Собрание сочинений. Т. 17. Лурд - Эмиль Золя

Так он называл больных, этот материал для проявления чуда, и в любое время приходил на вокзал встречать скорбный белый поезд, где было столько страдальцев.

— Двадцать пять минут четвертого, осталось пять минут, — сказал доктор Бонами, взглянув на часы и подавляя зевок: несмотря на свой почтительный вид, он был очень недоволен, что ему пришлось так рано подняться.

На платформе, напоминавшей крытую аллею для прогулки, продолжалось медленное шарканье в темноте, пронизанной желтыми полосами света газовых рожков. Смутные фигуры — священники, мужчины в сюртуках, драгунский офицер — маленькими группами непрерывно ходили взад и вперед, слышался сдержанный гул голосов. Некоторые сидели на скамейках, расставленных вдоль фасада, и разговаривали или терпеливо ждали, устремив глаза в темную даль полей. Служебные помещения и залы ожидания были залиты светом, а в буфете с мраморными столиками, также ярко освещенном, были расставлены на стойке корзины с хлебом и фруктами, бутылки и стаканы.

Справа, там, где кончался навес, было особенно много народа, Отсюда выносили больных, Широкий тротуар был загроможден носилками, повозками, подушками, тюфяками. Здесь ожидали поезда три партии санитаров, принадлежавших к различным классам населения; особенно много было молодых людей из высшего общества, одежду которых украшал красный крест с оранжевой каймой; на плечах у них висели желтые кожаные лямки. На многих были береты — удобный местный головной убор. Некоторые, снарядившись словно в далекую экспедицию, надели красивые гетры до колен. Одни курили, другие, усевшись на свои тележки, спали или читали газету при свете соседнего фонаря.

Поодаль спорили несколько человек.

Внезапно санитары вскочили. К ним подошел седой мужчина с добродушным полным лицом и большими голубыми детски доверчивыми глазами. Это был барон Сюир, один из первых богачей Тулузы, стоявший во главе убежища для паломников — дома Богоматери Всех Скорбящих. Санитары поклонились ему.

— Где Берто? — спрашивал он с озабоченным видом, переходя от одной группы к другой. — Где Берто? Мне нужно с ним поговорить.

Все отвечали противоречиво. Берто был начальником санитаров. Одни только что видели господина начальника с преподобным отцом Фуркадом, другие утверждали, что он на вокзальном дворе осматривает фургоны для перевозки больных.

— Если господину председателю угодно, мы пойдем поищем господина начальника…

— Нет, нет, спасибо, я сам его найду.

А в это время Берто, усевшись на скамью в противоположном конце вокзала, беседовал в ожидании поезда со своим молодым другом Жераром Пейрелонгом. Берто было лет сорок; его красивое, правильное лицо обрамляли холеные бакенбарды. Родившись в семье воинствующих легитимистов, он придерживался весьма реакционных взглядов; после 24 мая он был назначен прокурором республики в один из южных городов, но как только были изданы декреты, направленные против конгрегаций, он написал министру юстиции дерзкое письмо и со скандалом вышел в отставку. Однако он не сложил оружия и в знак протеста вступил в общину Заступницы Небесной; каждый год он появлялся в Лурде, убежденный, что паломничества раздражают правительство, что они опасны для республики и только святая дева может восстановить монархию, совершив одно из своих чудес. Впрочем, Берто обладал здравым смыслом, охотно смеялся и сочувственно относился к несчастным больным, заботясь об их перевозке в течение трех дней всенародного паломничества.

— Итак, милый Жерар, — говорил он сидевшему рядом с ним молодому человеку, — ты хочешь в этом году жениться?

— Конечно, если найду подходящую жену, — ответил тот. — Послушай, кузен, дай мне добрый совет!

Жерар де Пейрелонг, небольшого роста, худощавый, рыжий, с длинным носом и костлявым лицом, был родом из Тарба; он недавно лишился родителей, оставивших ему ренту в семь или восемь тысяч франков. Будучи честолюбивым, он не нашел у себя в провинции подходящей невесты из хорошей семьи, с помощью которой он мог бы сделать карьеру. Поэтому он вступил в члены попечительства и ездил каждый год в Лурд в смутной надежде найти в толпе верующих, в этом потоке благомыслящих женщин и девушек, ту, которая поможет ему пройти жизненный путь в сей земной юдоли. Но он оказался в затруднительном положении; у него на примете было несколько молодых девиц, однако ни одна не удовлетворяла полностью его требованиям.

— Нет, правда, кузен, ты человек опытный и дашь мне совет… Сюда приезжает мадемуазель Лемерсье с теткой. Она очень богата, говорят, за ней дают больше миллиона… Но она не нашего круга и, кажется, довольно легкомысленна.

Берто покачал головой.

— Я тебе уже говорил, женись на Раймонде де Жонкьер.

— Но у нее ни гроша за душой!

— Верно, они еле сводят концы с концами. Но она довольно хороша собой, прекрасно воспитана, не расточительна, а это имеет решающее значение; к чему жениться на богатой девушке, если она промотает все, что принесет в приданое? К тому же, видишь ли, я очень хорошо знаком с госпожой де Жонкьер и ее дочерью, я встречаюсь с ними зимой в самых влиятельных салонах Парижа. Наконец, не следует забывать, что у Раймонды есть дядя дипломат, который, как это ни печально, остался на службе у республики, — он сделает для племянника решительно все.

С минуту Жерар колебался, затем нерешительно произнес:

— Ни гроша, ни гроша! Нет, это невозможно… Я еще подумаю, но, право… боюсь!

Тут Берто откровенно рассмеялся:

— Послушай, ты честолюбив, надо дерзать. Я же тебе говорю, что он секретарь посольства… Де Жонкьеры едут в поезде, который мы встречаем. Решайся, начни ухаживать.

— Нет, нет!.. Потом, я хочу подумать.

Тут их перебили. Барон Сюир, который уже раз проходил мимо, но не заметил их в темном углу, теперь узнал бывшего прокурора республики по добродушному смеху. Он тут же, с живостью, свойственной легко возбуждающимся людям, отдал Берто распоряжения относительно экипажей и перевозки больных, сокрушаясь, что из-за слишком раннего часа их нельзя сразу доставить к Гроту. Больных должны были разместить в больнице Богоматери Всех Скорбящих, чтобы дать им отдохнуть после трудного пути.

Пока барон и начальник санитаров обсуждали меры, какие следовало принять по прибытии поезда, к Жерару подошел священник и, поздоровавшись, сел рядом с ним на скамью. Аббат Дезермуаз, мужчина лет тридцати восьми, был хорош собой, тщательно причесан, надушен, любим женщинами, — словом, то был светский священник. Любезный и приятный в обращении, он приезжал в Лурд, как многие, ради собственного удовольствия; в его красивых глазах искрилась скептическая улыбка человека, свысока относящегося к идолопоклонству. Конечно, он был верующим, преклонялся перед святой девой, но, поскольку церковь не высказала своего суждения относительно этих чудес, он готов был оспаривать их существование. Аббат жил в Тарбе и знал Жерара.

— Не правда ли, какое сильное впечатление производит это ожидание поезда ночью!.. Я встречаю одну даму из Парижа, мою духовную дочь; не знаю, с каким поездом она приедет, но, как видите, остаюсь, так это меня увлекает.

К ним подошел еще один священник, старый деревенский кюре; аббат Дезермуаз снисходительно заговорил с ним о красотах Лурда и о том поистине театральном эффекте, какой производят горы на восходе солнца.

Внезапно на перроне все пришло в движение. Пробежал начальник станции, на ходу отдавая распоряжения. Отец Фуркад, несмотря на больную ногу, перестал опираться на плечо доктора Бонами и быстро подошел к сидевшим.

— Да, байоннский экспресс где-то застрял, — послышался голос начальника станции, отвечавшего кому-то на вопрос. — Я очень беспокоюсь, хотелось бы узнать, в чем дело.

Раздались звонки, один из железнодорожных служащих бросился в темноту, размахивая фонарем, а вдали показались сигнальные огни.

— Ну, на сей раз это белый поезд, — воскликнул начальник станции. — Надеюсь, мы успеем высадить больных до прибытия экспресса.

Он вновь убежал. Берто позвал Жерара, возглавлявшего партию санитаров, и оба поспешили к своим людям, уже собиравшимся вокруг барона Сюира. Санитары сходились со всех сторон, волновались, подвозили в темноте тележки к открытой платформе. Возле нее вскоре выросла груда подушек, тюфяков, носилок; отец Фуркад, доктор Бонами, священники, мужчины в штатском, драгунский офицер — все подошли, чтобы присутствовать при высадке больных. Очень далеко, в темных полях, виднелся фонарь паровоза, похожий на все увеличивающуюся красную звезду. Пронзительные свистки прорезали тьму. Но вот они стихли, слышно было лишь пыхтение и глухое громыханье колес, постепенно замедляющих ход. Тогда встречающие отчетливо услышали звуки песнопения — жалобу Бернадетты, с неизменным, без конца повторяющимся рефреном, которую пели пассажиры. Скорбный, полный горячей веры, стенаний и пения, поезд остановился.