Вечный двигатель - Виктор Брусницин

Василий замолчал. Послышались странные звуки, – это был не кашель, Федор напрягся. Оказалось, грустно смеялся. Теперь снова заговорил – тихо:

– Вот же юдоль – отец Марии мне вечность предлагал, а гляди, как на самом деле… – Уже к Федору обращался: – Штукенция-то, сабелька – в ней тайна, я верю. Вы ее заберите – нехорошо, если Марии достанется.

Цок, цок копыта! Федор вперился в лошадиные зады, обострился нос.

Неподалеку от Карамышевского дома плелись знакомые нам скитальцы. Теперь их двое – калики нет. Проходили мимо одного из домов. Из ворот вышла женщина с узелком; убогие, понятно, остановились – поклоны, бормотание. Женщина взаимно согнулась, передала узелок, по-видимому, снедь. Запустился разговор, поинтересуемся и мы.

– В Кочневой пожар анамедни получился невиданный, улицу вымахнуло, – утверждал Кадык. – По миру нашего брата прирастает.

– Слыхали, – согласилась тетя. – Да и мы не всё благословением господним живем. Где скотинка упала, там робятёнок новорожденной преставился (крестила лоб) … Наднесь сорочины по Василию, рабу божию, отошли (указала на дом Карамышевых), упокоение, наконец, обрел.

– Как же, помним сударя, угадали пяток лет назад аккурат на свадьбу. Мария, как же!.. Дом-от тих нынче – не в пример.

– А некому шуметь. Зятевья давно съехали, младшая сестра, Елена, за работника замуж вышла и в Логиновой живет – свой дом поставили. Пусто, одна Мария.

– Видная бабочка. Одной в такой хабазине тяжко!

Тетка, опасливо косясь на хмурый дом (все лицевые ставни были затворены), призналась:

– К тому и стремилась. Василий ишшо не помер, как все ушли. Толькё тихого нет. Темное народ судачит – шабаши-де, ведьминско племя.

Кадык заверил:

– Разное на свете случается. Знать, некрепок хозяин в вере был – нечисть отвадить. Ибо всемогущ господь.

Тетка не унималась, похоже, злая тема:

– А мир недоволен – Василий-от сестрам отказал. Да приказ на ее стороне.

– Достаточно на земле кривды, и много оттого зла происходит, – сетовал Кадык. Поклонился тетке, однако, пряча подаяние в сидор. – Только и добро не перевелось – отмолим за благостыню.

А вот и зима – бежит время. Над селом – тускло мерцают окна изб – висит глубокое небо, вмещая нервную мошкару звезд. Изрядно мироздание! Ну да опустимся… Различили неприхотливую избу. Кто расположился? Вот тебе здравствуйте – Елена! Уж и Потаповна, поди, потому как при дите. Светелка, зыбка подле печи, горит керосинка.

Шум в сенях, кто-то обивал снег с обуви. Вошел Федор, хозяйски скинул поддевку, шапку – повесил на гвоздь; не снимая сапог, подошел к колыбели, рассматривал содержимое, спросил вполголоса:

– Как она?

– Даве заснула. И сыпь проходит… Все одно всполошна еще, кричит.

– Пусть кричит, на погосте немо… Филька где?

– Да блудня.

– Дело молодое, пусть свашит.

Федор сел за стол. Елена собрала сумерничать: кринка молока, хлеб, прочее. Уселась напротив, глядела. Федор поел, вытер рукавом рот, молвил:

– Зря тебя не послушал, верхи-то и быстрей бы добрался и коня поберег – холку Гнедку побил. Хомут надо новый, этот в ремки залатан.

– Да говори уж!

– Нечего сказать. Семен на тяжбу гнет, Васёна с Петром тож, волостные руки разводят: завещение-де в уезде выправлено, нам не сравняться.

– Мария что ж? Сама мировую предложила!

– А и не было Марии.

– Как это не было?!

– Вот так, не явилась. Мальчонка какот прибег, весточку показал – отложить-де, занедужили госпожа-с, анфлюенца.

Елена гневалась:

– Так ты и шашку не отдал?

– Кому? Так в санях и лежит.

– Выкину ее к лешему! – запальчиво постановила Елена.

– А и выкинь, – усмехнулся Федор.

Елена, походя накидывая шушун, стремительно выскочила в сени. Оттуда донесся несильный грохот и возгласы. Дверь обратно распахнулась, держась за косяк, усердно потирая лоб и пошатываясь, вошла Елена – гримаса боли. За ней ввалился Филька, терзал подбородок. Сопровождалось междометиями и речью Елены:

– Чтоб ты колодезной водой травился, изверг, чтоб у тебя чирей на пятках вырос!

Филька кряхтел сквозь смех, жмурил один глаз, весело глядел на Федора; тот зашелся в хохоте… Проснулась девочка – содом! Елена выхватила дитя, не колеблясь, выпростала грудь, сунула в кокон.

Успокоилось. Филипп, отужинав, засобирался – Федор, вяло поглядывая, размышлял:

– К Лешке Босому, в карты играть?

– Ыгы, – мотнул головой Филька.

– Водку будете пить?

– Нешто посуху.

– И мне разве сходить.

– А и не возвращайтесь оба! – возмущенно рассудила Елена, мельтешила, блестя шишкой на лбу, убирала со стола, что-то делала у печи. – Эко славно! Мы с Анютой ой как порядошно управимся. Вот я ее за карасином в амбар пошлю – лампа на издох коптит.

– Потащила взгальна баба возок под горок, – проворчал Федор, по-доброму улыбаясь и делая Фильке мину: нынче не выйдет.

Идиллия. Мирно шаяла керосинка на столе укрытом после ужина пестрядевой скатертью. В углу поблескивала скромненькая иконка. Елена склонила голову к тряпью, чинила. Гукнула в зыбке малая, Елена подняла голову, проводила взглядом Федора, что, подойдя и наклонившись, пихал младенцу какую-то мишуру.

– Агу-агу, – неумело советовал папаша. – Может покормить?

Елена пощупала закрома:

– Рано, молоко не нацедилось. Трескает, как в прорву.

– Пусть растет.

Угомонив дочь, Федор возвратился к работе – хомут. Поленья в печи реденько и вежливо потрескивали, суетились в черной полынье окна отблески пламени. Елена отломила вяловато, неохотно:

– Сабле чего валятся в санях – обратно разве положить.

– Чего она тебя донимает – то отвези, то выбросить, то обратно!

Елена замялась толику и пояснила:

– Нельзя выбрасывать, Василий наказывал беречь.

– Какого рожна в сани пихала?

– Ну… сдурила – с вздорной бабы каков спрос!

– В голбец упрятать с глаз долой, чтоб нерву не щипала. Завтра уж.

Елена уперлась в работу, не поднимала голову. Молчала… Однако:

– Василий добрый был, да непутный. Он меня жалел.

– На добре-то зло тешится. Сам сник, хозяйство ушло, о сестре вся жаль, что за неимущего отдал. Ну да бог ему судья, а мы не в накладе. Сами наживем – нас родитель тожо-ка щедротами не измаял.

Елена встрепенулась:

– Зря ты, Василий заботился – шашка дорогого стоит.

Федор опроверг мягко:

– Дуреха, веришь байкам… Да и каков от нее навар, коли от Марии приобретено – дама-то известная.

– Однако Василий мне ее напутствовал!

– Верно, только Василию от Марии досталось.

Елена замкнулась, голова оставалась склонена. Не выдержала:

– А ты чего Марию хаешь – буди не чужая.

– Нашла вспоминать – схолосту чего не нагородишь. Знать бы, верстой огибал.

– А чего огибать (звенел голос) – окромя сладкого от Марии не потчевался!

Федор бросил в сердцах:

– Есть чего, а ты помалкивай!

– Да и говори, коли начал.

– Я не начинал.

– А я не закончила! – Елена неотвязно смотрела в Федора. – Видела я на сорочинах, охаживала тебя Мария. И в клети домогалась – видела!

Конец ознакомительного фрагмента.