Собрание сочинений. Т. 17. Лурд - Эмиль Золя

Одну зиму, с разрешения кюре Адера, чтения происходили в церкви, и много семей приходило сюда, чтобы не тратиться на освещение, не говоря уже о том, что здесь, всем вместе, было теплее. Читали Библию, молитвы. Дети засыпали. Одна Бернадетта боролась со сном, радуясь, что она у господа бога, в этом тесном храме со сводами, где лепной орнамент был окрашен в красный и синий цвета. В глубине виднелся раззолоченный алтарь, аляповато раскрашенный, с витыми колоннами, с запрестольными образами, изображающими Марию со святой Анной и усекновение главы Иоанна Крестителя. С этих ярко расцвеченных картин на дремавшую девочку нисходили мистические видения, из ран сочилась кровь, над святыми пылали нимбы, святая дева смотрела на ребенка своими небесно-голубыми глазами, Бернадетте в полусне казалось, что она сейчас откроет свои алые уста и заговорит с нею. Месяцами девочка проводила так вечера, сидя в полудреме против смутно различимого алтаря и видя наяву таинственные сны, продолжавшиеся и после того, как она ложилась в постель и тихо засыпала под защитой своего ангела-хранителя.

В этой же старой, скромной церкви, овеянной горячей верой, Бернадетта стала изучать катехизис. Девочке должно было исполниться четырнадцать лет, самое время для первого причастия. Ее кормилица, слывшая скупой, не отдавала девочку в школу, заставляя ее работать дома с утра до вечера. Учитель, г-н Барбе, никогда не видел ее в классе. Но однажды, заменяя заболевшего аббата Адера на уроке катехизиса, он обратил внимание на скромную, набожную девочку. Священник очень любил Бернадетту; он часто рассказывал о ней учителю и говорил, что она напоминает ему детей из Салетты; они, по-видимому, были так же бесхитростны, добры и благочестивы, и им явилась святая дева. Как-то раз учитель и священник, выйдя из деревни, увидали вдали Бернадетту, пасущую свое маленькое стадо среди деревьев; священник несколько раз оборачивался и глядел на нее, повторяя: «Не знаю, что со мной, но всякий раз, как я встречаю эту девочку, мне кажется, что я вижу Мелани, маленькую пастушку, приятельницу Максимена». Его явно преследовала эта странная мысль, и она оказалась пророческой. Однажды, то ли после урока катехизиса, то ли вечером в церкви, он рассказал чудесную сказку о том, что случилось двенадцать лет назад, — о святой деве в ослепительном сиянии, которая шла по траве, не гнувшейся под ее стопами; она явилась Мелани и Максимену на горе у ручья и сообщила им величайшую тайну, объявив о гневе своего сына. С той поры источник, образовавшийся из слез богоматери, стал исцелять от всех болезней, а тайна, на пергаменте, за тремя печатями, хранится в Риме. Бернадетта, как всегда молчаливая, видевшая сны наяву, жадно слушала эту прелестную сказку и, очевидно, унесла ее с собой в безлюдную зеленую чащу, где проводила целые дни; там она пасла своих овечек и вспоминала все это, перебирая тонкими пальцами четки.

Так протекало детство Бернадетты в Бартресе. Самым привлекательным в этой хилой и бедной девочке были ее восторженные глаза, прекрасные глаза ясновидящей — грезы реяли в них, точно птицы в ясном небе. Большой рот и несколько полные губы говорили о доброте, у нее был крутой лоб, густые черные волосы, и ее широкое лицо показалось бы очень обыденным, если бы не присущее ему пленительное выражение кроткого упорства. Но тот, кому не бросался в глаза взгляд Бернадетты, не замечал ее: она была самой заурядной девочкой, бедной, боязливой и робкой. Аббат Адер, несомненно, прочел в ее глазах все, что расцвело в ней впоследствии; он с волнением следил за развитием болезни, от которой задыхался несчастный ребенок, видел беспредельные зеленые просторы, среди которых она выросла, слышал ласковое блеяние ее овечек; он догадался, какую чистую молитву возносила она столько раз к небесам, пока у нее не появились галлюцинации; в ее взоре запечатлелись чудесные истории, слышанные ею в доме кормилицы, вечера, проведенные в церкви перед оживавшими в ее воображении иконами; атмосфера детской веры окружала ее в этом далеком, огражденном горами краю.

Седьмого января Бернадетте минуло четырнадцать лет, и ее родители Субиру, видя, что она ничему не научится в Бартресе, решили взять ее домой, в Лурд, чтобы она прошла катехизис и серьезно подготовилась к причастию. И вот недели через две-три после того, как она вернулась в Лурд, в холодный, пасмурный день, одиннадцатого февраля, в четверг…

Пьер должен был прервать рассказ, так как сестра Гиацинта поднялась и энергично захлопала в ладоши.

— Десятый час, дети мои… Пора на покой!

Поезд уже миновал Ламот и катился с глухим стуком в полной темноте по неоглядным равнинам Ландов. Уже десять минут назад в вагоне должна была наступить тишина: надо было спать или страдать молча. Между тем послышались протесты.

— Ах, сестра! — воскликнула Мария, глаза ее ярко блестели. — Еще хоть четверть часика! Сейчас самое интересное место.

Раздалось десять, двадцать голосов:

— Да, пожалуйста! Хоть четверть часика!

Всем хотелось послушать продолжение рассказа, у всех разгорелось такое любопытство, как будто они не знали истории Бернадетты; все были захвачены трогательной, мягкой манерой рассказчика, наделявшего ясновидящую чисто человеческими чертами. Паломники не спускали глаз с Пьера, все головы, причудливо освещенные коптящими лампами, повернулись к нему. И не только больные были увлечены рассказом священника, но и десять паломниц, сидевшие в отдельном купе, повернули к нему свои некрасивые лица, похорошевшие от наивной веры, от радости, что они не пропустили ни одного слова.

— Нет, не могу! — заявила сестра Гиацинта. — Нельзя нарушать порядок, надо спать.

Однако она готова была уступить, сама глубоко заинтересованная рассказом; у нее даже сердце учащенно забилось. Мария настаивала, умоляла, а ее отец, г-н де Герсен, с удовольствием слушавший Пьера, объявил, что все заболеют, если не узнают продолжения; г-жа де Жонкьер снисходительно улыбнулась, и сестра в конце концов уступила.

— Ну, хорошо! Еще четверть часа, но никак не больше, иначе мне попадет.

Пьер спокойно ждал, не вмешиваясь в переговоры. И, получив разрешение сестры, он продолжал тем же проникновенным голосом: жалость к страдальцам, жившим только надеждой, заглушила в его душе сомнения.

Теперь действие перенеслось в Лурд, на улицу Пти-Фоссе, хмурую, узкую и кривую; по обеим сторонам ее тянутся бедные дома, грубо оштукатуренные стены. В нижнем этаже одного из этих мрачных жилищ, в конце темного коридора, Субиру занимали одну комнату; там ютилась семья в семь человек: отец, мать и пятеро детей. Слабый зеленоватый свет еле проникал в маленький сырой внутренний дворик, и в комнате царил полумрак. Там спала, сгрудившись, вся семья, там ели, когда в доме был хлеб. Последнее время отец, мельник по профессии, с трудом находил работу. Из этой-то темной и убогой дыры в холодный февральский день — то был четверг — старшая дочь Бернадетта с сестрой Марией и маленькой соседкой Жанной отправились за валежником.

Долго длилась прекрасная сказка: как три девочки спустились на берег Гава по другую сторону замка, как они оказались на острове Шале, напротив скалы Масабиель, от которой их отделял лишь узкий мельничный ручей. Это было уединенное место, куда деревенский пастух часто гонял свиней, а когда налетал ливень, укрывался с ними под скалой — внизу находилось нечто вроде неглубокого грота, заросшего кустами шиповника и ежевики. Валежник попадался редко, Мария и Жанна перешли мельничный ручей, заметив на другой стороне множество веток, унесенных и выброшенных потоком, а Бернадетта, девочка более хрупкая и несколько изнеженная, опасаясь промочить ноги, осталась на этом берегу. У нее была сыпь на голове, и мать посоветовала ей надеть капюшон, большой белый капюшон, составлявший резкий контраст с ее старым черным шерстяным платьем. Когда ее спутницы отказались помочь ей перебраться на другую сторону, Бернадетта решила снять сабо и чулки. Был полдень, в церкви девять раз ударил колокол, возвещая молитву богородице, и звон его уносился в спокойное необъятное зимнее небо, покрытое легким пухом облаков. Тут Бернадетту охватило странное волнение, в ушах ее засвистела буря, — казалось, будто с гор несется ураган; она посмотрела на деревья и изумилась: ни один листок не шевелился. Она решила, что ей почудилось, хотела поднять свои сабо, но вихрь снова пронесся над ней; теперь он коснулся не только ее слуха, но и глаз; она перестала видеть деревья, ее ослепил яркий белый свет, появившийся на скале, повыше грота, в узкой и длинной щели, похожей на стрельчатую арку в соборе. Бернадетта испугалась и упала на колени. Что же это, господи? Иногда, в плохую погоду, когда астма особенно мучила ее, ей снились всю ночь тяжелые сны, после которых при пробуждении оставалось удушье, даже когда она ничего не помнила. Языки пламени окружали ее, солнце сияло прямо в лицо. Не снилось ли ей нечто подобное минувшей ночью? Быть может, это — продолжение забытого сна? Понемногу обозначились контуры фигуры, девочке показалось, что она видит лицо, излучающее яркий белый свет. Испугавшись, как бы это не оказался дьявол, — голова ее была полна рассказов о колдунах, — Бернадетта схватилась за четки и стала шептать молитвы. Когда свет погас и девочка, перейдя мельничный ручей, присоединилась к Марии и Жанне, она с удивлением узнала, что они ничего не видели, хотя собирали хворост перед самым гротом. По дороге в Лурд девочки начали ее расспрашивать: значит, она что-то видела? Но Бернадетта не хотела отвечать, ей стало стыдно и тревожно; наконец она сказала, что видела фигуру в белом.