неловко, стыдно, и он почему-то тихо прошептал: "Я помню, Матюша… Помню…" Поцеловал Зиночку в холодный, будто мраморный, лоб, минуту постоял возле постели: хотел, видимо, что-то сказать, очень важное для них, для всех, но… Прямо посмотрел в настороженные, колючие глаза сына и… ни слова не говоря, вышел из комнаты.

Никогда больше "семьи своей" он не видел.

На вокзал проводить его пришёл Кирюша Родионов. Смерть Валентины Ивановны помешала им встретиться раньше, теперь же, перед расставанием, Киприан рассказал Павлу, что сумел всё-таки проникнуть на важный оборонный объект и у самого директора консервого завода выяснить, что на месте бывшего церковного кладбища теперь стоит склад готовой продукции, так что привести в Божеский вид общую могилу их родителей не представляется возможным. Кто же станет ломать стены, а главное: если всё-таки сломать, то куда девать трёхлитровые банки с засоленными огурцами и помидорами?.. Не оставлять же бесхозными прямо на улице, во дворе…

А по возвращении в Москву, в середине февраля, старший Троицкий опять загремел в госпиталь на Арбате с диагнозом: «острая сердечная недостаточность». А ещё через месяц, когда казалось, самое худшее уже позади, Автандил, заскочил утром в Серебряный переулок с большой картонной коробкой, где лежала снедь, собранная тётей Кэто, но, к ужасу своему обнаружил: Павел Петрович мёртв.

Бывший комбриг лежал на спине, аккуратно сложив руки на груди, словно ещё накануне приготовился к такому важному событию в своей жизни, как смерть. Складки морщин на его лице разгладились, и он, казалось, донельзя довольный случившимся… слегка улыбался. Смерть его была лёгкой: он умер во сне. Измученное сверх всякой меры генеральское сердце приказало себе: "Баста!.. Невмоготу больше!.." – и в одночасье… остановилось.

На похороны Павла Петровича пришло всего пять человек. Нюра в ответ на телеграмму Автандила прислала коротенькое письмо, в котором просила извинить её, Павлика и Авдотью Макаровну за то, что они не смогут приехать. Она тяжело переносила беременность, и пускаться в такой дальний путь фельдшерица ей категорически запретила. К тому же тратиться на билеты до Москвы они, по всей видимости, не решались. Для повторной операции Павлика нужно было скопить несколько тысяч, и каждой копейке в молодой семье вёлся строгий учёт. Влад и Людмилка так и не узнали о кончине своего нечаянного попутчика, поскольку никто, не знал их точного адреса на Колыме они не оставили и никто не мог сообщить им об этом грустном событии. Вот и получилось, что проводить товарища Троицкого в последний путь на Введенское кладбище пришла лишь семья Гамреклидзе. Громких речей не произносили и на скромных поминках, что устроили Кэто и Варвара, было тихо, по-домашнему. А может, так и должно быть?..

Последние девятнадцать лет жизнь "товарища комбрига" была настолько переполнена горем и постоянным, не оставляющим ни на секунду ощущением боли, что Павел Петрович поначалу, как все нормальные люди, пытался сопротивляться, потом понял: сопротивление безполезно и смирился… Попросту говоря, привык… А в конце концов, смертельно устал.

И Господь смилостивился над ним, избавил от тоскливого одиночества безсильной старости, от безысходного ощущения своей неискупаемой вины перед самыми родными людьми на свете…

Перед матерью, перед женой, перед сыном.

Как говорится, отмучился!

А вот для Петра главные мучения со смертью матери только ещё начинались. Он даже не поехал на похороны брата и вовсе не потому, что партийные дела не пускали его. Когда он попытался представить себе Павла в гробу, бешеное отчаянье охватило его с головы до пят, и ему реально казалось, ещё немного, и он действительно сойдёт с ума.