Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Отобрали 12 украинок и меня и повезли в опустевший посёлок собирать коров. Дали нам одного пожилого солдата для охраны. Мёртвый посёлок смотрел пустыми окнами. Немцы его покинули – боялись русских, как огня, бежали на американскую зону.

Коров немцы отвязали, чтобы они не умерли с голоду. Мы собрали около ста коров, привязали их и стали кормить и поить. Украинки были девчата сильные, они работали у бауэров, где доили коров.

Я была худая, как говорили, «костями гремела» и коров доить не умела. Девчата мне сказали: «Нина, иди и вари нам мясо. Побольше». Из госпиталя приезжали два раза в день, привозили нам хлеба, забирали молоко.

Немцы отступали, прятались по чердакам с оружием, а наши продвигались к Берлину, бились за каждую улицу, каждый дом.

Госпиталь куда-то перевели, а нас направили в какую-то штрафную роту, где мы тоже стирали кровавые бинты. Дороги были разбиты, везде висели плакаты «На Берлин!», на перекрёстках стояли девчата в военной форме (регулировщики), дребезжали танки, машины везли пушки, «катюши»… Всё кругом крутилось, шумело, гудело, визжало, скребло… Всё шло на Берлин.

Мы не доехали до Берлина километров двенадцать, меня послали в ремонтный цех, где чинили оружие. Солдаты давали мне пострелять из автомата, пулемёта и даже из «катюши», когда выезжали опробовать оружие в поле.

А ещё я носила полковнику еду с кухни. Он давал мне посуду под первое, второе и третье и говорил: «И себе, что хочешь, то и возьми». Я заходила на

Солдаты давали мне пострелять из автомата, пулемёта и даже из «катюши», когда выезжали опробовать оружие в поле.

кухню, и у меня начинала кружиться голова. Чего там только не было! Рулеты, котлеты, печёнка, колбасы разные лежали на столе. И повара были отличные.

8 мая, к вечеру, объявили, что Берлин взят. Мы все выскочили на улицу.

Был салют, разноцветные огоньки летели в небо, это была такая красота неотразимая, такая радость! Все кричали «ура!», плакали – кто-то от радости, а кто-то от горя, ведь в последние дни до Победы солдаты гибли. Немцы повсюду прятались, стреляли исподтишка…

Я всю ночь не спала, думала о том, что теперь наконец-то нас отправят в Россию, и я узнаю, где мои братья.

9 мая подъехал полковник, на переднем сиденье сидела его частая гостья – капитан медицинской службы.

К машине подбежали две девушки лет по 25, в военной форме, с погонами сержанта.

Полковник сказал им: «Ну, девчата, я обещал вам показать Берлин. Садитесь, поехали».

Они быстро, с хохотом вскочили в машину, а полковник вышел из машины.

Я вытащила мусор и стояла на улице.

Рядом, шагах в десяти, росли очень красивые цветы. Он сорвал большую охапку. В первую очередь дал капитану, потом девчатам, а потом мне и сказал: «Садись, Нина, в машину, поехали смотреть Берлин».

И мы поехали. Дорога вся разбита. Машина постоянно подпрыгивала. По обеим сторонам дороги валялось разбитое оружие, перевёрнутые машины, телеги, убитые лошади…

Когда мы подъезжали, из Берлина выводили пленных немцев – они шли по обеим сторонам дороги, метрах в двадцати, прямо по полю, строем по пять человек. Офицеров и генералов вели наши молодые солдаты с собаками. Немцы были чёрные от грязи, со злыми лицами, эти страшные кепки, надвинутые на лоб, некоторые в очках. А наши молоденькие солдаты посмеивались, что ведут такую грозу.

Мы въехали в Берлин, я ударилась головой о верх машины так сильно, что стало ничего не мило. Дороги на окраине Берлина были в камнях, некоторые дома были разрушены и дымились. Из-за завалов проехать к Рейхстагу было невозможно. И мы вернулись. И сколько ехали, столько вели немцев – как речка – не видно конца.

Нина Белова

Я ещё немного поработала, и цех закрыли, а меня увезли во Франкфурт, откуда шли эшелоны с узниками. Но там меня забрали в железнодорожную столовую чистить котлы, мыть посуду, пол. Нас там было 7 рабочих, 12 поваров, врач, ещё солдаты подвозили продукты.

Эшелоны шли в Россию, товарные вагоны были украшены плакатами и ветками берёз. Демобилизовывались солдаты, уезжали и узники, везли куда-то пленных немцев. Мы продолжали работать, уставали смертельно, очень хотелось спать, потому что работали и ночью, а поспать удавалось совсем немного – на стульях.

Как-то захожу в колбасную, а там немец колбасу ворует: набрал за пазуху и застрял в узеньком окошке.

Я позвала повара, старшину Валю, она пришла и наставила на него пистолет и заставила его протиснуться обратно, к нам. Сказала: «Выкладывай обратно колбасу». Он выложил пять кругов. А Валя говорит: «Сейчас я его шлёпну». Мне стало жалко его: «Не надо, Валя, давай мы его накормим». Он весь трясся, военная форма грязная и рваная, и говорил, что у него мать и сестра голодные. Валя опустила пистолет: «Неси ему жрать». В котле оставались макароны, котлеты. Принесла ему целую тарелку с верхом макарон, четыре котлеты и алюминиевую кружку чаю. Он ел жадно, руки тряслись, а потом остановился, достал носовой платок, положил в него макарон и две котлеты. Валя увидела это и пошла, принесла ему круг колбасы и булку хлеба.

Эшелоны шли в Россию, товарные вагоны были украшены плакатами и ветками берёз. Демобилизовывались солдаты, уезжали и узники, везли куда-то пленных немцев. Мы продолжали работать, уставали смертельно, очень хотелось спать, потому что работали и ночью, а поспать удавалось совсем немного – на стульях.

Он схватил и стал кланяться: «Данке, данке», – а она открыла ему дверь и выпустила. Потом этот немец стал приходить каждый вечер с ведром, ждал меня, когда я буду выбрасывать, что не доели наши солдаты, а еды оставалось много. Так он и ходил, пока я там работала, а потом что с ним было, не знаю.

Меня перевели в морскую часть, в Кюстрин на Одере, на полковой коммутатор. Нас работало четверо девчонок, дежурили мы сутками. Раз по Одеру плыл американский катер, и они сошли на берег, о чём-то говорили с нашим начальством. А простые американцы угощали нас ромом, мясными консервами, галетами, среди них было много негров. Они побыли часа три и отчалили, очень весёлые люди.

Кюстрин был разбит, там шли страшные бои, когда наши наступали с того берега. Немецкий берег освещали прожектора и били, горели земля и небо. Немцы в страхе бежали, не могли понять, что это горит.

На самом берегу Одера стояла двухэтажная небольшая будка. Внизу мы спали, а наверху размещался коммутатор. Звонили без конца.

Шёл май сорок шестого… Как-то пришёл к нам старшина и предложил прогуляться. Одна из нас осталась дежурить, а мы втроём и старшина вышли из Кюстрина…

Идти было тяжело, шли какой-то насыпью: земля рыхлая, да ещё и вперемешку с мягкими и крупными камнями, а внизу пролегала железная дорога, уже одичавшая, заросшая, как щетиной, бурной майской зеленью.