Эхолетие - Андрей Сеченых

– Мам, всё уже решено. Я еду ровно через месяц. Я уже подал документы на оформление командировки. Не волнуйся, я туда и обратно, это же не край мира.

– Поль, если бы командировка была на Луну, я бы так не волновалась. Понимаю, что это материнские страхи, но ничего с собой сделать не могу, прости.

– Не извиняйся, мам, – Поль улыбнулся и поцеловал её в щеку, – мы же с тобой хоть немного, но русские, да?

Катрин достала из своей сумочки платок и промокнула им глаза. Потом еще раз сунулась в сумочку и на этот раз достала какие-то бумаги.

– Поль, чтобы немного облегчить задачу, я хочу кое-что тебе передать. Это всё, что у меня осталось от отца. Прошу об дном, если будет сложно что-либо узнать, не бейся головой об стенку, ты для меня дороже всего на свете. Вот всё, что мы смогли узнать о нем за сорок лет.

Она положила на стол фотографию и две бумаги, одну на стандартном листе, а вторую на клочке, почти истлевшем, сером и ужасно измятом. Поль жадно, но аккуратно схватил всё, что она выложила. С черно-белой фотографии прямо ему в глаза смотрел молодой человек, чуть старше его по возрасту. Шатен, немного волнистые волосы, прямой нос, высокий лоб, пиджак и белая рубашка с галстуком-бабочкой, взгляд открытый и строгий, руки скрещены на груди. Поль с необычайным волнением разглядывал фотографию своего деда.

– Мам, а сколько ему здесь лет?

– Бабушка говорила, что около тридцати.

Поль отложил фото на время в сторону и пододвинул к себе остальные бумаги. На стандартном листе с изображением герба СССР и подписью «Коллегия Верховного Суда Союза ССР» с левой стороны, был напечатан на машинке короткий текст: «Справка. Дело по обвинению Бартенева Владимира Андреевича, до ареста – 28 мая 1937 г., работающего заведующим кафедрой философии в лисецком университете, пересмотрено Коллегией ВС СССР. Приговор тройки при Управлении НКВД СССР по ЛО от 30 октября 1937 года в отношении Бартенева В.А. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Бартенев В.А. реабилитирован посмертно. Председательствующий Судебного Состава Коллегии Верховного Суда СССР полковник юстиции Ю. Костромятин».

Поль перечитывал короткую, сухую справку десятый раз. Прикладывал и примеривал к ней фотографию своего деда, да какого там деда, Бог мой, молодого еще человека, который совершенно не выглядел немощным стариком. Была жизнь, работа, семья, надежды, и кто-то взял и всё это перечеркнул по нелепой ошибке.

– Мам, а что за «вновь открывшиеся обстоятельства»?

– Поль, этого уже не узнает никто. Ты только не волнуйся, дружок. Я в себе носила те же чувства все эти годы и ношу их о сих пор. Может, теперь тебе коньяк предложить? – Катрин невесело улыбнулась.

– Нет, спасибо, ма, – я крепче пива ничего не пью.

Поль перевел взгляд на серый полуистлевший клочок бумаги и бережно развернул его. Надписи с двух сторон явно озадачили парня. На одной коряво было нацарапано: «Жду со шлюмкой», на обратной кто-то каллиграфическим почерком написал два слова: «Люблю. Сорока». Поль еще раз внимательно прочитал несколько слов, но ясности это не принесло. Он растерянно посмотрел на мать и спросил:

– Ма, а что это значит? – Поль поднес бумагу к близоруким глазам и по слогам прочитал – шлюм – кой, со-ро-ка. Сорока – это птица, да?

Катрин нервно поежилась, обняла себя за плечи и грустно произнесла:

– Если бы ты знал, как не просто начинать все заново… Послушай, Поль, точно такой же разговор у меня состоялся с твоей бабушкой лет тридцать назад. Это произошло уже здесь в Туре, после почти десяти лет скитаний по Финляндии. Сначала одна война, потом вторая. Мы про папу никогда не говорили, это была запретная тема, но однажды бабушка показала мне этот маленький клочок бумаги и рассказала его историю. Перед нашим побегом из страны папу арестовали, и они с мамой заранее договорились, что он в течение месяца сообщит ей имя того, кто подскажет, где его искать. Однажды наш знакомый по Лисецку привез вот это сообщение от папы. На одной стороне – это его почерк. Так мама сказала…

– Мам, погоди, мне совсем непонятно, что написано не его рукой, – перебил её Поль.

– Здесь как раз всё предельно ясно. Наш друг пояснил, что шлюмка – значит тарелка, и для того, чтобы попасть в твои руки, записка проделала длинный путь, через несколько камер и через десятки рук. Кто-то давал папе знак, что готов принять от него письмо. Как его звали, я не знаю, да и никто бы такого не сказал. Папин друг нам сообщил, что отец арестован и что статья у него расстрельная. Ждать нам было больше нечего, – Катрин на секунду окунулась в воспоминания, а глаза снова аполнились слезами. – А что касается записки, то самое интересное – это как раз «Сорока». То, что это не птица, я надеюсь, тебе понятно. Папа же обещал дать для контакта человека, кто помог бы его найти. Мама сначала думала, что это чья-то кличка, но тот, кто привез записку, сказал, что таких в Лисецке он не знает. Потом они вместе решили, что это фамилия, но опять же папин друг звонил несколько раз в Лисецк и через кого-то узнал, что в городе три человека с такими фамилиями, но они принадлежали одному алкоголику и двум пенсионерам. Этот вариант тоже отпал. Оставался один единственный: скорее всего это либо кто-то из политических, тот, кто был вместе с отцом в камере, либо, как после предположила мама, он просто указал неверную фамилию, лишь бы мы только уехали из страны. В результате никто из нас так этого и не узнал. В пятьдесят седьмом году мама сделала кучу запросов, пока, наконец, не появилась вот эта справка, которую ты держишь в руках. Главное то, что отца расстреляли тогда еще в тридцать седьмом, а где его могила – так никто и не узнал.

Поль сидел на диване и внимательно изучал документы, но ничего нового, кроме той информации, что была заключена в них, они сообщить не могли. Катрин замолчала, и Поль, чтобы не порвать тонкую нить разговора, сказал:

– Мам, наверное, это всё не просто будет, но я постараюсь что-нибудь раскопать.

– Поль, твоя главная задача – твоя работа, – Катрин твердо посмотрела ему в глаза, – обещай мне, что этот приоритет останется для тебя на первом месте.

– Не волнуйся, так и будет, обещаю. Если я брошу работу, то меня выгонят из страны, – улыбнулся Поль.

– Ты напрасно шутишь. Тебя ждет страна, полная секретов, и эти секреты охраняются такой организацией как КГБ. И если, спаси Бог, ты залезешь на их территорию, тебе несдобровать. И, – она протестующе подняла руку на попытку сына возразить, – даже если это твой родной дед, его прошлое может так же составлять какой-то секрет. Если хочешь сделать мне приятное, сделай побольше фотографий, сходи в тот дом, где мы жили. Я точный адрес не знаю, но название улицы помню – Плехановская, а дом рехэтажный, желтого цвета, с аркой, и если войти во двор, то там еще одна арка будет в доме напротив. Да кстати, там у нас во дворе два дерева срослись вместе, мы, будучи детьми, прятались в них. Может, они уцелели во время войны, кто знает.

– Конечно, схожу, мам, мне самому это очень интересно.

– Поль, не забудь про своё мужское обещание, я надеюсь на тебя. О-ля-ля, – Катрин посмотрела на маленькие часики, – совсем заговорились мы с тобой, уже ночь. Мне пора.

– Ма, давай такси вызовем, – подскочил Поль.

– Нет, спасибо, я пешком пройдусь. Хочу немного воздухом подышать, не провожай. Чао, дружок, – она подошла к сыну, поцеловала его, закидывая кожаную сумку себе на плечо, и спустя минуту Поль наблюдал в окно, как хрупкая фигурка в легком белом плаще вышла из ворот его двора.

Месяц пролетел незаметно. Поля целиком поглотила суета подготовки и сбора документов, и еще не давали расслабляться уроки французского, которые никто не отменял. Департамент образования в течение недели дал положительное заключение на ротацию двух педагогов. Еще через две недели он получил рабочую визу в свой паспорт, и последняя неделя ознаменовалась тем, что пришло еще одно письмо от Люка Арно.

Поль без ножа вскрыл конверт, надеясь увидеть внутри обширное послание, но старина Люк был как всегда немногословен: «Дружище, привет. Надеюсь, что ты успеешь получить письмо до своего отъезда. Очень рад, что сменишь меня. Пишу с одной целью, о деньгах. Будь внимателен с наличностью. В этой стране нельзя платить франками и нельзя их менять, где попало. Ты не поверишь, здесь с этим строго, вплоть до расстрела. Это не шутка. Официальный курс зверский, конечно, ориентировочно за сто франков дают двенадцать рублей с копейками. С рук можно продать раз в десять дороже, но риски огромные. Прилетишь в Шереметьево и сразу топай на второй этаж. Там есть специальный пункт обмена валют для иностранцев. В городе обмен денег только в гостиницах, да и то не во всех. Главное, задекларируй франки на таможне и упаси тебя Бог потерять декларацию. Без нее и без чеков из обменников тебя могут задержать на обратной дороге во Францию, даже если франки тобою честно заработаны, не смейся, такие случаи были. Да, и что касается твоего маршрута по прибытию: Шереметьево – автобусом до Москвы – метро до станции Комсомольская, оттуда Казанский вокзал и Лисецк. Всё, обнимаю, твой Люк»…