Собрание сочинений. Т. 17. Лурд - Эмиль Золя

С тех пор стала распространяться молва. Супруги Субиру, узнав об этой детской болтовне, рассердились и запретили дочери ходить к утесу Масабиель. Но все окрестные дети повторяли историю, и родителям пришлось уступить; в воскресенье они разрешили Бернадетте пойти к гроту с бутылкой святой воды, чтобы убедиться, что здесь не замешан дьявол. Бернадетта снова увидела свет и фигуру женщины, которая улыбалась, не устрашившись святой воды. Девочка вернулась туда в четверг, с ней пришло несколько человек, и лишь в этот день лучезарная женщина обратилась к ней с речью: «Окажи мне услугу, приходи сюда в течение двух недель». Мало-помалу белое видение стало принимать более четкие очертания, и перед девочкой предстала прекрасная царственная женщина, каких видишь только на картинках. Сначала Бернадетта неуверенно отвечала на вопросы, которыми соседи донимали ее с утра до вечера: ее волновали сомнения. Потом, словно под влиянием этих расспросов, девочка явственнее увидела лицо женщины, оно ожило, проступили черты и краски, которые Бернадетта всегда одинаково описывала. Глаза были голубые и очень кроткие, розовые уста улыбались, прелестное лицо сияло юностью, и в то же время в нем было что-то матерински нежное. Под покрывалом, спускавшимся до самых пят, еле виднелись роскошные волнистые белокурые волосы. Ослепительно белое платье было из не виданной на земле материи, словно сотканной из солнечных лучей. Наброшенный на голову небесно-голубой шарф ниспадал двумя длинными концами, легкий, как утренний ветерок. Четки, которые она держала в правой руке, были из молочно-белых бус, а цепочка и крест — золотые. На босых белоснежных ножках цвели две золотые розы, мистические розы, символизирующие непорочность божьей матери. Где же Бернадетта могла видеть эту святую деву, столь упрощенно традиционную деву Марию, без единой драгоценности, овеянную наивным обаянием, какое приписывает ей простой народ? Быть может, на картинке в книжке брата ее кормилицы, доброго священника, который читал такие чудесные сказки? Или ей вспомнилась какая-нибудь статуэтка? А главное, откуда взялись золотые розы на босых ножках, какое влюбленное воображение благоговейно создало этот символ цветения женской плоти, в каком рыцарском романе или истории, рассказанной на уроке катехизиса аббатом Адером, встретилось такое описание? Или девочке привиделось это, когда она блуждала в тенистых рощах Бартреса, грезя наяву и без конца повторяя молитвы святой деве?

Голос Пьера стал еще мягче; он не все мог сказать простодушным людям, окружавшим его; таившееся у него в душе сомнение заставляло его объяснять чудеса, но от этого его рассказ дышал трепетной братской симпатией. Он еще больше любил Бернадетту за чарующий образ ласковой, приветливой женщины, которая являлась ей в галлюцинациях и, удостоив своего внимания, исчезала. Сначала девочка видела яркий свет, потом вырисовывались контуры фигуры, женщина ходила, наклонялась, двигалась легко, словно скользя над землей, потом она истаивала, а свет оставался еще некоторое время и наконец гас, как падающая звезда. Ни одна живая женщина не, могла обладать таким белым и розовым лицом, такой красотой, какую можно встретить лишь на картинках в книжках катехизиса. Шиповник, растущий возле грота, не мог уколоть ее босые ноги, на которых цвели золотые розы.

Затем Пьер стал рассказывать о других видениях. В четвертый и пятый раз Бернадетта видела ее в пятницу и субботу; но светозарная дева еще не сказала своего имени, она только улыбалась и кивала девочке, не произнося ни слова. В воскресенье она заплакала и сказала Бернадетте: «Помолись за грешников». В понедельник, очевидно, желая испытать девочку, она вовсе не явилась, к величайшему ее огорчению. Но во вторник она вверила Бернадетте тайну, которую та никому не должна открывать, и наконец открыла девочке ее миссию: «Иди и скажи священникам, что в этом месте надо построить часовню». В среду она несколько раз произнесла: «Покаяние! покаяние! покаяние!» — и девочка повторила это слово, целуя землю. В четверг она сказала: «Иди к источнику, напейся и умойся из него, и ешь траву, что растет тут, рядом»; эти слова Бернадетта поняла, лишь когда зашла в самую глубину грота и у нее из-под пальцев брызнула вода; произошло чудо, возник волшебный источник. Наступила вторая неделя; дева не пришла в пятницу, но являлась все пять следующих дней и повторяла свои приказания, с улыбкой глядя на избранную ею смиренную девочку, а Бернадетта при ее появлении читала молитвы; перебирая четки и поцеловав землю, она на коленях подползала к источнику, чтобы попить и умыться из него. Наконец четвертого марта, в последний день мистических свиданий, дева еще раз настоятельно потребовала построить часовню, чтобы народ стекался сюда со всех концов земли. Однако, несмотря на обращенные к ней просьбы, она пока не называла своего имени; только через три недели, в четверг, двадцать пятого марта, дева, сложив руки и возведя очи к небу, произнесла: «Я — непорочное зачатие». Она явилась Бернадетте еще два раза: седьмого апреля и шестнадцатого июня, в первый раз произошло чудо со свечой — девочка по неосторожности долго держала над огнем руку и не сожгла ее, второй раз дева явилась для прощания и одарила девочку последней улыбкой, последним приветом. В общем, Бернадетта насчитала восемнадцать явлений, но больше святая дева не показывалась.

Пьер ощущал какое-то раздвоение. Пока он рассказывал прекрасную волшебную сказку, такую сладостную для несчастных слушателей, в душе его возник образ Бернадетты, милой, жалкой девочки, чьи страдания расцвели таким прекрасным цветком. По резкому отзыву одного врача, четырнадцатилетняя девочка, поздно развившаяся физически, измученная астмой, была, в сущности, только истеричкой и, несомненно, дегенераткой инфантильного типа. Правда, у нее не бывало жестоких припадков, сопровождающихся судорожным кашлем и сильным удушьем, она точно запоминала свои сны, но это лишь доказывало, что болезнь ее носила весьма любопытный и исключительный характер; все необъяснимое воспринимается как чудо, ибо наука так несовершенна, а в природе, да и в самом человеке так много непонятного! Скольким пастушкам до Бернадетты являлась в детских грезах святая дева! И всегда та же озаренная светом женщина, та же тайна, тот же забивший вдруг источник, та же миссия, чудеса, которые должны пробудить религиозное чувство в людских толпах. И всегда это видение является нищему ребенку, как некий идеальный образ, отвечающий традиционному представлению прихожанина о красоте, кротости и добродетели, всегда тот же наивный метод и та же цель — избавление народов от неверия, постройка церквей, процессия верующих! Все речи, нисходившие с небес, похожи были друг на друга — призывы к покаянию, обещание божественной милости; в данном случае новым было только необычайное утверждение: «Я — непорочное зачатие»; оно являлось как бы признанием самою святой девой догмата, провозглашенного с амвона в Риме за три года перед тем. Получалось, что девочка видела не непорочную деву, а непорочное зачатие, абстракцию, догмат, и естественно возникал вопрос, почему святая дева так назвала себя. Быть может, Бернадетта где-нибудь слышала и другие слова и бессознательно сохранила их в памяти. Но откуда взялось именно это выражение, подтверждавшее пока еще спорный вопрос о непорочном зачатии самой святой девы?

Эти события взбудоражили весь Лурд: народ валил валом, начались чудесные исцеления и в то же время — неизбежные преследования, содействующие торжеству новых верований. Лурдский священник, аббат Пейрамаль, человек честный, прямой и сильный духом, с полным основанием мог сказать, что не знает Бернадетты, — он еще ни разу не видел ее на уроках катехизиса. Кто же повлиял на детское сознание, кто заставил ее выучить этот урок? Правда, налицо было детство в Бартресе, первые наставления аббата Адера, беседы и религиозные обряды, прославляющие недавно провозглашенный догмат, а может быть, девочку просто натолкнула на эту мысль полученная ею в подарок медаль с изображением мадонны, — такие медали щедро распространялись среди народа… Аббат Адер, предсказавший миссию Бернадетты, сошел со сцены. О нем больше не упоминалось, хотя он первый предвосхитил, что таит в себе детская душа, попавшая в его благочестивые руки. Все неведомые силы глухой деревни пришли в движение, весь этот ограниченный, суеверный мирок заволновался и стал смущать умы, распространяя атмосферу тайны. Кто-то вспомнил, что пастух из Аржелеса, говоря о скале Масабиель, предсказал, что там произойдут великие события. Дети стали впадать в экстаз, бились в судорогах с широко раскрытыми глазами; но они видели только дьявола. Казалось, безумие охватило весь край. В Лурде, на площади Порш, какая-то старая женщина уверяла, что Бернадетта — колдунья, она будто бы видела у нее в глазу жабью лапу. Другие, тысячи паломников, набежавших отовсюду, считали ее святой и целовали ее одежду. Люди рыдали, неистовство овладевало толпой, когда девочка падала на колени перед Гротом, держа в правой руке зажженную свечу, а левой перебирая четки. Она бледнела, преображалась, хорошела. Черты ее становились утонченными, лицо приобретало выражение необычайного блаженства, глаза сияли и полуоткрытые губы шевелились, словно девочка произносила беззвучные слова. Было совершенно ясно, что у нее нет своей воли, она вся поглощена мечтою и грезит наяву; для девушки, жившей в ограниченном и своеобразном мирке, это была единственная непреложная действительность, за которую она готова была отдать последнюю каплю крови, о которой без конца рассказывала все с теми же подробностями. Бернадетта не лгала, потому что не ведала ничего иного, да и не могла, не хотела ничего иного желать.