Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что его забрали немцы в обозы возить сено лошадям на передовую и что повязку на лице видно издалека. И что ехать обратно с сеном они будут по другой деревне, километрах в трёх отсюда. И я побежала в ту деревню. На небе светила луна, мороз жёг щёки и руки. Немцы-часовые ходили вперёд-назад, на их головах поверх пилоток были повязаны платки, на ногах поверх сапог – лапти.
Я вышла из деревни и увидела около самой дороги солдата с бородой, со звёздочкой на шапке, с пулемётом, в белой маскировке. Но когда я подошла поближе, то увидела, что это нашего солдата воткнули в снег и прислонили к пулемёту, а то, что показалось бородой, оказалась кровью – немцы содрали у него лицо и нарочно поставили у дороги.
Повсюду виднелись полузаметённые трупы, а многие совсем замело – только кое-где виднелись то нога, то кусок шинели. Но было уже нестрашно, разве что когда с визгом летели снаряды. Тогда я молилась Богу, говорила: «Господи, только бы меня не перерезало пополам». От холода зуб не попадал на зуб.
Я пришла в деревню, где должен утром проехать брат с немецким обозом. Одна женщина сказала, что видела парня с повязкой (в обозе двое русских и один немец) и что обоз очень длинный и рано утром они должны здесь проходить. Сказала: «Места у меня нет даже на полу», – но в хату всё же пустила: «Посиди на подоконнике, оттуда далеко видно». Я была рада этому месту. Очень хотелось спать, и я уснула, но тут же проснулась, потому что стала падать. На рассвете я услышала скрип саней ещё издалека, потом увидела и сам длинный обоз, нагруженный сеном. Я побежала на дорогу и увидела Толю с белой повязкой на подбородке. Он обрадовался, что я жива, а я была очень рада, что нашла брата.
Сам он шёл за возом, а меня посадил на воз впереди и закрыл ноги сеном, протянул какой-то мешок, но он не согревал. Ещё брат дал мне большой кусок варёной конины. Мясо было без соли и стало примерзать, но я его сгрызла. Толя мне сказал: «Сиди, Нина, тихо. Сейчас мы будем проезжать мост, там немец-часовой проткнёт воз штыком. – И закрыл меня сеном. – Но ты не бойся… Если он направит штык в твою сторону, то я признаюсь, что прячу сестру, а если нет, то поедешь со мной. В той деревне я тебя где-нибудь устрою…»
Потом я услышала немецкий разговор и шуршание сена. Штык прошёл посередине воза один раз, и Толя крикнул на лошадь: «Но! Пошла!»
Значит, проехали. Я до того продрогла, что не выговаривала слова. Зубы стучали, а брат меня всё уговаривал: «Скоро приедем…»
Приехали мы только к вечеру, мороз стал ещё сильнее. Брат меня завёл в какой-то дом, в котором топилась буржуйка, и настлал досок для ночлега. Здесь спали обозники и было тепло. Печку топил дед. Он налил мне из чугуна кружку кипятка и сказал: «Грейся». Я выпила кипятка и уснула, а проснулась от грохота бомбёжек – здесь проходила передовая, наши бомбили и бомбили. Брат принёс полмешка чёрной муки, салазки, а мне огромные подшитые валенки и сказал: «Надевай и пошли!» – натянул на меня пилотку, а поверх неё завязал мой драный платок, и мы сбежали кустарником куда глаза глядят, волокли салазки с мукой по глубокому снегу.
Пришли мы в другую деревню, там тоже был фронт.
Мы попросились в крайний дом, маленький, убогий. Хозяйка, увидев, что у нас мука, сразу пустила, испекла хлеб. Мы все наелись досыта.
У неё было четверо маленьких детей, а муж на фронте. Она даже обрадовалась нам: «Будет хоть кому сходить за водой да нарубить дров». И вот я ещё спала, а Толя пошёл за водой к проруби на речку и не вернулся. По этой деревне ехал обоз, и его узнал немец. Мой брат был высокий, видный парень. (Встретились мы только в 1955 году.)
А дней через пять стали выгонять людей. Горели земля и небо. Недалеко проходила железная дорога, туда нас и пригнали, посадили в товарные вагоны, везли недолго. Когда скомандовали выходить, мы увидели два высоких барака, огороженных колючей проволокой, и между бараками тоже была протянута колючая проволока. В одном из них держали военнопленных.
Внутри барака – сплошные нары. Мне досталось место на самом верху. Соседями оказались муж и жена (их там держали уже неделю). Утром к дверям привозили бочку с горячей баландой из гречишной шелухи, в которой изредка попадалась чечевица, жидкой и совсем несолёной. Вторая бочка – для пленных солдат. Пол-литровый ковш на человека – и всё!
Мёртвых вывозили каждое утро и не закапывали, а кидали в заснеженный овраг. У меня появились вши, так что расчёсывала голову до крови, и соседи по нарам тоже чесались и кляли войну и немцев.
Соседке по нарам тёте Марусе было лет сорок, а её мужу 51. Они спросили, есть ли у меня родные, и я сказала: «Умерли». На второй день тётя Маруся сказала: «Нина, завтра нас погонят на окопы. Ты не говори, что тебе 12 лет, а скажи, что 15, а то немцы детей и стариков не жалуют, им нужна рабочая сила.
И держись нас с Фёдором».
Соседке по нарам тёте Марусе было лет сорок, а её мужу 51. Они спросили, есть ли у меня родные, и я сказала: «Умерли». На второй день тётя Маруся сказала: «Нина, завтра нас погонят на окопы. Ты не говори, что тебе 12 лет, а скажи, что 15, а то немцы детей и стариков не жалуют, им нужна рабочая сила. И держись нас с Фёдором».
Так я с ними и была. Два дня нас гоняли на окопы, а потом, едва рассвело, выгнали на мороз. Было так холодно, что удивляюсь, как я выжила. Видно,
Бог хранил… Пригнали нас с собаками к какому-то разъезду, где стояли товарные вагоны. Тех, кто не хотел подчиняться, загоняли внутрь прикладами. Нам выдали по булке хлеба (он был с мякиной пополам) и по маленькой баночке кильки в томате. Предупредили, что это нам на пять дней, а горячую воду будут давать раз в сутки где будет можно, и сказали, что нас везут «в культурную зажиточную Германию».
Ехали мы долго, пропускали вперёд военные эшелоны. Мы проезжали разбитые города, сожжённые деревни, виселицы… Наконец кто-то сказал:
Русские, украинцы, белорусы, прибалты, чехи, поляки, югославы, сербы, итальянцы. Столько разных языков, но мы понимали друг друга. Ночевали мы под открытым небом, прижавшись друг к другу, как овцы, чтобы было теплее.
«Польша!» И все кинулись к маленькому зарешеченному окошку. В Польше тоже было всё изувечено, а когда подъехали к Варшаве, это был мёртвый город. Дома с выбитыми окнами, не было и крыш, только торчали чёрные трубы… Мы остановились на возвышенности, откуда хорошо было видно Варшаву, и поехали дальше, в Познань. Там нас высадили и повели в баню, которая находилась рядом. Остригли нас наголо (у всех были вши), дали чёрного жидкого мыла с какой-то вонючей отравой, а вещи наши – в прожарку на кольца. Мы оделись, и нас загнали обратно в вагоны, они были уже подметены и сбрызнуты какой-то вонючей водой.
- От чести и славы к подлости и позору февраля 1917 г. - Иван Касьянович Кириенко - Биографии и Мемуары / Исторические приключения / История
- Пётр Машеров. Беларусь - его песня и слава - Владимир Павлович Величко - Биографии и Мемуары
- На небо сразу не попасть - Яцек Вильчур - Биографии и Мемуары
- Рассказы - Василий Никифоров–Волгин - Биографии и Мемуары
- Нашу память не выжечь! - Евгений Васильевич Моисеев - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- От солдата до генерала: воспоминания о войне - Академия исторических наук - Биографии и Мемуары
- Прерванный полет «Эдельвейса». Люфтваффе в наступлении на Кавказ. 1942 г. - Дмитрий Зубов - Биографии и Мемуары
- Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел - Владимир Лопухин - Биографии и Мемуары
- Верность - Лев Давыдович Давыдов - Биографии и Мемуары
- Как мы пережили войну. Народные истории - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары