Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Цепляясь дрожащими руками за брюки Павла, он ползал за ним по всей кухне, пытаясь поцеловать его башмаки. А Павел безпомощно отбивался от него, пытаясь освободиться от его дрожащих рук.

– Павлуша!.. Братик!.. Родной мой!..

– Пётр Петрович!.. Нехорошо это!.. Встаньте!.. – неожиданно раздался голос Саввы. Братья не заметили, как и когда он вошёл на кухню. – Новый костюм испортите…

Пётр вскочил на ноги. Гримаса бешенства исказила его лицо.

– Кто позволил тебе входить без стука?!.. Я тебя спрашиваю: кто?!.. Вон отсюда!.. Сию же минуту!.. Вон!..

На лице Саввы ни один мускул не дрогнул.

– Я уйду, – спокойно сказал он. – Только матушка вас к себе требует. Что-то ей опять дурно сделалось.

На втором этаже опять послышался голос Матюши: "Где мама?.. Я боюсь!.." "Куда ты?.. Куда, дурачок?" – Капитолина ласково попытался его остановить. "Капа!.. Спаси меня!.. Там внизу дурак злой сидит!.. Я его боюсь!.." "Не бойся, иди ко мне… Я тебе песенку спою…"

Пётр взял себя в руки, поправил сбившийся на сторону галстук, застегнул пуговицу на воротнике рубашки. Удивительно, как быстро он мог переходить из одного состояния в другое. Сначала это был раздавленный слизняк, потом – разъярённый бык, теперь же на глазах Павла превратился в строгого, элегантного джентльмена. Ему бы канотье на голову, тросточку в руки и спокойно можно отправляться на Даунинг-стрит. Пригладив растрепавшиеся волосы, он почти официально обратился к брату:

– Об одном прошу: Зине ни полслова. Она ничего не знает.

Павел кивнул:

– Не волнуйся. Иди к матери.

Пётр стремительно вышел.

– Так это значит вы? – Савва с нескрываемым любопытством разглядывал Павла Петровича. Тот искренне удивился.

– Что значит: "вы"?..

– У нас перед войной байки ходили про одного чмурика… Сам Семивёрстов не мог его раскрутить, а у Тимофея Васильевича и глухонемые на втором допросе петь начинали. Стало быть, чмурик тот – вы!.. – и он протянул Павлу Петровичу свою ладонь. – Позвольте руку пожать. Уважаю…

Рукопожатие их было коротким, но крепким. Мужским.

– Скажите, Савватий, а вы про донос брата знали?

Савва коротко хохотнул:

– О!.. Я много чего знал, а теперь позабыл… Как говорится: "Много будешь знать, скоро состаришься!" А ежели очень много, то и в расцвете сил сковырнуться можно. Верно говорю?..

Павел Петрович согласно кивнул.

– Да-а!.. Сильный вы человек! – Савва был искренне восхищён. – Но на войне, как на войне: чем сильней противник, тем слаще победа!.. Семивёрстова вы на обе лопатки положили – после общения с вами он, говорили, на две недели в мёртвую запил!.. Со мной так не выйдет!.. Не советую так со мной!.. Я за Петра Петровича…

Он не успел договорить, на кухню быстро вошла Зинаида.

– Савва!.. Немедленно за доктором!.. Адрес Романа Моисеевича знаете?..

– Почему нет?..

– Я ему позвонила, он вас ждёт!.. Пожалуйста, побыстрее!..

– Лечу, – спокойно ответил тот и, выходя из кухни, обернулся к Троицкому. – А вам лучше уехать отсюда и больше не появляться в этом доме никогда!.. Ей Богу, лучше!.. Я понятно выражаюсь?..

– Вполне…

Савва ушёл и Павел с Зиночкой остались наедине.

Долгие девятнадцать лет он ждал, мечтал, запрещал себе думать об этом, пытался забыть, но всё же надеялся, что его встреча с женой и сыном обязательно состоится. И вот тогда начнётся новая, необыкновенная, светлая и прекрасная жизнь. А иначе, зачем жить? Чтобы просто отметиться, мол, такой-то "с" и "до" пребывал на этой земле? Как любят писать наши сограждане на памятниках истории и архитектуры: "Здесь был ЯГ И вот этот момент наступил. Но почему-то новая прекрасная жизнь не наступала. Более того, как это ни покажется странным, но ни он, ни его родные особой радости по поводу долгожданной встречи, похоже, не испытывали. Была одна страшная неловкость. Словно встретились люди, в чём-то виноватые друг перед другом, но стыдящиеся признаться в этом. И обморок Зинаиды говорил о том же.

Они ведь даже так и не поздоровались друг с другом. Забыли.

Ну, вот и сучилось, наконец, то, о чём Павел последние четыре месяца… Нет, не мечтал, в его возрасте это было, бы по меньшей мере, странно, но думал каждый день, к чему так тщательно готовился: представлял, как это должно произойти, что он должен будет сказать в первую очередь, о чём спросить. Правда, он не предполагал, что произойдёт это поздней ночью на кухне среди сковородок и кастрюль, но, в сущности, какая разница где и когда? Главное – это произошло.

Она стояла перед ним, всё такая же стройная, миниатюрная, как тогда, перед расставанием в Большом театре, словно не было за её плечами девятнадцати лет разлуки, Бутырки, мучительных родов прямо в камере, параши, ссылки, болезни сына… Словом, всего того, что довелось пережить этой хрупкой избалованной женщине в её неполные сорок лет. И сердце его болезненно сжалось: стало жаль их обоих и той не прожитой ими жизни, которая могла быть такой прекрасной, но которая канула в Лету и стала для них длинной мучительной цепью сплошных разочарований.

Она тоже смотрела на него, пытаясь отыскать прежние знакомые черты, и не находила. Ничего не осталось в нём от того подтянутого, бравого офицера, что пленил её нежное сердце двадцать лет назад. Похудевший, постаревший, весь какой-то осунувшийся, он стоял перед ней, безвольно уронив вдоль тела длинные руки-плети, и только глаза его изредка вспыхивали, выдавая тлеющий где-то в глубине души огонь. И ещё… Во всём его облике словно застыла боль. Он свыкся с ней, как привыкает, например, инвалид к тому, что у него нет ноги, но она, эта боль, навсегда запечатлелась в скорбных складках его лица, в высокой нескладной фигуре, но более всего сквозила во взгляде серых измученных глаз. Ей стало так жаль этого по-прежнему близкого, дорогого ей человека, что она до боли закусила нижнюю губу, чтобы не разреветься.

– Что?.. Сильно постарел? – спросил он.

– Мгу… – кивком головы ответила она.

– А ты всё такая же…

– Какая?..

– Очаровательная, – он выговорил это слово почти по буквам, восхищённо покачивая головой.

– Это только так кажется, – слега поморщившись, ответила она.

Говорить им было не о чем. Они оба это ощущали, но страшились признаться в этом даже самим себе, поэтому изо всех сил делали вид, будто у них-то всё в порядке. За столь долгий срок их разлуки всё так поменялось и вокруг, и в них самих, что попытаться вернуть на прежнее место порушенное, было уже невозможно. Прежние связи оборвались, остались только воспоминания. И Павел горько сожалел о том, что всё так нелепо сложилось, и его приезд только усложнил жизнь всем, ему в том числе, и не принёс ожидаемой радости ни его близким, ни ему самому. "Никогда не возвращайтесь на пепелище!.." Павел не помнил, кто сказал это первым, но сейчас реально оценил правоту этих слов. Даже после капитального ремонта сгоревший дом невозможно восстановить в точности таким, каким он был прежде. Что же тогда сказать о хрупких человеческих отношениях? Это всё равно, что склеить разбитую вдребезги хрустальную вазу столярным клеем.

– Ты осуждаешь меня? – спросила Зинаида осторожно, и по тому, как она вся внутренне подобралась, было заметно, что ждала услышать в ответ суровую отповедь.

– Как ты могла такое подумать?!.. – Павел даже рассердился немного. – Какое я имею право тебя осуждать?!.. Да никогда!..

– Не спеши, – остановила его Зинаида. – Я не договорила. Я не хочу, чтобы ты обо мне плохо думал… Чтобы презирал меня!.. Очень прошу, не думай обо мне плохо. Я ведь не такая… У меня была только одна цель – спасти Матвея!.. Всё остальное не имело никакого значения!.. Поэтому, когда появился Пётр, я схватилась за него как за соломинку. Любая любящая мать поступила бы в моей ситуации точно так же. Любила ли я его?.. Думаю, нет… Чувство пришло гораздо позже. И, знаешь, это не любовь была… Благодарность?.. Да… Может, привязанность… Но не любовь. Не знаю… У нас с тобой всё совсем по-другому было. Я никогда не испытывала к Петру острого желания. С ним я забыла, что такое страсть. Чувства стали спокойными, тихими… И я благодарна ему за то, что он ни к чему не понуждал меня. Не требовал от меня большего, чем я могла дать. Понимаешь?..

– Понимаю, – ответил Павел. – И вот, что скажу, пойми и ты, я тебе только благодарен… Только благодарен и больше ничего!..

– Спасибо, – она готова была заплакать, но пересилила себя, сдержалась. – Я знала: ты обязательно поймёшь!..

Павел с горечью улыбнулся. Вздохнул.

– К тому же ты была уверена, что я… что меня уже нет в живых. Ведь так?.

– Так… Прости…

– Да что ты всё извиняешься?!.. Я ведь на самом деле исчез… На целых девятнадцать лет выпал из жизни!.. Тут не только в мою кончину поверить можно, но и попросту забыть, что когда-то ходил по этой земле некто Паша Троицкий!.. Так что не терзай свою душу и пойми: ты во всём права…

– Не-ет!.. Я-то знаю, что это не так, а себя обмануть невозможно.