Вечный двигатель - Виктор Брусницин

Установив машину на домкрат, Костя взялся бортовать проткнутое колесо. Изрядно покорячившись и управившись, пустился накачивать. Наконец тронулся. Вдруг где-то под сердцем, в пустоте, словно вспыхнула дородная спичка, острое пламя коснулось тканей и, уцепившись за них, резво побежало, точно круг по воде. Скоро полыхала вся грудь. Голова прянула, скорчилось от боли лицо, рука комкала рубашку. В сомкнутые до узкой щели глаза пробивался мучительный и испуганный взгляд. Костя с перекошенным лицом остановил автомобиль, тер область сердца…

Перед тем как войти в палату Вадим выправился, разгладил физиономию, внес задорное в глаза. Комната была на четыре персоны, подле окна в одежде поверх одеяла лежал Костя. Он находился на боку, от окна отвернулся – руки были зажаты между колен, угрюмо вперился в точку. Увидев Вадима, оживился, сел. Вадим, кладя на тумбочку принесенное, сходу оправдывался:

– Только сегодня пустили. Рассказывай, как все случилось?

– Верно, я в реанимации лежал. А чего рассказывать – инфаркт.

– Рановато вроде, – осторожно посомневался Вадим.

– Лучше рано, чем никогда, – пытался бодриться Костя. И отрешенно: – Впрочем, в самый раз. Давай-ка ты что-нибудь поведай!

– Слушай, мне тут идейка подвалила – мы с тобой агрегат один спроворим…

Когда Вадим шел по коридору, выйдя из палаты, его окликнул врач:

– Молодой человек! Вас можно на минуту?

Стоя напротив, врач советовал:

– Понимаете, микроинфаркт, разумеется, есть. Рубчик невеликий, всякое такое… Но у меня создалось впечатление, что здесь больше психического – я уж его жене говорил. Что-то с вашим товарищем не то. Участие, я убежден, вот лучшее лекарство.

Очередное посещение. Вадим расположился на табурете подле Кости. Тот полусидел на кровати, откинувшись на подушку, поднятую на спинку – вид его был неважный… В комнате они остались вдвоем – остальные больные, как видно, принимали променад. Вадим, несколько взволнованно достал несколько листков, говорил комкано:

– Я тебе обещал показать. Там, за границей накропал. Ирка даже не знает… Вот, к примеру – называется «О женщине». – Легко откашлялся, начал читать стихи.

Вадим закончил, установилась вопросительная тишина. Костя хоть и вяловато, но с душой мирволил:

– Неплохо! Я, конечно, не разбираюсь, но поэзия есть… – Костя отвел глаза от Вадима, смотрел далеко. После паузы произнес глуховато, нехотя: – Ты вот что, Вадька… потом обо мне напиши.

Вадим убирал листок, видно, что он находился все еще под впечатлением от действа; вдруг его прокалило, он взбросил взгляд на Костю. Вырвалось:

– Когда потом?

На лице Кости образовалась виноватая улыбка, глаза не попадали на Вадика, голос получился не выверенный:

– Ну… потом.

Вадим, плотно сомкнув губы – обострился нос – неотрывно и смятенно смотрел в Костю.

Дома, нервозно вышагивая туда-сюда, запальчиво доказывал Ирине:

– Он сдался! С ним – что-то! Знаешь, какую ахинею нес? Ты, говорит, потом обо мне… – Стушевался, замолк (стеснялся, надо полагать, рассекречивать поползновения).

Ирина заполошно бросила руки на грудь, сугубо по-женски бухнула:

– Точно, Вадик! – та история с младенцами!

– Тыт! – отмахиваясь в возмущении, коротко выкрикнул Вадим. – Прекрати ты! – Успокоился, сник. Тут же взбодрился мыслью, лицо выражало одержимость. – Елки-моталки, чем черт не шутит! Попробую-ка я.

Вадим и Костя находились в больничной палате в знакомых позициях.

– Я тебе раньше о ней не рассказывал, потому что в эти штуки не верю, – толковал Вадим. – Только у нас в роду с этой саблей такие предания связаны – куда бежать! У деда Алексея она лежит… Суть вот в чем. На ней есть надпись (Вадим подал Косте бумажку). Но она – видишь? – полустертая и… заковыристая – там, допустим, и латинские слова присутствуют. Ни черта, в общем, не понять. А дело такое – по преданию, тут записаны слова то ли заповеди, то ли хрен его знает. И если это с чем-то совпадет, то что-то произойдет. – Вадим улыбнулся. – Я так думаю, лазейка в рай отворится… – Вадим посерьезнел. – Понимаешь, дед безоговорочно в это верит. Он давно хотел к грамотным людям обратиться, все руки не доходили. Короче, ты на шарады ловок, так что работай. Хочется дедулю потешить.

Уже в ходе монолога Вадима Костя начал внимательно рассматривать листок, после окончания бормотал:

– Владе… ну тут либо владеть, либо владеющий… Черт, практически ни одного полного слова. Ве-ный, верный? Вечный, однозначно, – Костя устроился поудобней – нет сомнения, в нем зажегся интерес. Бегая глазами по бумажке, бормотал нечто бессвязное. Проворчал, повернувшись к другу: – Тут надо точно знать, сколько букв пропущено. Ты расстояние пропусков соблюдал? – Обратно уперев взгляд в начертанное, бормотал.

Вадим пояснял:

– Понимаешь, там две надписи: с одной стороны шашки на латинском, и здесь вообще ничего не разобрать. Только одно слово более менее прочитывается – Орфиреус что ли. Надпись по-русски – с другой. Впрочем, и там есть латинские буквы. – Тыкал в бумагу пальцем.

Костя решительно отвел написанное от глаз, приказным тоном сказал:

– В общем, нужно увидеть саму саблю.

Полюбопытствуем и мы. На бумажке Вадим каллиграфически вывел:». владе… трэ вит (выделенное написано латинскими буквами).. открыт., что… то, на…,.то… ерял,.бре…, чего. ет… ве. ный…….. ась дв….. р…».

Лупило лето. В знакомом нам гараже возился Вадим. Возникла чья-то тень, Вадим обернулся. Стоял Костя, загорелый, не набравший еще себя прежнего, но оживший. Вадим возопил:

– Костя! – прянул к нему, но остановился, объясняя остановку поднятием грязных рук. – Ты когда приехал?

– Вчера.

Вадим вытер руки.

– Ну, рассказывай – кого похвалил и как?

– А чего рассказывать? Санаторий, все убогие – спишь да ешь.

Знакомая по первой главе комбинация: три табурета (два под нашими друзьями), и третий с причиндалами (бутыль почата) между ними. Константин толкал:

– Заколебала меня твоя шашка. Я тут через нее в такую мистику ударился – куда бежать! Во-первых, не даётся надпись, притом что покопался я ответственно. – Замолк на мгновение, плотно сжав губы. Разомкнул. – Понимаешь, вот это словцо, Орфиреус. Помнишь, когда вместе в институте работали, Борька Лямин вечным двигателем грезил? Он ведь литературу по его истории собирал. Про Бесслера все твердил – дескать был в семнадцатом веке эпизод, создал Бесслер двигатель… Так вот, Орфиреус не что иное как латинизированная криптограмма Бесслера, под этим именем он и действовал. Вообще говоря, многие его прохиндеем считают, и небезосновательно. Но Боря очень любопытные документы раскопал, я тебе поведаю. И вот – эта сабля.

Костя заулыбался хитро, мелькнул взглядом на друга. Однако взгляд быстро помутнел, стал серьезным.

– Даже и не знаю с чего начать – мистики уж больно много. Пожалуй, с нее и начну. Когда я в больнице лежал, странный эпизод случился. Я тогда внимания не обратил, потому что многого не знал. Теперь думаю – неспроста.

Лежать в больнице, как ни странно, Константину нравилось. Уход, безделье. Откровенные разговоры соседей по палате, которые, оказывается, доходчиво обобщали его собственные жизненные впечатления. И даже естественные мысли о временном пребывании на земле на фоне размышлений о собственной никчемности отчего-то нужно добывали спокойные и разве не нравственные настроения. Хотелось какой-либо глупости, Вадькино предложение относительно сабли, оказалось весьма годящим.

Когда в очередном посещении принеся вещь Вадим ушел, наш больной принял строгую осанку, без отлагательств поднес к глазам старинный клинок в ножнах. Внимательно рассматривал надписи на эфесе… В палату как раз внедрился один из обитателей. Костя и прежде на него поглядывал – мужчина видный, в возрасте, с богатой шевелюрой. Характерное, подвижное лицо и чрезвычайно пронзительные глаза. Великий молчун.

Он подошел теперь к своей кровати, но вдруг замер и развернулся. Смотрел на саблю. Сел на свою кровать, все так же пристально глядел на оружие.

– Что это у тебя? – спросил Костю.

– Друг принес. Тут надпись непонятная, пробуем разобрать.

– Взглянуть можно?

Костя жестом пригласил. Дядя внимательно всмотрелся в каракули. Сказал:

– У моего знакомого такая же есть. Правда, насчет надписи не знаю… Как зовут владельца?

– Навряд ли это знакомый – он в деревне Логиново живет. Это дед моего друга, Стенин Алексей Федорович.

Человек вскинул глаза на Костю, сабля в руке чуть заметно вздрогнула. Невнятно произнес:

– Да, не тот.

Вошел еще один больной. Тоже полюбопытствовал, осматривал вещь. Первый в это время вышел – нервное наблюдалось в движениях.

Ночью палата посапывала, поскрипывала, была наполнена живым покоем. Костя проснулся, рядом тонко и невесело храпел сосед. Наш парень здесь спал по-разному, но так наотмашь просыпаться вроде бы не доводилось. В окно светила хорошо скошенная луна, однако ее объема хватало обосновать вескую глубину бездны, в груди зашевелилось предчувствие. И точно, подле другого окна шелохнулась осторожная тень. Ясно очертился контур того колоритного больного, что интересовался саблей (Костя оставил ее на окне). Он держал предмет и разглядывал под светом Луны. Отвел оружие от глаз и лицо в загадочных бликах передало глубокое раздумье и даже откровение.