Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Спасибо вам… всем, что вы о них позаботились, – сказал Павел.

Потом он долго молчал: никак не мог решиться задать самый главный вопрос, А Пётр тоже не проявлял инициативы, словно надеялся, что этот вопрос так и не будет задан, хотя понимал: для того-то они и сидят на кухне, чтобы расставить все точки над "и".

– Скажи, – наконец-то решился Павел, – а как получилось, что ты и Зина… Одним словом… – он опять замялся.

Ох, уж эта интеллигентская стеснительность!.. Ох, уж эта показная деликатность!.. Вор забрался к тебе в карман, а ты, схватив его за руку, осторожно, чтобы не дай Бог, не обидеть его, ласково так… спрашиваешь: "Вы, наверное, ошиблись?.. Извините, но это мой карман…"

Павел разозлился на самого себя и спросил резко, почти грубо:

– Как вы поженились?!.. Когда?!..

– Нет!.. Павлик!.. Ты только не думай!.. Между нами всё было чисто!.. Я даже в мыслях не допускал… что Зиночка и я… Ты понимаешь?.. Я к ней относился, как к твоей жене!.. Я её мизинцем не тронул!.. И она тоже… Честное слово!.. Зиночка оставалась верна тебе!.. Она ждала тебя!.. Только тебя, а я был ей совершенно неинтересен… То есть нужен, но совсем в другом смысле… Надеюсь, ты понимаешь!.. И для мамы то же самое… Мы хотели помочь!.. Просто помочь!.. – он почти кричал.

Павел даже испугался:

– Что ты, Плюшка?!.. Не надо так!.. Я тебе верю, успокойся!..

Но Пётр и не думал успокаиваться:

– Нет!.. Ты должен понять!.. Когда началась война, я предложил Зиночке стать моей официальной женой. Не всамделишной, а… как бы понарошке!.. Забыл как это называется… но это не важно! Главное, мне хотелось, чтобы она обрела официальный статус! Согласись, ведь это намного лучше: быть женой советского офицера, нежели вдовой "врага народа"… Ведь так?!.. И мы расписались… Ага! Вспомнил!.. Фиктивно!.. Нет, расписались мы по-настоящему, но брак наш был фиктивный!.. То есть мы с ней… Совсем… Никогда… Ну, ты понимаешь… И вот я уехал на фронт, а Зина получила офицерские продуктовые карточки. И, может быть, эти карточки спасли жизнь ей и её сыну… Ты не представляешь, какое это было богатство в то время!.. Да! И, учти, я оформил карточки не только на неё, но и на ребёнка… Ведь я Матюшу тоже… прости меня… я его усыновил!.. Официально… Но не для того, чтобы… а потому что…

Он запутался, дрожащими руками принял стакан воды, который протянул ему брат, и стал пить жадно, со всхлипом, роняя капли на грудь. Павлу до боли в груди было жаль брата: он был такой безпомощный!.. Действительно, жалкий.

– Напрасно ты так… волнуешься, – сказал он, принимая от брата пустой стакан. – Во-первых, я всё понимаю, а во-вторых, я тебе, Пётр, безконечно благодарен!.. Если бы не ты…

– Какая ерунда!.. Ты думаешь, я не понимаю, что совершил подлость? – вдруг спокойно, безо всяких эмоций, спросил тот.

– О чём ты?.. – опешил Павел.

– Неважно… Проехали…

После такого эмоционального выплеска ему надо было немного отдышаться. Он встал и пару раз прошёлся по кухне от двери к столу, от стола к двери. И только потом продолжил, не присаживаясь уже ни на секунду, готовился сказать самое важное для них обоих.

– Всю войну мы писали друг другу… Я ни на чём не настаивал, но Зиночка… В каждом письме всё повторяла, что ждёт меня живым и невредимым. Вот… И после Победы, то есть в сорок шестом, когда я демобилизовался… Поверь, мы только после Победы стали мужем и женой… как полагается… по-настоящему. К тому же и я, и она… Мы оба были абсолютно уверены, что тебя уже… Ну, что ты… Одним словом…

– Что я умер, – помог брату Павел. – Ведь так?..

– Прости… брат…

– Тебе незачем извиняться. Я понимаю… Я всё понимаю…

– Спасибо тебе.

Павел отмахнулся:

– Не в этом дело, брат…

– Ну, не скажи, – возразил ему Пётр.

– Я, Плюшка, только одного понять не могу: зачем ты написал на меня донос?..

Пётр сначала замер на месте, потом медленно опустился на пол и застыл в очень неудобной позе, скрючившись, словно получил удар в поддых.

– Что ты сказал? – спросил он после продолжительного молчания.

– Понимаешь… – Павлу было безконечно жаль брата, но он сознавал: недоговорённостей между ними быть не должно. Именно сейчас здесь, на кухне, они должны сказать друг другу всё без утайки, чтобы потом уже никогда больше к этому не возвращаться. Поэтому Павел решил продолжить:

– Я прочитал его собственными глазами.

– Нет! – закричал Пётр.

– Да, Плюшка… Да!..

– Я ничего не подписывал!.. А донос был отпечатан на машинке.

– Ты забыл о том экземпляре, что остался у Семивёрстова. Ты написал его сам. Я ведь знаю твой почерк. То, как ты пишешь заглавное "Д", я больше ни у кого не встречал.

Пётр промычал что-то нечленораздельное и решительно замотал головой.

– Тимофей отдал мне твой донос на память, можешь убедиться, – и Павел протянул брату сложенный пополам лист бумаги.

Пётр стал отталкивать его руку.

– Нет!.. Нет!.. Нет!.. – казалось, он вот-вот потеряет сознание.

– Бедняга!.. Ты думал, об этом никто не узнает?..

– Да… я думал… – он сидел на полу и плакал. Как маленький. Не пытаясь сдержаться, не стыдясь своих слёз, не боясь показаться смешным, нелепым… И, глядя на него, Павел подумал – вот оно, реальное воплощение мимолётности людской славы! Всего пару часов назад Пётр был на её вершине, а сейчас?.. Низвержен, унижен, уничтожен, убит.

– Петя, успокойся… Нельзя так распускаться… Ну, я прошу тебя…

– Нет!.. Нет!.. Нет!.. – продолжал мотать головой Пётр. – Я не верю… Нет!.. Этого не может быть!.. Нет!.. Я не верю!..

– Ну., встань хотя бы с пола, – Павел подхватил брата под-мышки, – вдруг кто войдёт!..

– Плевать!..

Пётр не сопротивлялся, но его ватное, безвольное тело стало каким-то очень тяжёлым. С большим трудом Павел усадил его на стул, сам пододвинул табуретку, сел рядом, обнял брата за плечи и прижал к себе:

– Плюшка, пойми… Я тебя ни в чём не обвиняю… Поверь, я вовсе не хочу тебя унизить, укорить… Я просто пытаюсь понять и… не могу… Объясни, для чего… зачем тебе понадобился этот донос?..

Пётр уткнулся в плечо брата и, продолжая хлюпать мокрым носом, тихо проговорил:

– Меня заставили…

– Кто мог тебя заставить?.. Кто?!..

– Они…

– Не верю…

Пётр поднял голову и зарёванными глазами устремил на брата до смерти перепуганный взгляд.

– Но почему?.. Почему ты не веришь мне?.. – в голосе его слышалась боль, мольба о пощаде. Отчаянье!..

Павел еле сдерживался, он сам готов был зареветь на пару с братом.

– Пойми, родной мой, написать так… вдохновенно… из-под палки нельзя. Это же не донос!.. Как бы это получше сказать?.. Поэма… стихи в прозе… А давай сожжём его, чтобы ничто больше не напоминало об этом!.. Ни тебе, ни мне!.. Нам надо забыть!.. Забыть навсегда!.. – старший брат скомкал листок в кулаке, бросил в раковину и, взяв с плиты коробок спичек, поджёг. Бумага вспыхнула сразу и очень ярко, на короткое время осветив зарёванное лицо младшего брата.

– Не могу!.. – прошептал Пётр.

– Что ты не можешь?..

– Не могу забыть!.. И никогда не смогу!.. Нет, днём ещё ничего… Днём дела, заботы… Они заслоняют собой, отвлекают… Но вот приходит ночь… Ты не представляешь, Павел… Двадцать лет!.. Каждую ночь!.. Каждую!.. Проснусь в поту… Может, приснилось мне?.. Нет!.. Не приснилось!.. И снова – ад!.. Он мне жить не даёт!.. Он измучил меня!.. Изуродовал душу!.. Сердце моё иссушил!.. Брат!.. Спаси меня!.. Христом Богом молю!.. И прости!.. Прости!.. Если сможешь…

"Мама!.. Где ты?!.. Мама!.. – со второго этажа послышался встревоженный голос Матюши. В белой ночной сорочке почти до пят он бродил по дому, искал мать. – Мне очень страшно!.. Мама!.. Ты где?!.."

– Ну-ну… Успокойся, Плюшка!.. Слышишь, Матвей проснулся!.. Не кричи так!.. – Павел опять прижал брата к себе и заговорил шёпотом. – Мы уничтожили эту гадость. Вот увидишь, теперь он не станет мучить тебя. Главное, душу свою облегчить. Представляю, каково это: таскать на себе такой грех!.. Сегодня спокойно уснёшь… Обещаю… Вот только… Чтобы совсем освободиться, признайся всё-таки… Кто заставил тебя написать этот донос?

Пётр оттолкнул брата. Вскочил. Бросился к двери. Остановился. Резко обернулся и медленно двинулся назад.

– Павел прости меня!.. Я один во всём виноват!.. Один!.. Больше никто!.. Прости, если можешь!..

Он упал перед Павлом на колени, прижался лицом к его башмакам и зашептал несвязно, болезненно, запинаясь на каждом слове, как в бреду:

– Думай, что хочешь!.. Меня заставили!., не веришь?!.. Зря!.. Ведь я – твой брат!.. Надо верить людям!.. А брату тем более!.. Я не мог отказаться!.. Не мог!..

Павел отшатнулся от упавшего перед ним Петра. Стал пятиться назад.

– Что ты, Петя?!.. Что ты?!..

Пётр на коленях пополз за ним.

– Ты не знаешь всего!.. О, если бы!.. Но я не могу открыть тебе!.. Пожалуйста, не заставляй!.. Это правда!.. Нет!.. Не слушай меня!.. Забудь!.. Я ничего не говорил!.. Брат!.. Я с ума схожу!.. Пощади!..

Цепляясь дрожащими руками за брюки Павла, он ползал за ним по всей кухне, пытаясь поцеловать его башмаки. А Павел безпомощно отбивался от него, пытаясь освободиться от его дрожащих рук.