Люблю. Ненавижу. Люблю - Светлана Борминская

– Кукулиса? – уточнил Рейтель.

– Кукулиса, – кивнул и улыбнулся Тайво Рунно. – Так он и не детектив, он вообще-то сумасшедший слегка, ну, или – полусумасшедший... Он когда-то работал в полиции.

– Кем? – настал черед удивляться Рейтелю.

– Техническим сотрудником, заполнял что-то... Бланки на выдачу паспортов, кажется.

– Что мог заполнять этот сомнительный типус в полиции?... – переспросил Рейтель, и у него задрожал угол рта.

– Не помню точно. – Тайво Рунно подмигнул. – Да гоните его в три шеи!.. Или, может быть, мне с ним поговорить?...

Рейтель молчал, глядя в окно ресторана. По улице летал тополиный пух, за пухом бегал кабысдох и громко тявкал.

– Я поговорю и прогоню его, не беспокойтесь, – пообещал Тайво Рунно, и они попрощались у выхода из ресторана.

Ресторанная пустота к вечеру заполнялась людьми... Специально обученный канделябрист вручную зажигал канделябры...

Сандрин

Вечером того же дня позвонила Остальская.

– Я придумала план расправы с Рейтелем, приходи обязательно, слышишь?... – громким шепотом сказала мне прямо в ухо из телефонной трубки Анна Рудольфовна. – Я магазин закрыла пораньше, приходи быстрей!..

И мне пришлось идти в свой бывший дом, туда, где мы раньше жили.

В старый дом у городской ратуши с палисандровыми перилами лестниц и стрельчатыми окнами, из которых был виден как на ладони весь тапский парк.

Я шла по вечернему городу и ловила свои отражения в зеркальных витринах и окнах первых этажей домов, но это шла не я... Настоящая Сашка осталась в прошлом – там, где и когда был жив Илья Котов, мой муж. А в витринах отражалась похожая на элегантную вешалку женщина в свободном костюме «джерси», серебристых лодочках, которые сваливались с похудевших ступней и с походкой бескрылого потерявшегося воробья...

Мимо проехал, медленно покачиваясь, не вишневый, и совсем не обтекаемый и даже не минивэн,но я все равно очень быстро отступила с тротуара – ближе к стене очень старого дома... Похоже, все даже не вишневое навсегда обозначает для меня смерть с косой, и мне вдруг стало смешно!..

Я закрыла рот сумочкой, которую несла в правой руке, и отвернулась к стене. На меня покосился проходящий мимо негр, но я от смеха не узнала его – хотя это был Растаман, но какой-то унылый-унылый... На нем были надетый наизнанку пиджак в клетку и розовые брюки.

– Здравствуй, – невнятно выговорил он. – Ты куда делась-то, а?...

– Привет, никуда не делась!.. Я тут, – согнулась от смеха я, и мы разошлись в разные стороны. Я веселая, он – минорный. Абсурд моей жизни продолжался, и темп его нарастал!..

Я вдруг отчего-то не к месту вспомнила, что в прошлой жизни любила капустный салат из нашинкованной свежей белокочанной капусты с солью, подсолнечным маслом и черным хлебом с поджаристой коркой. Я вспомнила про этот несчастный салат сразу же, как только увидела свой дом, в котором мы жили с мужем и сыном так недолго... Какие-то годы!.. Ведь годы – это всего лишь минуты, а дни – дуновения детских ресниц!..

Я бы закричала во все горло прямо на ступеньках своего подъезда, но мимо шли степенные эстонцы и эстонки и – чинно разговаривали... В чинной Тапе я не решилась плакать, ведь нельзя плакать во все горло... Или все-таки можно?... Я решила подумать, пока буду подниматься по лестнице на второй этаж...

Никогда до этого я не была у Остальской дома – пани и раньше слыла затворницей и нелюдимкой. Хотя, узнав ее поближе, я бы не сказала, что Анна Рудольфовна – малообщительная старуха... Скорее наоборот – пани оказалась назойливой болтушкой.

– Я тебя с балкона увидела! – сообщила мне Анна Рудольфовна, выглядывая из дверей.

На Остальской были надеты мужские брюки на подтяжках, на голове мятая панамка, а в руках – газета «КоммерсантЪ», свернутая трубой.

– От пыли... я паутину мела, – скороговоркой объяснила свой наряд и «оружие» Анна Рудольфовна. – Быстро заходи, а я дверь закрою, а то мухи налетят!

Остальская выглянула на пустую лестницу и быстро захлопнула дверь. Огромная квартира, полная мебели, поглотила меня своим сухим чревом, и я лишь через полчаса стала немного приходить в себя, натыкаясь глазами на китайские ширмы и тяжелый хрусталь, свисающий с потолка.

В ажурной клетке на кухне сидел абсолютно голый попугай и поглядывал на нас из-под морщинистых век. Попугай был похож на нагого мужчину лет семидесяти восьми...

– Ему триста лет, – кивнула на пернатого нудиста старая пани и стала мне рассказывать про жену Рейтеля, точнее, про ее родственников по женской линии, хотя я ее об этом не просила. Похоже, Анне Рудольфовне просто очень хотелось о них поговорить.

– У них вся семья – душевнобольные... Ну, тетка ее постоянно лечилась!.. Может, слышала?... – вздохнула старая пани. – Шейла или Гейла.

– Откуда?...

– Точно, это была тетя Дейла, – задумчиво помахала газетой, как опахалом, пани Остальская. На кухне было душно. – Как я могла забыть старую прохвостку Дейлу?...

– Вы про родную тетку жены Рейтеля?...

– Да... Прикинь, у них все женщины страдали мигренями... А мигрени, знаешь, отчего бывают? – заговорщически подмигнула Остальская и прошлась по кухне, вертя задом в мужских брюках. – Кстати, ты видела его жену?...

– Красавицу в антикварных драгоценностях?... Видела как-то...

– Красавицу-у-у?... – Анна Рудольфовна и попугай переглянулись. Остальская тяжело вздохнула, попугай отвернулся и сгорбился, пересев с одной жердочки на другую. – А мигрени у них, Сашка...

Меня вдруг начал разбирать смех.

– Мужики у них у всех были хреновые, Сашка! – громко сказала пани Остальская и повторила: – Ххрр-реновые у них были мужики!..

– А при чем тут мигрень-то, Анна Рудольфовна? Мужики – мужиками, а мигрень – мигренью вроде бы?...

– При том, Саша, при то-о-ом!.. – Анна Рудольфовна постучала по столу и прислушалась. – У жены обычного, ну, нормального мужика сроду никакой мигрени не будет...

– Как это?...

– А так, – пани Остальская вздохнула и щелкнула пальцами. – Вот у тебя была мигрень?... Молчишь, и у меня ее не было... А у жены импотента или скряги всегда – либо мигрень, либо опухоль, ну, где-нибудь там!.. Один из дядек Хелин жадный был до безумия: сам трусы жене покупал, я, правда, не видела, как и когда, но это же неважно?... – Пани Остальская села напротив и стала загибать пальцы. – Ну, а другой – на сторону бегал постоянно, а еще двое ее дядьев – никакие, так... Правда, богатые были люди, ничего не скажешь... Богатые все!

Я сидела и прислушивалась к топоту ног наверху, там, где жили мы с Ильей, жили-поживали... В небольшой квартирке по соседству с другими семьями офицеров, очень давно...

Анна Рудольфовна все ворчала и наконец спросила:

– Ну, как у тебя дела на работе?... Сидишь, молчишь...

– Нормально, – глядя на болтающиеся мужские брюки на ней, вздохнула я. – Рейтель уже знает, кто я.

– Батюшки-светы, – протянула пани Остальская и встала; похоже, ей не сиделось. – А кто ему сказал-то?...

Я рассказала про Кукулиса и вытащила из кармана пузырек с ядом цикуты.

– Марганцовка! – раскрыв и понюхав, определила Анна Рудольфовна и выкинула пузырек в окошко, проследив за ним глазами.

– Знает – не знает, ну и что?... Он же тебя не уволил?... Нет! А ты уже придумала план расправы?... У тебя же теперь – времени в обрез, – Анна Рудольфовна размахнулась и убила большую муху сложенной газетой «КоммерсантЪ», чашка подпрыгнула и покатилась со стола вместе с мухой. Я едва успела ее подхватить у самого пола, помогая себе ногой...

– Анна Рудольфовна, это ж вы что-то придумали, ну вроде бы? – напомнила я в сердцах. – Вы же меня позвали.

– А-а-а, ну да, я что-то забыла, ладно, вспомню еще, пошли из кухни! Моя прабабушка умерла в сто семнадцать лет, и мне суждена долгая жизнь, а как мне жить? – вдруг спросила она. – Саш?...

– Это же счастье – долго жить, – сочла нужным сказать я. Анна Рудольфовна только отмахнулась – она с пристрастием разглядывала в зеркале свою старую физиономию.

– Ты видишь – мешков под глазами не нажила, ты заметила?... – вдруг шепотом спросила она.

Я кивнула. Мешки у пани Остальской все-таки были – маленькие и едва-едва заметные.

– «Прожила весело, а умерла – легко!» – такую эпитафию я заказала на свой памятник, – повторила с веселым выражением глаз старуха, и я на всякий случай взглянула на себя в зеркало – мешков под глазами пока тоже не было, слава богу.

– Может, поживешь у меня? – Остальская взяла меня за руку и заглянула в глаза. – Я скучаю по тебе, переезжай, а?... И что тебя держит в этой казарме? Там, наверное, вонь?... – неделикатно предположила она.

Я вежливо отказалась, квартира пани Остальской давила на меня... Мне вдруг захотелось как можно скорей уйти, а уж остаться жить я даже и не помышляла теперь, когда увидела воочию четырехкомнатное пространство, заполненное громоздким чужим старьем.