Бестия - Рут Ренделл

Подождав несколько секунд, Уэксфорд постучал в дверь, открыл ее и вошел.

Молодой человек обернулся и окинул его взглядом (именно такого Уэксфорд и ожидал). Ему часто приходило в голову, что в некоторых школах учат смотреть именно так: уверенно, презрительно, с оттенком негодования, точно так же, как учат отрабатывать дикцию, положив в рот сливовую косточку.

Дэйзи не улыбнулась. Она умела быть вежливой и приветливой, не улыбаясь. Редкое искусство.

— О, здравствуйте! — Сегодня она говорила тихо, но чувствовалось, что уже контролирует себя, вчерашние истерические нотки исчезли. — Николас, это инспектор… старший инспектор Уэксфорд. Мистер Уэксфорд, это Николас Вирсон, друг моей семьи.

Она произнесла это спокойно, без тени колебания, хотя семьи больше не было.

Мужчины кивнули друг другу. Уэксфорд сказал «добрый день», Вирсон лишь кивнул еще раз. По его представлениям об иерархии, в его незыблемой Системе Бытия полицейским отводилось место где-то внизу.

— Надеюсь, вы чувствуете себя лучше.

— Все в порядке, — опустила глаза Дэйзи.

— Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы мы могли поговорить? Поговорить подробнее?

— Я должна, — ответила Дэйзи, поднимая подбородок. — Вчера вы ясно сказали, что это необходимо и что у нас нет другого выбора.

Он заметил, как пальцы ее крепко сжали завернутые в бумагу стебли роз, и ему показалось, что она сделала это специально, чтобы пошла кровь. А может быть, шипы уже были срезаны.

— Вам придется уйти, Николас.

Мужчин с таким именем почти всегда называют «Ник» или «Ники», но она назвала его «Николас».

— Очень мило, что вы пришли. Я обожаю цветы. — И она еще раз, не глядя, сжала стебли.

Уэксфорд знал, что Вирсон произнесет эти слова или что-то подобное:

— Послушайте, я надеюсь, вы не собираетесь устраивать Дэйзи нечто вроде допроса? Я хочу сказать — сейчас, под конец дня, да и что она может рассказать вам? Что она помнит? Она очень растеряна, ведь так, милая?

— Нет, я не растеряна. — Она говорила тихим монотонным голосом, делая ударение на каждом слове. — Я вовсе не растеряна.

— Это она мне говорит! — притворно рассмеялся Вирсон.

Встав со стула, он несколько секунд постоял у кровати, сразу как-то растеряв прежнюю уверенность. Затем через плечо бросил Уэксфорду:

— Может, она и сможет описать бандита, но автомобиля она не видела.

Почему он это сказал? Оттого ли, что просто нужно было что-то сказать, чтобы заполнить время, пока он раздумывал, поцеловать ее или нет? Дэйзи подняла к нему голову, чего Уэксфорд совсем не ожидал, и, быстро наклонившись, Вирсон поцеловал ее в щеку. Поцелуй вызвал в нем прилив сил.

— Я могу для вас что-нибудь сделать, дорогая?

— Да, пожалуйста. Когда будете выходить, не могли бы вы найти вазу и поставить цветы?

Очевидно, это было не совсем то, на что он рассчитывал, но ничего другого, как согласиться, ему не оставалось.

— Вы найдете ее там, что у них называется мойкой. Не знаю, где это, по-моему, на первом этаже где-то налево. Бедные сестры всегда так заняты.

Вирсон вышел, унося розы, которые недавно принес.

Сегодня на Дэйзи был халат, обычный больничный халат с завязками на спине. Он закрывал и левую забинтованную руку, но, как и вчера, к ней тянулась тонкая трубочка от капельницы. Она поймала его взгляд.

— Так легче вводить лекарства. Поэтому они пока оставили ее. Сегодня обещали снять. Но я больше не больна.

— И вы не растеряны? — повторил ее слова Уэксфорд.

— Совершенно. — Затем она заговорила как взрослый зрелый человек. — Я думала над тем, что произошло. Мне говорят, чтобы я не думала, но я должна. А как же иначе? Я знала, что мне нужно будет рассказать вам все как можно подробнее, поэтому я и думала, как это лучше сделать. Кажется, какой-то писатель сказал, что насильственная смерть великолепно способствует концентрации мыслей?

Он удивился, но ничем не показал этого.

— Сэмюэл Джонсон, но это относилось к тому, кто знал, что на следующий день будет повешен.

Она чуть улыбнулась, но еле заметно, одними уголками губ.

— А вы совсем не отвечаете моему представлению о полицейском.

— Вы не часто с ними встречались, осмелюсь заметить.

И вдруг он подумал, что она выглядит совсем как Шейла. Да, она выглядит как моя родная дочь. Правда, у нее волосы темные, а у Шейлы — светлые, но ведь не это делает людей похожими друг на друга, что бы там ни говорили. Здесь было сходство в чертах, в овале лица. Когда говорили, что Шейла похожа на него, потому что у них одинаковый цвет волос, он немного злился. Был одинаковый до того, как он поседел и растерял половину. Шейла красивая. И Дэйзи красивая, и она похожа на его дочь. Обращенный на него взгляд Дэйзи был полон печали, граничащей с отчаянием.

— Вы говорили, что думали над тем, что произошло. Расскажите мне.

Она кивнула, выражение ее лица не изменилось. Протянув руку, она взяла со столика стакан — лимонный сок с мякотью и совсем мало воды — и сделала маленький глоток.

— Я расскажу вам обо всем, что случилось, все, что я помню. Ведь вам это нужно, верно?

— Да. Пожалуйста.

— Вы должны остановить меня, если что-то будет неясно. Вы сделаете это, не так ли?

Неожиданно тон ее изменился: так разговаривает человек, привыкший обращаться к слугам, и не только к слугам, говоря, что ему нужно, и привыкший к повиновению. Да, подумал Уэксфорд, она привыкла, одному велит прийти, и он приходит, другому — уйти, и он уходит, третьему — сделать то-то, и он исполняет. Уэксфорд подавил улыбку.

— Конечно.

— Трудно представить, с чего начать. Дэвина, когда писала книгу, всегда так говорила. С чего начать? Можно начать с того, с чего, как тебе кажется, все началось, а потом понимаешь, что все началось гораздо раньше. Но в данном случае… давайте я начну с середины дня?

Он кивнул.

— Перед этим я была в школе. Я учусь на дневном отделении в Крилэндсе. Честно говоря, я бы хотела и жить там в интернате, но Дэвина не разрешала. — Уэксфорду показалось, что она что-то вспомнила, а может, только, что бабушки уже нет в живых… — На самом деле это было бы глупо. Крилэндс находится всего по другую сторону от Майфлит, полагаю, вы знаете.

Он знал. Очевидно, Крилэндс была также alma mater и для Сибрайта. Небольшая привилегированная закрытая школа, она тем не менее входила в Ассоциацию директоров, так же как Итон и Хэрроу. Плата была одинаковой. Основанная принцем Альбертом в 1856 году, семь-восемь лет назад она открыла свои двери и для девочек.

— Занятия в школе заканчиваются в четыре. Дома я была в четыре тридцать.

— Вас кто-то подвез на машине?

Она посмотрела на него с неподдельным изумлением.

— Я вожу сама.

Великая британская автомобильная революция не обошла его стороной, но он хорошо помнил время, когда наличие трех-четырех машин в семье считалось чем-то вроде американской аномалии и большинство женщин не умели водить. Если бы его мать спросили, водит ли она машину, она бы удивилась, заподозрив в вопросе скрытую насмешку. Его сдержанное удивление не укрылось от глаз Дэйзи.

— Дэвина подарила мне машину на день рождения, когда мне исполнилось семнадцать. На следующий день я сдала на права. Должна сказать, это было большое облегчение — не зависеть от них или от Кена, который раньше возил меня. Значит, как я уже говорила, домой я приехала в четыре тридцать и сразу же пошла к себе. Вы, наверное, видели мой уголок. Я его так называю. Раньше там были конюшни. Там же я держу свою машину, и еще есть комната, которая принадлежит мне, только мне.

— Дэйзи, должен вам кое в чем сознаться. Мы устроили в вашем уголке следственную комнату. Это место оказалось самым удобным. Следовало бы спросить у вас разрешения, и мне очень жаль, что так получилось.

— Вы хотите сказать, что там полно полицейских, стоят компьютеры, столы и… и доска? — Что-то в этом роде она, наверное, видела по телевидению. — Вы как бы ведете расследование оттуда?

— Боюсь, что да.

— О, ничего страшного. Я не возражаю. Почему я должна возражать? Будьте моими гостями. Я вообще теперь не имею возражений ни против чего. — Она отвернулась и слегка поморщилась, затем сказала очень спокойно: — Разве можно беспокоиться о такой мелочи, если у меня нет того, ради чего стоит жить?

— Дэйзи…

— Нет, пожалуйста, не надо. Не говорите, что я молода, и что у меня вся жизнь впереди, и что все пройдет. Не говорите, что время — лучший доктор и что через год для меня это будет уже в прошлом. Не надо.

Кто-то уже говорил ей эти слова. Врач? Больничный психолог? Николас Вирсон?

— Хорошо, не буду. Расскажите, что произошло после того, как вы вернулись домой.

Чуть помедлив, она глубоко вздохнула.

— У меня свой телефон, думаю, вы заметили. И, полагаю, вы пользуетесь им. Позвонила Бренда и спросила, не хочу ли я чаю, потом она принесла его. Чай и печенье. Я как раз читала, мне много надо готовиться к майским экзаменам, вернее, надо было готовиться.