Звезда надежды - Владимир Брониславович Муравьев

из них был помоложе — лет двадцати двух, другой довольно пожилой. Рылеев, скрытый от них густой листвой, стал невольным слушателем их разговора. Они заговорили по-русски.

Говорил в основном молодой. Видимо, он еще прежде начал развивать мысль, возражая собеседнику.

— …Видя марширующего перед войском государя с таким восторгом, будто он прапорщик, впервые надевший мундир с эполетами, я чувствовал только стыд за него. Думаю, что государи и Веллингтон, которым он так лихо салютовал, в душе смеялись над ним.

— А вы знаете, что он ответил королю прусскому, когда тот похвалил русскую армию?

— Что же?

— Он сказал: «Всему, что вы здесь видите, я обязан немцам и другим иностранцам». Странное пренебрежение к собственному народу!

— Не такое уж странное: он считает подданных не народом, а своими рабами. Обычное отношение господина к рабам. Оно и будет таково, пока у нас существуют крепостные. Однако я полагаю, что это положение должно измениться. Теперь возвратятся в Россию много таких русских, которые видели, что может существовать гражданский порядок и могут процветать царства без рабства, что могут быть умные распоряжения и постановления. Нынешняя война имеет одну особенность, которую стараются затушевать, но не замечать ее нельзя. Я имею в виду тот факт, что в двенадцатом году крестьяне по собственному почину вели партизанскую войну и мужественно бились. Когда неприятель был изгнан, те из них, которые были крепостными, вполне естественно думали, что после всего, что они сделали ради общего освобождения, имеют право и на собственную свободу. Крепостные некоторых местностей не хотели признавать право своих господ на них, и, надо сказать, местные власти и помещики благоразумно не решаются пока прибегать к насилию ради утверждения этого своего права. Поэтому теперь освобождение крестьян от крепостной зависимости мне кажется естественным и весьма легким шагом, который должно совершить наше правительство, если желает предупредить серьезные беспорядки.

Собеседники поднялись и пошли дальше. Рылеев смотрел им вслед. Молодой шел, прихрамывая и легко опираясь на трость, и продолжал горячо что-то говорить.

Вернувшись из Парижа в расположение батареи, первое, что увидел и услышал Рылеев, были марширующие в облаках пыли группы солдат и надсадные фельдфебельские голоса, несущиеся с плаца:

— На пле-чо! Слушай на караул! Тесак в руку! Назад на крючках! Вперед!

Рылеев заехал в штаб, там был только дежурный — поручик Гардовский.

— Все на учениях, — сказал Гардовский. — Как придет Петр Онуфриевич, доложу о вашем возвращении, будьте спокойны, идите отдыхайте.

Рылеев вошел в палатку, сбросил сапоги и завалился на кровать.

Вскоре пришел Мейендорф, красный и мокрый от жары.

— Ох и погонял нас сегодня Петр Онуфриевич! — сказал он, отдуваясь.

— Зачем столько мучений, и главное — безо всякой надобности, — ответил Рылеев.

Мейендорф опешил:

— Как без надобности? Приказ: производить ежедневные учения.

— Зачем?

— Как зачем? Вдруг приедет командир бригады с инспекторским смотром или даже сам государь!

— Только из-за этого убивать целые дни? Мучить людей? Не вижу в этом смысла. Когда готовились к боям, в учении был смысл — «трудно в учении, легко в бою», теперь же война кончена.

— Война войной, но распоряжения начальства мы обязаны выполнять.

— А если распоряжение лишено здравого смысла?

Мейендорф поднял вверх палец и назидательно произнес:

— Мы обязаны не смысл искать в распоряжениях начальства, а неукоснительно и точно выполнять их.

— Но я не могу не думать о смысле, и когда не вижу его, то не могу и исполнять, я не кукла, а человек.

Мейендорф покачал головой.

— Ох, трудно тебе будет служить, Кондратий Федорович, с такими взглядами на службу…

7

В начале декабря бригада вернулась в Россию. Перезимовали в деревнях в пограничной с Пруссией Виленской губернии, затем получили распоряжение военного министерства о перемещении бригады в центральную Россию, в Воронежскую губернию.

Офицеры были рады новому походу. Он вносил разнообразие в надоевшую монотонную жизнь, и, кроме того, на новом месте, надеялись они, будет веселее, чем в глухих литовских деревнях.

Бригада со всем обозом двинулась по назначенному маршруту. На путь до места назначения было положено четыре-пять месяцев с месячной стоянкой в середине маршрута.

Рылеева Сухозанет назначил батарейным квартирьером, и Кондратий Федорович без сожаления покинул деревню, в которой жил, и еще до выступления всей бригады выехал к месту новой дислокации.

Конечным пунктом маршрута был обозначен Острогожский уезд, и в апреле 1817 года Рылеев приехал в Острогожск — небольшой чистый городок с белым собором, просторной базарной площадью, крепкими домами, среди которых многие были каменные и двухэтажные. К каждому дому примыкал сад.

Когда Рылеев в сопровождении фельдфебеля и двух ездовых солдат въехал на центральную — Вознесенскую улицу, его окутал аромат цветущих вишен и молодой зелени.

«Что за прелесть этот Острогожск, — подумал Рылеев, — хорошо бы здесь остаться».

А тут как раз улица вывела к берегу реки, которая вся сияла под солнечными лучами. Невдалеке в нее впадала другая река, поменьше. На берегу, над водой, возвышались могучие, розовеющие первой листвой дубы.

На улицах было полно народа. Прогуливались барышни, некоторые из них искоса бросали взгляды на Рылеева, и он невольно старался выглядеть эдаким молодцом, бывалым воином.

Проезжая мимо торговых рядов, Рылеев приметил книжную лавку.

Все больше и больше нравился ему этот городок, и к штабу бригады он подъехал в приподнятом настроении.

Однако в штабе ему сказали, что его батарее назначено местопребывание в слободе Белогорье в восьмидесяти верстах от Острогожска. Правда, адъютант бригадного командира, заметив огорчение на лице Рылеева, сказал, что слобода Белогорье большая, ничуть не меньше Острогожска, в окрестностях проживают многие помещики и что там стоять ничуть не хуже, чем в уездном городе.

На следующий день батарея Рылеева подошла к Острогожску. В походном строю, с музыкой и знаменами прошли по улицам до полкового двора.

Офицеры окружили Рылеева, делясь между собой первыми впечатлениями.

— Хорош городок!

— А барышни какие!

— Тут скучать не будешь.

— Кондратий Федорович, давайте скорее билеты на квартиры, только мне, чур, квартиру с хорошенькой хозяюшкой, — протянул руку Миллер.

— Хитрый какой! — засмеялся Косовский. — С хорошенькой хозяйкой билет будем разыгрывать по жребию.

— Не ссорьтесь, товарищи, — сказал Рылеев. — Острогожские красавицы не для нас: мы следуем далее, в слободу Белогорье.

Общий разочарованный вздох был ему ответом.

— Эх, черт! Значит, господа, веселая зима — мимо нас.

— Когда выступаем?

— Послезавтра утром.

— Ну, ладно, хоть день наш. «Стукнем чашу с чашей дружно! Нынче пить еще досужно…»

Подошли офицеры других рот, нашлись знакомые, пошли объятья, расспросы, и скоро стало ясно, что назревает большая пирушка.

Сухозанет, которого на вечер пригласили к бригадному генералу, просил: