Мое не мое тело. Пленница - Лика Семенова

в чем твой порок? В горячности. Все равно, что выбить искру на пороховом складе.

— Отпустить сейчас Зорон-Ата — все равно, что планировать диверсию.

Абир-Тан вмиг посерьезнел, но уже слегка захмелел — широкое лицо пошло красными пятнами, особо контрастными у седых висков. Он всегда краснел уже с одного бокала.

— Ты, конечно, можешь расценить, как сочтешь нужным.  Ты мой карнех. Но попомни мои слова: завтра сделаешь, а послезавтра пожалеешь.

— Не тебе судить.

— Я старше. И, может, хоть немного практичнее.

— У… Семь гребаных лет добавили тебе мудрости? Но не сменили китель.

Он вновь опрокинул бокал, пропустив издевку. Китель его давно не волновал. Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру и вернуться за стол.

Абир-Тан заметно приободрился, отрезал кусок жареной оленины и отправил в рот, активно работая мощной челюстью:

— Согласись, девка слишком хороша, чтобы спустить ее вот так. Как в сортир.

— Зорон-Ат в этот раз дает хорошие шансы.

— Ты еще веришь этому жирному ланцетнику? Зорон-Ат всегда что-то дает. И в прошлый раз, и в позапрошлый. И в любой другой. Им движет научный интерес, ничего больше. Он привык с малолетства резать жаб и смотреть, что внутри. Не одна, так другая. Что жаба, что девка с битым геном. Но тех было не жалко, они были пустые.

— Пытаешься оправдаться? — я тоже отрезал кусок и отправил в рот.

Чертова дрянь вычерпала меня так, что я чувствовал дикий голод, будто не ел пару суток. Оленина, впрямь, оказалась недурна, и выступивший на языке мясной сок на какое-то время принес удовлетворение.

— Предостерегаю.

— Я не просил.

Какое-то время мы ели в полном молчании. Абир-Тан яростно налегал на вино и с каждым бокалом приободрялся:

— Ты расходуешь эфир при каждой перегонке. Толстяк сам говорил. Туда-сюда. Капля за каплей. В один прекрасный момент ты угробишь не только донорское тело, но и благородную Этери. От нее ничего не останется.

— Я клялся архону.

— Только это тобой и движет.

— Придержи язык.

Он отложил вилку, подался вперед:

— Дождись Зорон-Ата и поговори с ним еще раз. Пусть высчитает точные цифры. Я бы тоже послушал — он складно врет… Давай начистоту. Ведь мы оба знаем, что все это закончится ничем.

— Не каркай.

— Ладно… — Абир-Тан поднял руки, демонстрируя открытые ладони, будто сдавался. Но жесты уже были развязными. — Но ты и сам все усложняешь. Судя по всему, она у тебя так и остается девственницей. Лишние риски… Не хочешь сам — отдай ее мне. Со мной у нее ничего не выйдет, я не так чувствителен к наиру.

Его красное лицо лоснилось. Он даже улыбнулся в предвкушении. А мои руки непроизвольно сжались в кулаки.

— Либо я — либо никто. Ты забываешь, для чего предназначено это тело.

Абир-Тан расхохотался. Крепкое вино из Каш-Омета делало свое дело. Он вылакал всю бутылку. Уже охмелел настолько, что начал заплетаться язык:

— Не слишком верится, что причина только в этом. Нет ничего естественнее, чем хотеть… красивую девку — я тебя понимаю, как никто. Но ты усложняешь даже здесь.

— Я не желаю видеть ее.

— Не верю. — Он вновь приложился к вину: — Не желаешь видеть — значит, признаешься, что она уделала тебя. Прости, но так и есть, — он причмокнул и развел руками.

Я в ярости отбросил вилку, она угодила в бокал, и на белой скатерти расползалось кровавое пятно.

— Ты опять набрался. Часа не прошло!

Он откинулся на спинку стула и блаженно кивнул:

— Зато мне простительно не выбирать выражений. Так я могу забыть, что говорю с карнехом.

Я больше не хотел его слушать. Поднялся и направился к двери.

— Уже уходишь? У меня есть еще бутылочка.

— Проспись.

Я вышел во двор, в прохладную ветреную ночь. Чертов пьяница! Он будто подковыривал ногтем все то, что я понимал и без него. Будто нарочно. Разбередил сомнения. Сколько попыток провалилось? Я уже перестал их считать. Сейчас я уже не понимал, готов ли так бездумно жертвовать Тарис, как собирался всего несколько часов назад. При одном воспоминании о ней все закипало внутри, я физически ощущал эту муку. Я не выдержу неделю, зная, что она так близко. Теперь я боялся либо подсесть на нее, как на наркотик, либо убить, если она снова опустошит меня. Я хотел видеть ее, касаться, чувствовать наир. Я желал ее так, как никого и никогда.

Меня разрывало от противоречий, и я не понимал, что собираюсь сделать.

Глава 10

Я сидела на узкой откидной кровати, покрытой серым шерстяным одеялом. Раскачивалась вперед-назад. Здесь не было окон, лишь дорожка лампочек на потолке, которые я не могла выключить. Свет бликовал в стальных стенах, будто множился. Сводил с ума. За пластиковой перегородкой — унитаз и маленькая раковина. Похоже на камеру, одиночку.

Я боялась лечь. Еще больше боялась уснуть. Я понимала, что теперь от меня мало что зависело, но бодрствование давало хоть какую-то иллюзию контроля. Я вздрагивала от малейшего шума за глухой дверью. От едва различимого звука шагов. Внутри все обрывалось, расползалось омерзительным холодом, который будто медленно убивал меня.

Я бесконечно винила себя. Каждую секунду. Идиотка! Все еще играла в оскорбленную невинность, когда он хотел видеть шлюху. Не место и не время. На войне все средства хороши. Сейчас эта поговорка приобретала до невозможности реальный смысл. Иллюзии давно рассыпались в пыль, а действительность диктовала свои правила.

Идиотка.

Если бы я могла хоть что-то исправить, отмотать назад. Дать ему столько наира, чтобы он встал поперек горла. Ведь можно объесться даже самым вкусным блюдом. Так, что не сможешь месяц на него смотреть. Но потом неизменно хочешь снова. Это был мой шанс. Единственный шанс. И я все испортила. Сама.

Я решительно поднялась, оправила платье и подошла к двери. Стукнула кулаком несколько раз. Ответом было молчание. Я колотила снова и снова, глохла от гулких громоподобных ударов. Наконец, дверь дрогнула, поехала вверх. Я увидела солдата. Он сделал шаг в камеру, огляделся, будто хотел найти что-то недозволенное. Наконец, посмотрел на меня:

— Чего шумишь?

— Я хочу видеть карнеха.

— Не положено.

— Я хочу сообщить что-то важное. Скажите ему.

Он какое-то время молчал, будто обдумывал. Наконец, покачал головой:

— Не положено.

Я растерялась. Кусала губы, беспомощно шарила взглядом по полу. Наконец,