Звезда надежды - Владимир Брониславович Муравьев

и не находил слов, и вдруг слова пришли. Он даже не сразу понял, что читает собственные стихи «На погибель врагов»:

Наполеон до царска сана

Взнесен всевышнего рукой;

Забыл его — и се попранна

Души кичливость гордой, злой!

Желая овладеть вселенной,

Он шел Россию покорить.

О враг, кичливый, дерзновенный!

Булатный меч тебя смирит.

— Ура! — закричали кадеты. — Ура Рылееву!

— Спасибо, товарищи, — дрогнувшим голосом ответил Рылеев. — Следите за газетами: если наш полк будет в деле, на приступе первым — я.

Часть вторая

КОННОЙ АРТИЛЛЕРИИ ПРАПОРЩИК

1

Никакая радость не может сравниться с той радостью, которую испытывает кадет, окончивший корпус, получивший офицерский чин и едущий в свой полк.

Долгие годы постоянного подчинения строгому и мелочному распорядку, надзор учителей, надзирателей, начальников в один день сменялись опьяняющей свободой. Свободой от уроков, от раннего вставанья, от страха возмездия за неизбежные школьнические грехи.

«К черту! Все — к черту! Старое — забыть! Начинается новая жизнь!» — думал Рылеев, сидя в глубине кибитки, которая везла его к месту службы.

Рылеев ехал и мечтал о том, каким подвигом он прославит свое имя. Как потом, с Георгием, а может быть, и с Анной, раненный, с рукой на черной перевязи, он вернется в Петербург, придет в корпус и при всеобщем восхищении будет читать свои стихи, а в них обязательно будут слова: «Я не поэт, а воин…»

Из состояния мечтательности Рылеева вывел вопрос Федора:

— Кондратий Федорович, может, озябли? Так я тулупчик достану. Маменька велела и его с собой взять.

— Спасибо, Федор, не надо, — ответил Рылеев. Он еще не привык, что у него, как у взрослого самостоятельного человека, есть слуга, и, по правде говоря, смущался его.

Товарищи, назначенные в одну с ним армию, все разъехались из Петербурга для положенного свидания с родными. Он тоже должен был ехать в Киев к отцу, но, уже когда была выправлена подорожная и назавтра отправляться в путь, получил из Киева письмо о том, что отец скоропостижно скончался и погребен.

«Увы, все мы смертны, и вы, мой родитель, перешли из мира бренного в мир вечный», — подумал Рылеев книжно и выспренно, потому что настоящего, острого горя не почувствовал.

Единственно, в чем изменились его планы, это в том, что теперь не надо было по пути к месту назначения заезжать в Киев, а можно следовать прямо в армию. Тем более, в том же письме сообщалось, что на имущество отца наложен арест по иску Голицыных, имениями которых он управлял, и поэтому Рылеев не мог даже вступить в права наследства.

Подорожная офицера, следующего в действующую армию, и уменье Федора ладить со смотрителями почтовых станций способствовали тому, что на станциях только ночевали, а весь день проходил в пути. Подорожная была выписана до Дрездена, где находились штабы многих русских гвардейских частей. Через Дрезден осуществлялась связь между всеми армиями союзников.

При виде огромного, раскинувшегося на обоих берегах реки Эльбы Дрездена, этого необычайно живописного конгломерата тесно стоящих разноэтажных многооконных домов с острыми разноцветными крышами, над которыми возвышались могучий корпус Фрауенкирхе, шпили множества колоколен, башни и стены старой крепости, Рылеев ощутил растерянность и тревогу. До этого все заботы лежали на Федоре: он узнавал, устраивал, и Рылеев чувствовал себя за ним как за каменной стеной, теперь же, как он понимал, наступило время, когда надо все это делать самому. В Петербурге дежурный офицер, отправлявший его, сказал: «В Дрездене узнаете, где находится ваша бригада». Рылеев кивнул, не решившись спросить, у кого надо узнавать.

Коляска прибыла на почтовую станцию.

Рылеев спросил у хозяина гостиницы комнату, но тот клялся, что нет ни одной свободной.

— Эка беда! — сказал Федор. — Мы и в сарае на сене можем переночевать.

Рылеев заговорил с хозяином про сарай. Немец замахал руками.

— Здесь это не принято, — вздохнув, пояснил Рылеев Федору.

Они вышли во двор.

— Ну и ладно, не пропадем, — подбодрил Федор Рылеева и вдруг, сорвавшись с места, побежал за ворота. Несколько минут спустя он вернулся, ведя с собой русского солдата.

— Вот, Кондратий Федорович, мы сейчас у земляка все разузнаем.

Солдат вытянулся.

— Здравия желаем, ваше благородие!

— Здравствуй, приятель. Не знаешь ли ты, где находится штаб резервной артиллерийской бригады графа Чернышева?

— Никак нет!

Рылеев вздохнул.

— Ну, ладно, иди.

— Нет-нет, постой! — окликнул его Федор. — Ты, земляк, здесь уже огляделся, а мы только из России. Посоветуй, куда податься.

— Так его благородию первым делом следует явиться к коменданту, а уж его превосходительство определит его благородие куда следует. Комендатура тут недалеко, эту улицу пройдете, направо повернете, и тут она и есть. Комендант у нас генерал-майор Михаил Николаевич Рылеев.

— Ну спасибо, братец, — сказал Федор, давая солдату полуполтинник.

— Премного благодарны.

Когда солдат ушел, Федор спросил:

— Комендант-то, случаем, не родня нам?

— Кажется, дядюшка. То ли двоюродный, то ли троюродный. Я его никогда не видел.

— Ну и что ж, что не видел? Все одно — родной человек, чего уж лучше! — обрадовался Федор. — Идите скорее, Кондратий Федорович, а я тут вещи постерегу.

Должность коменданта города, переполненного военными, к тому же принадлежащими к армиям нескольких государств и поэтому время от времени неизбежно приходящими в конфликты друг с другом, была довольно хлопотлива, и Рылеев долго просидел в приемной, прежде чем дежурный офицер пригласил его в кабинет.

— Значит, ты сын Федора?

— Да, дядюшка.

— Беспутный был человек, впрочем, царство ему небесное. Чего же ты хочешь от меня?

— Я зашел только засвидетельствовать вам свое почтение как родственнику, дядюшка.

Михаил Николаевич взял документы племянника.

— Бригада твоя сейчас находится возле Базеля, бумаги велю выправить завтра же. Ты где остановился?

— Каналья трактирщик говорит, что свободных комнат у него нет.

— С квартирами у нас плохо. Приезжие у знакомых устраиваются. Ты сейчас погуляй по городу, а вечером приходи ко мне домой. Тут, сам видишь, поговорить некогда.

Вечером, дома, дядюшка разговаривал с Рылеевым душевнее, по-родственному, расспросил про матушку, про Малютиных и других общих знакомых, велел кланяться им, когда Кондратий Федорович будет писать в Петербург.

Потом Михаил Николаевич подробно рассказал Рылееву историю неудачного управления киевскими имениями князей Голицыных Федором Андреевичем, в результате которого