Десять/Двадцать. Рассказы - Олег Игоревич Якушевич

и женщину в бигудях

Александр Петрович в новый год перебрал и проснулся с незнакомой женщиной в бигудях. Сказал: «Здравствуйте» и пошёл искать по квартире своё исподнее.

Про Земляных червяков

Александр Петрович накопал червей и пошёл опять на Оредеж. К сожалению, ни один червяк не пострадал, он выкинул всю эту гадость в яму и под моросящим дождём ушёл в туман.

Про то, как Александр Петрович в очередной раз женился

Александр Петрович в очередной раз женился. Но жена устраивала такие страшные ролевые игры, что он испугался и в странной одежде убежал к предыдущей жене.

Про то, как Александр Петрович съел свиную вырезку, и что из этого вышло

Александр Петрович съел какую-то вырезку. Потом пожалел.

Про Трёх женщин

Александр Петрович поехал в отпуск на море в плацкартном .вагоне. К нему подсели три женщины с ярко накрашенными губами, и он остался навсегда с ними в Самаре.

Про Макароны

Александр Петрович вышел купить макароны. Ему продали какую-то ерунду, которую он варил часа три и, в итоге, всё выбросил.

Малороссийская усадьба

Иван Сергеевич Коваленко проснулся на просторной кровати в тёмной зале с широкими сводами. Он был не раздет и не разут. В руке он держал автоматический револьвер «Уэбли-Фосбери», который, как он сразу вспомнил, был им найден на просторах Первой Мировой войны. Но поскольку Иван Сергеевич не спал трое суток, то сон его постоянно путался с действительными событиями, и зачастую во сне он видел более реалистичные картины, нежели наяву. Он скинул ноги с кровати, и его сапоги гулом отдались по всему тёмному, необъятному помещению.

«Ты что шумишь?» – ответил, как из пещеры, лежавший рядом бывший поручик Стержнёв, – «рано ещё».

И тут Иван Сергеевич понял, что он не с женой в частном домике при вокзале ждёт паровоз на юг, в Астрахань, дабы отправить семью подальше от фронта, а в разбитой малороссийской двухэтажной усадьбе удерживает высоту или что там, и возможную поутру атаку белогвардейцев.

Была глубокая тихая ночь, которая только может быть в этих широтах в конце августа. В гулкой зале даже не было видно окна, но Иван Сергеевич его нашёл. Стекло было давно разбито, Иван Сергеевич сел половиной туловища на широкий подоконник, достал из грудного кармана портсигар.

«Э! Товарищ Стержнёв», – гулко и с усмешкой пророкотал его голос под сводами, хотя говорил он тихо. – «Закурить не желаете?»

«Свои есть», – сонно простонал Стержнёв с временной задержкой, и перевернулся на скрипнувших барских перинах. Потом сказал ещё чего-то, но было не понятно что.

…Они очутились в окружении вчера поздним вечером, и сколько их спаслось на этой усадьбе, было неизвестно. В сумерках спасался, кто мог. Вот и они со Стержнёвым да простоватым товарищем Молоховым добрались до второго этажа этой усадьбы, и, увидев перины, и прислушавшись на поостывшую стрельбу, легли навзничь, прежде помечтав о продовольствии, которого не было вовсе.

«Разговорчики!» – хотел крикнуть тогда Иван Сергеевич, когда Стержнёв заговорил о хлебе с салом, но только шепнул, отвернувшись от окошка: – «Хватит. Всем спать»…

Когда на ветру погасла папироса, Коваленко уже спал в странном положении, сидя на подоконнике.

Проснулся он от того, что, как будто бы во сне он подбирал ключи, а на самом деле это лязгал унтер-офицерским наганом, сидя на кровати, товарищ Стержнёв.

«Доброе утро, брат», – весело, как в санатории, отозвался однополчанин. –«Хорошо отлежались, даже не стреляют. Механизм бы смазать», – добавил он, показывая несчастное оружие, встал и ушёл в соседнюю залу, засунув пистолет в карман галифе.

Все его слова расходились эхом как в католическом соборе. И действительно, зала была тёмная и хмурая, а без освещения свод потолка уходил куда-то в неизвестную глубину. Помимо этого, рядом с удивительно широкой кроватью, посередине комнаты стоял овальный стол на изогнутых массивных ногах, в углу угадывался книжный шкаф без книг и рядом на стене повешенная шкура тюленя или нерпы должна была что-то символизировать типа богатства. На полу был расстелен истоптанный ими же самими, Коваленко, Стержнёвым и Молоховым, персидский ковер кроваво-черничных цветов.

Из соседней залы Стержнёв вернулся с бутылкой коньяку и парой стаканов: видимо, из кабинета сгинувшего навсегда жившего здесь дворянина или контры.

Коваленко посмотрел на поставленные на стол стаканы и решил сперва узнать о Молохове, так как Стержнёв проснулся раньше и должен был знать больше. Но не успел Иван Сергеевич сформулировать свой приказ, как раздались гулкие шаги, и в залу вошёл сам Молохов с дымящейся кастрюлей. Чтобы не обжечь руки, он дужки ручек обернул своими портянками. На первом этаже хлопец нашёл коробку английского чаю, развёл во дворе костерок и успел вскипятить воду.

Коваленко со Стержнёвым переглянулись, и Стержёв, как кошка, прошёлся к разбитому окну. Стояло туманное утро и не было ни какого постороннего звука. Этого было недостаточно для их безопасности, и Стержнёв, обернувшись на каблуках яловых сапог, просто и несколько вульгарно закричал на Молохова:

«Товарищ Молохов, какого ляда вы развели костёр в этом саду на виду у врага?»

В ответ по залам пронеслось его же смеющееся и утихающее эхо:

«Ду-ду-гу-гу…»

«Пройдите во двор и оцените обстановку», – добавил Иван Сергеевич и взял венский стул, чтобы сесть за стол, поближе к коньяку.

Молохов надел через плечо винтовку, а Иван Сергеевич, командир разбитого, а, в прочем, так и не созданного подразделения, вместе с бывшим поручиком Стержнёвым взялись за стаканы.

«Гляньте, какая у меня судьба», – начал Стержнёв…

Молохов спустился вниз по винтовой лестнице и перестал слышать разговор двух своих уцелевших товарищей. Он и сам не знал, как остался жив после вчерашнего вечернего боя, да и не должен был жить. Когда отступала армия, ему показалось, что бежать надо куда хочешь, он и хотел было бежать домой, хотя не знал, где он. Но за ворот шинели его схватил этот замком Стержнёв и нехорошими словами велел скрываться вот в той чёрной усадьбе, а сам побежал дальше во мглу, пытаясь оторопить убегавший его, Стержнёва, отряд.

Пройдя через большую крытую веранду, Молохов сразу спустился с каменного крыльца в яблоневый сад. Сквозь глухой туман где-то далеко вдруг пророкотал пушечный выстрел. На всякий случай он загнал патрон в патронник своей мосинке и пошёл вдоль ограды, как привидение.

«Гляньте, какая у меня судьба», – начал Стержнёв. И вдруг переменил интонацию:

«А ты знаешь, Иван Сергеевич», – продолжил он, покручивая в руке стакан, – «это как будто я только половину жизни прожил. Наверное, любил, и то не в полную силу. А когда при прежнем режиме разрешили дуэли, раз был секундантом, и то стрелявшиеся явились с перепоя и не стали стреляться, просто обнялись, и всё».

Он замолчал, посмотрел куда-то в сторону и залпом выпил коньяк и опять прилёг на перины.

«Думал с вами из себя героя сделать при нынешней власти,