Премудрая Элоиза - Бурен Жанна

Утомленная бездействием, сестра Марг решительно взяла кубок с так и не использованным снадобьем. Пользуясь усталостью аббатисы, не имевшей силы оттолкнуть ее, она приподняла исхудавшее тело, как ребенка, и влила несколько глотков укрепляющего питья в приоткрытые губы. Затем, с материнской нежностью, вновь уложила свою пациентку на смятые простыни.

Неудержимая преданность двигала сестрой-сиделкой. Не обращая внимания на неодобрительный взгляд настоятельницы, она обернула мехом нагретый на углях камень и, приподняв одеяла, просунула его в ноги Элоизе.

— Почему вы упорствуете… — выдохнула мать Агнесса.

Но выражение упрямой верности в глазах сестры Марг заставило ее замолчать.

Вновь повернувшись к ложу, она продолжила молитву.

В глубине комнаты Пьер-Астралаб, преклонив колени, от всей своей пламенной души возносил молитвы.

Сцена, спровоцированная Бьетрикс, была, увы, не последней моей стычкой с Фюльбером.

При редких встречах ты просил меня по-прежнему утверждать, что россказни о нашем браке абсолютно лживы. Я, как всегда, слушалась тебя, Пьер. Моя жизнь становилась адом. Вне себя от моих отрицаний, дядя взял привычку бесстыдно спорить со мной. Можно подумать, он испытывал какое-то злое удовольствие, без конца зазывая к нам все новых друзей, которые непрерывно расспрашивали меня о нашей свадьбе. Словно весь город только и интересовался, что нашим положением.

Фюльбер направлял ко мне любопытствующих, я упорно все отрицала. Он ожесточался, я тоже. Скоро мы дошли до крика. Наши стычки принимали день ото дня все больший размах. Остатки привязанности ко мне, еще сохранявшиеся в его душе после нашего бегства и моего возвращения, окончательно исчезли в результате наших ссор. Сочтя меня неблагодарной и строптивой, он изгнал меня из своего сердца.

С тех пор все между нами умерло. Я уже не входила в число его близких. С той же непреклонностью, с какой он прежде меня защищал, он досаждал мне теперь. Его злоба смогла наконец изливаться свободно. В любой момент я подвергалась самым грубым оскорблениям, упрекам и дурному обращению.

Из гордости и чтобы не добавлять тебе огорчений я никогда не рассказывала в часы нашей близости о жестокости, которую мне приходилось терпеть. Правда, ты приходил очень редко.

Ты начал сомневаться в искренности дяди, обеспокоенный слухами, которые не в моей власти было от тебя скрыть.

— Фюльбер предатель! — поделился ты со мной однажды ночью, когда мы беседовали, восстанавливая силы после любви. — Думаю, он разгласил правду, несмотря на свои клятвы.

Я разделяла твое неодобрение. Хотя и думала, что действия моего опекуна вполне объяснимы. В самом деле, говорить о том, что я твоя жена, при том что я таковой и являлась, вряд ли было самой страшной местью из всего, что могло прийти ему в голову, пока я оставалась в Палле. От столь болезненно желчного существа стоило ожидать и худшего. Ради утоления своей жажды мести он был способен на куда большее, чем простая несдержанность, пусть даже усугубленная вероломством!

Я боялась его. Мне казалось разумней дать ему насладиться этой местью, чем толкать к более страшным замыслам своей непримиримостью. Чтобы понять, что делать дальше, мне хотелось выиграть время, выждать, пока шум вокруг нас уляжется. Но я знала, что твоя бурная натура не сможет подчиниться столь жестокой дисциплине.

Я продолжала, по твоему настоянию, опровергать все, что о нас говорили. Фюльбер бесился. Мне без конца приходилось уклоняться от его ударов. Иногда я просто не успевала уворачиваться от летящих в меня с размаха предметов.

Внезапно события приняли стремительный оборот.

После особенно мучительной ссоры, во время которой дядя чуть меня не покалечил, ударив кочергой, ты узнал обо всем, что происходило под нашей крышей.

Думаю, это Сибилла, оскорбленная в своей привязанности ко мне, решила предупредить тебя. Зачем она не смолчала?

Однажды ночью ты вдруг явился без предупреждения. На мои расспросы ты ответил, что знаешь, как со мной обращаются, и не желаешь, чтобы так продолжалось.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Что же, по-твоему, я должна делать?

— Покинуть этот дом.

— Что ты говоришь!

— Другого выхода нет.

— Куда же я пойду?

— Я об этом подумал. Я не могу долго принимать тебя у себя. Это будет означать подтверждение нашего брака.

— Но другого пристанища у меня нет.

— Есть! Ты вернешься в Аржантей, где ты училась.

— В монастырь!

— У нас нет выбора.

— Что мне там делать, раз я твоя жена?

— Ты спокойно будешь продолжать учебу, пока я не заберу тебя. Нам нужно лишь выиграть немного времени. Позже, когда все успокоятся, поищем более подходящее решение.

Я размышляла.

— Я буду жить в Аржантейе как мирская паломница?

Ты смотрел на меня с недоумением.

— Мне кажется, будет надежней, если ты наденешь монашеское платье, — сказал ты через мгновение. — Священная одежда оградит тебя от преследований дяди. Среди послушниц, вдали от мира, тебе не придется опасаться его посягательств.

Меня охватила тревога.

— Я предпочла бы не надевать платье монахини. Оно разлучит меня с тобой надежнее монастырских стен.

Помню, как ты рассмеялся, Пьер. Ты заверил меня, что ни монастырские стены, ни грубые черные одежды не помешают тебе приходить ко мне, когда мы пожелаем. Затем ты заключил меня в объятия.

Все произошло, как ты хотел.

В условленный день я тайно пришла к тебе, сказав дома, что отправляюсь на ярмарку в Ланди. Сибилла, конечно, сопровождала меня. В твоем жилище, которое должно было быть и моим и куда я не могла войти без волнения, я под твоим руководством переоделась в монашеский наряд. Не знаю, как тебе удалось так быстро его раздобыть. Об этом я тебя не спросила. Там было все, кроме покрывала, которое надевают лишь после принесения обетов. Ты сам помог мне облачиться и накинул на плечи просторный плащ.

То были, увы, последние знаки внимания, которые ты мне оказал! Расставшись со своими пестрыми нарядами, я, сама того не зная, облачилась в плащ Несса, который мне уже не суждено было снять.

Ты нашел меня в этом суровом облачении привлекательной и засвидетельствовал мне это, рискуя измять платье. Я не разделяла твоего игривого настроения. Меня душила тревога.

Со скорбью в сердце я наконец покинула тебя и направилась в монастырь. Верхом на кобыле, со служанкой за спиной, я медленно рассекала толпу. Был праздничный день. На улицах, площадях и во дворах танцевали. Было тепло. Разносчики вина и трактирщики сбивались с ног, и со всех сторон виднелись раскрасневшиеся лица. От толпы, легко одетой, расположенной к шуткам и возбужденной жарой, исходило веселье. Женщины нервно смеялись, мужчины приударяли за ними, а дети, оставленные без присмотра, с визгом носились от одной группы к другой и путались под ногами лошадей.

С какой тоской пересекала я эту толчею, в которую не прочь бывала окунуться сама, когда у меня было время! Я была еще слишком молода, чтобы забыть о развлечениях, свойственных моему возрасту. Как долго продлится мое заточение? Я вздохнула. Но среди радостной толпы я чувствовала себя чужой. Уже изгнанницей.

Вовсе не оттого, что была легкомысленной по натуре. Танцам я предпочитала книги. Но хоть моя юность и предпочитала учение играм, она, тем не менее, оставалась юностью. Я любила веселье, музыку, прогулки и наряды из яркого шелка.

Заточая себя в монастыре, я, возможно, надолго отказывалась от всего этого. Из любви к тебе я пожертвовала бы и большим. Ты это знал. Но не рисковала ли я, возвращаясь под монастырский кров, лишиться встреч с тобой, столь мне необходимых? Когда и как ты сможешь посетить меня? Объятия нам будут отныне воспрещены. Плотской союз, осуществляемый нами так совершенно, в стенах аббатства будет святотатством.

Уйдя в свои горькие мысли, я удалялась от Парижа и его суеты. Дорогой, следующей от Большого Моста к Сен-Жермен-ле-Рон, я добралась до рынков Пурсо и дороги на Аржантей.