Премудрая Элоиза - Бурен Жанна

Я так надеялась передать тебе свое нежелание делать этот шаг. Не получилось. Мне оставалось лишь поступить по твоей воле.

Итак, мы решили покинуть Палле через два дня и как можно более скрытно вернуться в Париж.

Это решение сразу разлучало меня с сыном. Я должна была оставить в Бретани свое дитя, ибо его существование под дядиным кровом было немыслимо. Для меня это было огромным горем. Я чувствовала, что эта потеря — лишь первая из списка, и он будет длинным. Я знала, что вступая на указанный тобой путь, мы обрекали себя на всевозможные трудности.

Несомненно, я не любила своего сына с надлежащей силой. Однако было жестоко разлучать меня с ним так скоро. Я не сомневалась в опыте и нежности твоей сестры, которая позаботится о нем как о родном. Я уже знала выбранную кормилицу, которая была, по-видимому, доброй и надежной женщиной. Но я не увижу больше своего ребенка!

Утром в день отъезда, когда я в последний раз положила его в колыбель, я ощутила страшную слабость. Невинная прелесть этого маленького существа, которое я оставляла, не зная, смогу ли когда-либо вернуться за ним, держала так, словно меня придавила своим весом безжалостная сила. Пришлось силой увести меня от него.

После волнующего прощания с великодушной семьей, которая приняла меня с любовью, после последнего взгляда на каменный фасад, залитый розово-золотым светом восходящего солнца, после последнего привета колодцу во дворе и деревьям фруктового сада я расцеловала Денизу, как собственную мать, и удалилась.

Целая полоса моей жизни уходила в прошлое. Время наивности кончилось. Начиналось время ответственности.

Наше путешествие прошло удачно. Погода была хорошей. Живые изгороди вдоль тропинок были усыпаны белыми цветами боярышника, на полях зеленели хлеба. Гораздо более легкая на обратном пути, я была и выносливей. В дороге не случилось дурных встреч. Кто удалил с нашего пути разбойников и грабителей — Бог или сатана? Я часто спрашивала себя об этом. Но так и не осмелилась дать себе ответ.

Несмотря на наше любовное уединение, на прелести месяца мая, на страсть, которую ты не переставал ко мне выказывать и на которую я не могла не ответить с воодушевлением, меня мучила смутная тревога. Какая судьба ждет нас в Париже?

Когда впереди показались крыши города, мое сердце сжалось. Наше бегство окончилось. Мы возвращались к чувству долга.

Когда мы пересекали город, его шум и суета оглушили меня, но не освободили от горьких предчувствий.

Фюльбер встретил меня в зале своего дома, который показался мне темнее обычного, со смесью сочувствия и холодности на лице, заставившей похолодеть и меня. Он в самом деле сильно постарел, стал еще больше похож на поверженный грозою дуб. Он объявил, что меня ждет моя прежняя комната, моей служанкой опять будет Сибилла, а церемония бракосочетания состоится через неделю. О моем сыне ни слова. Бастард, несомненно, внушал моему опекуну слишком большой стыд, чтобы он стал упоминать о нем.

Самые бурные чувства охватили меня, когда я оказалась в стенах, где провела свою юность. Ощущение пустоты в руках, чувство, будто я оставила в Бретани часть себя самой, наплыв любовных воспоминаний, тревога от необходимости вновь привыкать к жизни в комнате, покинутой, казалось, навсегда, тоска по тебе и горечь от того, что ты ушел, едва мы прибыли на место, боязнь каких-то действий со стороны дяди, смешанная с неясным страхом перед грядущими событиями, — все это будоражило мне сердце.

Я нервно расхаживала от кровати к окну, глядя в смятении на знакомую мебель и сад, полого спускавшийся к Сене прихотливым узором из цветущих яблонь и розового боярышника. Эта картина, в которой ничто не изменилось, лишь усиливала мою тревогу. Перед окном, глядя в темнеющее небо, которое с криком прорезали стрижи, я позволила себе наконец расплакаться. В этом печальном состоянии меня и застала Сибилла. Слезы, которые я не пыталась скрыть, она приписала волнению и принялась болтать о том, о сем, чтобы помочь мне преодолеть минутное замешательство.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Спала я плохо. Отвратительные кошмары преследовали меня во сне.

В последующие дни мне волей-неволей пришлось готовиться к браку с Пьером Абеляром, духовным лицом и каноником Нотр-Дам! Не думаю, чтобы когда-либо невеста, разбирая приданое, страдала так сильно, как я. Каждый миг, приближавший меня к святотатственному браку, заставлял осознавать наше заблуждение все отчетливее. Хотя Фюльбер обещал хранить тайну, я ни на секунду не поверила в искренность его клятв. Будущее с избытком подтвердило мою правоту!

С тоской в душе отправилась я накануне назначенного дня на исповедь. Затем наступило ночное бдение, предшествовавшее обряду.

Мы решили провести его в молитве, дабы испросить божественное прощение. Но вера без надежды и любви — тот самый гроб повапленный, от которого отворачивается Святой Дух.

Я разучилась молиться. Ты слишком занимал меня, Пьер! К тебе одному влекли меня мои мысли.

Вновь вижу, как мы стоим на коленях на каменном полу, озаренном свечами, чей зыбкий свет прорезывает темноту церкви… Перед шкафчиком со святыми дарами горит лампада. Ее свет оживляет выставленную просфору какой-то трепетной жизнью. Мы облачились в длинные черные накидки с капюшоном, одежду кающихся грешников. Да и кем же еще мы были? Запах ладана и цветов, смешанный с запахом травы, устилавшей пол, дурманил нас. Помню тяжесть своей склоненной головы в ладонях.

С нами были несколько капелланов. Их молитвы, должно быть, сильно отличались от наших! Однако мы вместе прочли всенощную. Голос изменял мне. Твой казался мне более уверенным.

Какой долгой была та ночь!

После всенощной нас оставили в церкви до рассвета. При воспоминании об этих часах горьких размышлений я всегда невольно сравнивала их с посвящением в рыцари. Рыцарю тоже нужны тишина и молитва. Но в знак чистоты он одет в белую тунику. Его душа должна быть незапятнанной, как и его одежда. У меня все было иначе! Несмотря на долгую исповедь и полученное отпущение грехов, я чувствовала себя лишенной свежести, чистоты и надежд. Груз неискупленного греха давил мне на плечи. Я говорила себе, что наша любовь не из тех, что освящает Бог. Наш союз — это вызов Его доброте, и однажды нам придется платить за это безумие.

При первых проблесках дня, пока весь остров еще спал, открылась боковая дверь на хоры, впустив дядю, нескольких его родственников и двух твоих друзей. Позже я узнала, что они поклялись хранить молчание. Они заняли места на скамьях, и обряд начался.

Священник в стихаре приблизился к нам. Он благословил нас и наши кольца. Ты надел обручальное кольцо мне на палец, «туда, где бьется сердечная жила». Одно прикосновение твоей руки к моей, даже в подобном месте, заставило кровь прилить к моим щекам.

После благословения нашего брака мы отстояли мессу, отслуженную ради нас. Я была раздавлена чувством невыносимого обмана.

Едва закончилось богослужение, мы расстались, в последний раз обменявшись взглядами. Ты ушел со своими друзьями. Я вернулась с дядей в дом за монастырской оградой.

Никогда не бывало свадьбы грустнее. Помню, было пасмурно, тепло и сыро. Пора сдержанных слез.

Подавленная, растерянная, я удалилась в глубь сада и села под ореховым деревом. Я оставалась там долго в оцепенении, созерцая реку, которая текла передо мной, суету в порту Сен-Ландри, так развлекавшую меня прежде. Фальшь нашего положения казалась мне безысходной. Она таковой и была.

В последующие дни я обнаружила, что жизнь с дядей оказалась еще тягостней, чем я воображала. Такое враждебное сожительство, без взаимопонимания, без человеческого тепла, не могло продолжаться долго. Фюльбер избегал меня как мог. Я делала то же самое. Так что наши отношения сводились к обмену безрадостными приветствиями утром и вечером. Редкие совместные трапезы с ним наедине оставили в моей памяти чувство пустоты и отвращения. Как я и предвидела, тайный брак ничего не решил. Дядя по-прежнему питал к нам обиду. Я видела его озабоченным, поглощенным своими мыслями и возмущенным знаками внимания, которые я ему оказывала. Как Иуда, он переживал на моих глазах муки вероломства, столь ужасные для христианской совести.