Звезда надежды - Владимир Брониславович Муравьев

полях, может разгореться сражение. Все было похоже на ученье. Но, наверное, потому и заняла батарея боевое построение четко и без суеты.

На горизонте показался небольшой отряд французской кавалерии.

По орудийным расчетам прокатились эхом быстрые команды.

— Орудие!

— С пальником!

— У зарядного ящика!

— По команде с картузом!

На всадниках уже можно было различить зеленые с красным мундиры и драгунские хвостатые каски.

— Заряжай! Заряжай! Заряжай! — раздались быстрые команды.

Драгуны скакали прямо к батарее, видимо не ожидая встретить тут противника и поэтому не замечая ее. Но вот они увидели русских, остановились и после краткого совещания повернули вдоль дороги.

— Уходят! — воскликнул Рылеев, вскочил на коня и дал шпоры. Конь рванулся и понес. Рылеев выдернул из ножен саблю.

— Прапорщик, назад! — крикнул Сухозанет таким громким голосом, которого Рылеев никогда не слышал у него.

Рылеев натянул повод, но лошадь по инерции еще продолжала скакать. Драгуны уходили. Несколько человек драгун на ходу достали из седельных сумок пистолеты и выстрелили по Рылееву. «Так вот как свистят пули», — быстро подумал он. В этот момент его лошадь остановилась и, подчиняясь поводу, тряся задранной головой, стала разворачиваться.

Французские драгуны скрылись за горизонтом.

Рылеев вернулся к батарее.

— Мы, прапорщик, артиллеристы, а не гусары, — сердито сказал Сухозанет. — Наше дело стрелять из пушек, а не скакать, размахивая саблей. — Но, окончив разнос, улыбнулся. — Поздравляю с боевым крещением: первый раз под пулями. В жизни офицера минута незабываемая. А эполет сохраните, внукам будете показывать.

Рылеев схватился за плечо: правый эполет был прострелен.

Перед вечером к батарее вышел еще один французский кавалерийский отряд, но после нескольких залпов ушел, не предпринимая атаки.

А еще час спустя пришла эстафета о капитуляции Парижа и приказ возвращаться на прежнюю стоянку.

Затем последовали известия об отречении Наполеона, о ссылке его на остров Эльбу и возвращении на французский престол Людовика XVIII.

Русской армии было приказано возвращаться в Россию.

Начался обратный путь войск. Теперь уже оставалось одно занятие — знакомиться с достопримечательностями и по возможности развлекаться.

Проезжая знаменитый водопад на Рейне возле Шафхаузена, Рылеев счел необходимым посетить его. На берегу он увидел живописца, рисующего величественный вид. Живописец оказался русским, звали его Сильвестр Щедрин.

Они разговорились.

— Завидую вам, живописцам, — сказал Рылеев, — вы можете изобразить все это величие и красоту.

На что художник возразил:

— А мне порой думается, что кисть не в силах передать чувства и движения души, которые вызывает созерцание подобного пейзажа. Поэзия, слово в этом счастливее.

На первой же стоянке Рылеев попытался описать виденное на Рейне.

«Утро было прекрасное. Солнце светило во всем своем величестве. Силу падения воды невозможно ни с чем сравнить! Пенящиеся волны с порывом рвутся между скал и, низвергаясь с крутизны утеса, дробятся, образуя над поверхностию воды густое и блестящее облако ныли, соединяются, делятся вновь, вновь совокупляются и воспринимают дальнейшее свое течение. Шум и рев волн, с необычайною силою ударяющихся о кремнистые скалы, оглушает и изумляет зрителя…»

3

Рота находилась в пути уже третью неделю. Ночевали в палатках или у костра. Люди устали, требовалось кое-что починить из снаряжения и амуниции, больным отлежаться. Бригадный генерал обещал остановку недели на две, на три, как только будет к тому возможность. Наконец в маленьком, похожем на десятки пройденных немецких городков Альткирхе и окрестных деревнях квартирьеры нашли место для размещения нескольких рот.

Рылеев получил билет на постой в одной из окраинных улиц. Он увидел довольно большой каменный дом с зелеными запертыми ставнями. Рылеев поднялся на крыльцо, громко постучал железным кольцом, прибитым к двери. Дверь не открывали.

В это время к дому подъехал пехотный прапорщик и на вопросительный взгляд Рылеева сказал:

— У меня билет на постой в этом доме, видимо, как и у вас, но, кажется, ни вам, ни мне на этот раз не придется воспользоваться билетом: похоже, что дом пуст.

Рылеев застучал сильнее. Дверь открылась, на пороге стоял чисто одетый испуганный пожилой немец в белом парике.

— У нас билеты на постой в вашем доме, — сказал Рылеев.

— Прошу, господа офицеры. Прошу, — поклонился немец.

— Почему у вас заперты ставни?

— Иначе нельзя, господин офицер. Я бедный учитель музыки, у меня две дочери. Теперь время военное, проходящие войска составлены из всякого народа…

— С этой минуты можете быть спокойны, — сказал Рылеев, — мы с господином прапорщиком будем вашими защитниками.

В гостиной на диванчике сидели две девушки, лет семнадцати-восемнадцати. При виде офицеров они встали и сделали книксен.

— Мои дочери Эмилия и Флорина, — представил девушек хозяин.

— Прапорщик Рылеев.

— Прапорщик Голубев.

— А недурные девицы, — сказал Голубев, когда хозяин проводил офицеров в отведенную для них комнату и оставил одних.

— Недурны, — согласился Рылеев. — Вам которая больше понравилась?

— Пожалуй, блондинка Флорина.

— А мне, представьте себе, ее черноглазая сестра.

Голубев рассмеялся:

— Значит, здесь мы не соперники и будем помогать друг другу.

Но юные прапорщики были смелы только на словах. Они смущались больше, чем сами сестры, и ограничивались лишь тем, что обсуждали между собой, благосклонно или равнодушно посмотрела нынче Эмилия на Рылеева или Флорина на Голубева.

Когда Флорина пела под арфу и ее голос доносился до комнаты постояльцев, Голубев, прислушиваясь, говорил:

— Это она поет для меня, Кондратий! (Они с Рылеевым перешли на «ты».)

Однажды Эмилия позвала Рылеева сопровождать ее в прогулке. Это неважное событие было истолковано как неоспоримое свидетельство того, что она неравнодушна к юному офицеру.

Рылеев написал стихотворение, посвященное Эмилии:

Краса с умом, соединившись,

Пошли войною на меня;

Сраженье дать я им решившись,

Кругом в броню облек себя!

В такой, я размышлял, одежде

Их стрелы не опасны мне,

И, погруженный в сей надежде,

Победу представлял себе!..

Как вдруг Эмилия явилась!

Исчезла храбрость, задрожал!

Броня в оковы превратилась!

И я — любовью воспылал!

Две недели спустя рота тронулась дальше в путь.

Провожая своих постояльцев, немец пожелал им всяческого благополучия, а на глазах Эмилии, как показалось Рылееву, блеснули слезы.

В его уме складывались строки нового стихотворения:

И я, разлукою сраженный,

Увяну в цвете юных дней!

4

В окрестностях Дрездена батарея снова остановилась на отдых. Сухозанет съездил в штаб бригады. Там ему сказали, что пока, до приказа Главной квартиры, бригада будет находиться здесь, а когда и какой приказ последует, неизвестно.

Рылеев попросил у ротного командира