Изгнание - Чарльз Паллисер

– Конечно нет! – сказал я.

Он развернул меня к себе лицом и крикнул:

– А у меня есть, и предупреждаю, в случае необходимости воспользуюсь им! – Потом он добавил: – И во второй раз подсадной уткой не буду.

Убедившись, что я не вооружен, он оттолкнул меня.

Со всем достоинством, которое у меня осталось, я спросил:

– Полагаю, вы мистер Давенант Боргойн.

– Тебе отлично это известно, а сам ты кто такой?

Я предположил, что он обознался, и сказал:

– Меня зовут Шенстоун. Ричард Шенстоун.

– А мне-то что?

Уверен, Боргойн притворялся, что не слышал моего имени. Возможно, он его узнал. Проклятый хлыщ.

– Я брат мисс Евфимии Шенстоун.

– Эффи, да? – произнес он с ухмылкой. – Неужели… Чего тебе?

Несколько секунд Боргойн разглядывал меня, потом отвернулся.

Это была совсем не та реакция, которой я ожидал. Я сказал:

– Сэр, я благородный джентльмен, надеюсь, что и вы будете вести себя со мной соответственно. Более того, вы, должно быть, уже догадались, что мы связаны, хотя и отдаленно.

– Несомненно, – буркнул он.

Я не отступал:

– Моя мать – дочь покойного Николаса Херриарда, эсквайра.

Он повернулся ко мне, улыбаясь тонкими губами.

– Ну что же, мистер Шенстоун, я принял вас за какого-то мерзкого ищейку. Но теперь, когда вижу, что вы внук Николаса Херриарда, эсквайра, то понимаю, что был к вам несправедлив.

Мы пошли дальше, со стороны нас можно было принять за старых друзей. Я размышлял, что бы сказать. Возможно, я ошибся насчет его и Евфимии, поскольку даже самый надменный аристократ не мог бы вести себя настолько оскорбительно в отношении своего возможного родственника. Но тогда как же обстоят дела между ним и Эффи?

Потом он, видимо, предполагая, что соболезнования могут как-то сгладить первое впечатление о нем, сочувственно сказал:

– Слышал о внезапной смерти вашего многоуважаемого отца и сожалею, что никогда не имел чести встречаться с ним. Хотя я не помню, чтобы когда-либо бывал в таверне «Дельфин».

Название для меня ничего не значило. Но когда я впоследствии думал об этом, то вспомнил, что Бартоломео иногда бывал там.

Пока я раздумывал, как ответить, Давенант Боргойн молча прошел еще несколько ярдов, а потом грубо сказал:

– Вы преследуете меня?

– Не имею намерений навязывать вам свое общество, сэр, – с достоинством произнес я.

Я замедлил шаг. Он пошел вперед и через несколько минут повернул в сторону Аптон Дин. Я смотрел ему вслед, пока он уходил, и заметил, что Боргойн стал хромать сильнее, чем несколько дней назад.

Не представляю, почему он был так напуган. Неужели он действительно думал, что случайный прохожий хотел лишить его жизни?

Дальше я шел в полном замешательстве, как вдруг словно очнулся ото сна и заметил, что стою в нескольких футах от сестер Куэнс.

– Какой сюрприз! – сказала Гвиневер.

Она очаровательно улыбнулась. Уверен, что маленькая озорница подумала, будто я намеренно встретился с ними. Ее сестра холодно посмотрела на меня.

Не знаю, почему я молча не прошел мимо, неужели меня к ним тянет, как к чему-то, что и ранит, и доставляет удовольствие одновременно?

– Вы патрулируете улицы? – спросила Гвиневер, глядя на мою трость.

– С чего бы? – спросил я.

Она нахально уставилась на меня, а потом медленно произнесла:

– Вы не слышали, что случилось нечто из ряда вон выходящее?

Я покачал головой.

– Вы действительно ничего не знаете о том, что какой-то негодяй проделывает с бедными животными?

– Неужели кто-то убивает животных?

– Нет, не убивает. – (Сильно взволнована.)

– Что же тогда? Мучает?

– Да, и весьма изощренно, – сказала Гвиневер и рассмеялась.

Она смеялась, чтобы скрыть испуг или просто от радости? И что девушка имела в виду под «изощренностью»? Хотелось спросить, но когда я взглянул на глумливую Энид, то вспомнил, что пообещал себе не иметь с ними больше ничего общего. Я быстро попрощался и ушел прочь.

Похоже, они не знали, что Давенант Боргойн поблизости? Странно. Неужели он отверг старшую сестру?

Пока я в сумерках шел по деревне, раздумывая над словами девушек, знакомый мир начал преображаться: пологие холмы, рощи деревьев и темные тени домов, которые казались такими надежными и привычными, стали превращаться в обитель чьей-то грешной страсти. Там, где закончились дома, раскинулись неведомые поля под снежным покровом. Теперь солнце зашло, и в кустах боярышника зашумел ветер, словно вздох, долетевший до меня с конца света.

Я почти дошел до Страттон Херриард, когда в темноте заметил впереди две фигуры. Я их почти догнал и внезапно понял, что это мама и мисс Биттлстоун. Поскольку матушка несла какой-то сверток, я приготовился объявить о своем присутствии и взять ее ношу, но вдруг услышал, как она что-то говорит. Это заставило меня замедлить шаг и последовать за ними.

– Как и его отец, впадает в черные депрессии, уединяется и не отвечает, когда обращаешься к нему.

Мисс Биттлстоун что-то сказала, чего я не расслышал, а потом мама продолжила:

– Он всегда с трудом находил друзей, а когда ему это удавалось, то они, как правило, оказывались дурными людьми.

В этот момент мы дошли до поворота к дому, и женщины остановились. Я приветствовал их, словно только что повстречал. Мама пригласила старушку зайти и отметить праздник бокалом пунша, но мисс Биттлстоун радостно объявила, что идет по важному делу к Куэнсам на Аптон Дин. Потом начала хвастаться, что, как обычно, проведет Рождество с семьей настоятеля. Я взял у мамы свертки, и когда мы пришли домой, она стала раскладывать их содержимое на столе в гостиной, рядом с дневной выпечкой. Это изобилие продуктов напомнило мне старые дни на Пребендэри-стрит. Тогда матушка готовила сладкие пирожки с начинкой, глинтвейн и пунш для мужчин, и фруктовый ликер для хористов, и засахаренные фрукты, и многое другое.

– Богатый стол! Мы ждем колядки? – cпросил я.

– Конечно, – сказала она с усталой улыбкой. – Скоро Рождество.

Девять часов

Приблизительно в семь часов, во время ужина, послышался отдаленный звук оркестра. Он приближался по дороге со стороны Страттон Херриард. Я посмотрел на маму. Для нее очень важно снова быть принятой в обществе священников. Просто невыносима мысль о том, что мамина мечта – заслужить одобрение сельского священника и его толстухи жены. Но этому не суждено было случиться. Через несколько минут стало ясно, что звуки затихают, и я увидел лицо мамы, почувствовал ее нарастающее разочарование от такого унижения и напрасной траты денег, которые могли быть потрачены с пользой. Церковный оркестр и хористы свернули на дорогу, ведущую в Нотертон.

– Неужели они не знают, что этот дом теперь обитаем? – cказала мама.

Уверен, что здесь замешана миссис Куэнс. Это был знак того, что мы пока еще полностью не приняты и нас необходимо наказать дополнительно. Я рассердился на маму за то, что она так сильно этим обеспокоена.

После ужина я застал Бетси одну по пути на кухню и спросил:

– Слышала что-нибудь о странных происшествиях? Кто-то мучает животных.

– Вы про отрезанные причиндалы, сэр? – сказала Бетси, глядя прямо мне в лицо. Неужели она улыбнулась?

Надеюсь, что я не покраснел. Слышать это слово из ее уст было довольно возбуждающе.

– Вот как даже?

– Так говорят. Ходит по ночам с ножом и засовывает им в глотку их причиндалы, а потом вспарывает животы.

Она рассказала, что прошлой ночью кто-то не только искалечил животных, но и написал красной краской непристойности на стенах деревенских домов.

– Жуть! Ты боишься, Бетси?

– С чего бы мне бояться, сэр?

– Ну, из-за этого происшествия или по другой причине. Говорят, что здесь водятся привидения.

Потом я добавил, понизив голос:

– Если ночью испугаешься привидения или еще чего-то, то приходи ко мне в комнату.

Она ничего не ответила, но отвернулась, улыбнувшись напоследок странной, таинственно-манящей и очень соблазнительной улыбкой.

* * *

Как может мама говорить, что у меня нет друзей? Да, у меня их всегда было меньше, чем у Эффи, но это потому, что я выбираю более тщательно.

Десять часов

Узнал, что у соседнего фермера купили гуся. Завтра Бетси и мама намерены его зажарить. Там, на Пребендэри-стрит, всегда готовила кухарка, поэтому не понимаю, как мама с этим справится теперь сама. Она развесила падуб и омелу по всему дому, пытаясь воссоздать дух прежнего Рождества. Какие глупости! Нам никто не прислал ни одной открытки. Того, что было, уже не вернуть. Я пытался намекнуть на это, но она сильно расстроилась.

Сегодня вечером мы открыли наши подарки друг другу, как делали раньше в канун Рождества.

Евфимия сказала:

– Ричард, я дарю тебе билет.

Какая щедрость! Но мне совсем не хочется идти на этот проклятый бал.

Мама подарила Евфимии миниатюру папы в молодости, прежде висевшую над камином на Пребендэри-стрит, а в ответ получила серебряный наперсток, которым Эффи владела давно, но ни разу не пользовалась. В прошлом году все было совсем иначе! Папа подарил мне серебряный прибор для бритья, а мама – очень красивый ранец. Теперь она вручила мне старую рубашку – кажется, ее когда-то выбросили, но она тайком починила, вышила воротничок и манжеты неким подобием кружева. Мать спросила, нравится ли мне подарок. Что я должен был ответить? Я пожал плечами и сказал, что сойдет. От матушки меня уже ничего не могло обрадовать после того, как я подслушал ее разговор со старухой.