Собрание сочинений. Т. 17. Лурд - Эмиль Золя

Действительность была так отвратительна, что у этих страждущих людей возникала властная потребность в иллюзии и самообмане. О! Верить в существование высшего судии, исправляющего явное зло в человеческой жизни и во вселенной, всемогущего искупителя и утешителя, который властен приказать рекам течь вспять, возвратить старикам молодость, воскресить мертвых. И как важно сказать себе, что хоть ты весь в язвах, хоть у тебя скрючены руки и ноги, живот вздут от опухолей, разрушены легкие, — все это исчезнет по мановению святой девы, надо лишь умолить и растрогать ее, и она изольет на избранника свою благодать. И когда обильным потоком полились рассказы о чудесных исцелениях, волшебные сказки, баюкавшие и опьянявшие больных и калек, в их душе забил источник небесной надежды. С тех пор как исцеленная Софи Куто вошла в вагон и показала паломникам и больным свою беленькую исцеленную ножку, перед ними разверзлись безбрежные просторы чудесного, сверхъестественного, у всех, словно порыв ветра, пронеслась мысль о внезапном выздоровлении, и вот самые безнадежные поднялись на своих жалких ложах, лица у всех прояснились — ведь жизнь еще возможна и для них, и они начнут ее сначала!

Да, это так! Если скорбный поезд с переполненными вагонами все мчался и мчался вперед, если Францию и весь мир бороздили такие же поезда, шедшие из самых отдаленных уголков земли, если трехсоттысячные толпы верующих, а с ними тысячи больных, пускались в путь во все времена года, то это потому, что там, вдали, пылает осиянный славою Грот, как маяк надежды и иллюзии, как протест, как торжество невозможного над неумолимой материей. Ни один роман, даже самый увлекательный, не мог бы вызвать такой восторженности, так вознести душу над грубой действительностью. Лелеять эту мечту — вот в чем невыразимое счастье. Из года в год отцы общины Успения наблюдали, как процветает паломничество, и объяснялось это их умением продавать людям утешение, обман и надежду — дивную пищу, которой так жаждет страждущее человечество, никогда не находящее удовлетворения. И не только физическое страдание искало исцеления, душа и разум взывали о том же, ненасытно стремясь к счастью. Всеми владело одно желание — добиться счастья, сделать основанием жизни веру, каждому хотелось до самой смерти опираться на этот посох, каждый преклонял колена с мольбою об исцелении от нравственных мук, о даровании милости любимым, близким. И этот крик души о счастье и в этой жизни, и по ту сторону могилы поднимался ввысь и разносился над землей.

Пьер заметил, что окружавшие его больные словно перестали ощущать толчки поезда, силы возвращались к ним с каждой милей, приближавшей их к чуду. Г-жа Маз стала разговорчивой, уверившись, что святая дева вернет ей мужа. Г-жа Венсен, улыбаясь, укачивала Розу, считая, что ее дочь гораздо здоровее тех полумертвых детей, которые после погружения в ледяную воду начинали играть. Г-н Сабатье шутил с г-ном де Герсеном, говорил ему, что в октябре, после выздоровления, съездит в Рим, куда он собирается уже пятнадцать лет. Г-жа Ветю, успокоившись и чувствуя только легкую боль в животе, убедила себя, что она голодна, и попросила г-жу де Жонкьер дать ей бисквитов, размоченных в молоке; Элиза Руке, забыв про свою язву, с открытым лицом ела виноград. А Гривотта и брат Изидор, переставший стонать, были в таком лихорадочном волнении, что уже считали часы, оставшиеся до чудесного исцеления. Даже умирающий воскрес на минуту. Когда сестра Гиацинта снова подошла к нему, чтобы вытереть холодный пот, обильно проступивший у него на лице, он открыл глаза и улыбнулся. Он вновь стал надеяться.

Мария продолжала держать руку Пьера в своей теплой ручке. Было семь часов, в Бордо они прибудут в половине восьмого; поезд запаздывал и, чтобы нагнать потерянное время, мчался с бешеной скоростью. Гроза прошла, небо прояснилось, воздух стал необыкновенно мягким.

— Ах, Пьер, как это прекрасно, как прекрасно! — вновь повторила Мария, нежно сжимая руку священника.

И, нагнувшись к нему, шепнула:

— Пьер, мне только что явилась святая дева, я просила ее о вашем исцелении, и вы его получите.

Священник понял; он был потрясен дивным светом, который излучали устремленные на него глаза Марии. Она молила самозабвенно о его обращении, и это пожелание, исходившее от страждущего, дорогого ему существа, потрясло его душу. А может быть, он и впрямь когда-нибудь станет верующим? Пьер даже растерялся от такого множества необыкновенных рассказов. Удушливая жара в вагоне вызвала у него головокружение, отзывчивое сердце обливалось кровью при виде собранных здесь страданий. Священник поддался общему настроению, не отдавая себе отчета, где граница между реальным и возможным, не в силах разобраться, что в этом нагромождении необычайных фактов можно отбросить и что принять. Затянули новую молитву, и на минуту Пьер забылся, вообразил, что он верующий, поддался галлюцинации, охватившей этот передвижной госпиталь, мчавшийся на всех парах вперед и вперед.

V

Поезд вышел из Бордо после краткой остановки, во время которой те, кто еще не обедал, поспешно запаслись провизией. Впрочем, больные все время пили молоко и, как дети, требовали печенья. Едва поезд тронулся, сестра Гиацинта захлопала в ладоши:

— Ну-ка, поторопитесь, вечернюю молитву!

Целых четверть часа слышалось невнятное бормотание — читали «Отче наш», молитвы богородице, каждый проверял свою совесть и каялся в грехах, посвящая себя богу, святой деве, всем святым, благодарил за счастливо проведенный день и заканчивал молитвами за здравие живущих и за упокой умерших в вере.

— Во имя отца и сына и святого духа. Аминь!..

Было десять минут девятого, сумерки окутывали огромную равнину, тонувшую в вечернем тумане, а вдали, в разбросанных кое-где домах, зажигались огоньки. Лампы в вагоне мигали, заливая желтым светом нагроможденный на полках багаж и паломников, которых бросало из стороны в сторону на беспрестанных поворотах.

— Знаете, дети мои, — проговорила сестра Гиацинта, продолжавшая стоять, — когда мы приедем в Ламот, — это будет приблизительно через часок, — я потребую, чтобы в вагоне была полная тишина. Пока можете целый час развлекаться, но будьте умниками, чересчур не возбуждайтесь. А после Ламота, слышите, ни слова, ни звука, все должны спать!

Все засмеялись.

— Такое уж у нас правило, вы достаточно благоразумны и не станете его нарушать.

Действительно, с утра паломники точно, по часам выполняли программу религиозных упражнений. Теперь, когда все молитвы были прочтены, все гимны пропеты, день можно было считать законченным и немного отдохнуть перед сном. Но никто не знал, чем заняться.

— Сестра, — предложила Мария, — разрешите господину аббату почитать нам вслух? Он прекрасно читает, а у меня как раз есть очень хорошая книжечка — история Бернадетты…

Ей даже не дали договорить — все с увлечением закричали, как дети, которым обещают интересную сказку:

— Разрешите, сестрица, разрешите!..

— Ну конечно, раз речь идет о хорошей книжке, — согласилась монахиня.

Пьеру пришлось согласиться. Но ему захотелось сесть поближе к лампе, и он поменялся местом с г-ном до Герсеном, который не меньше больных радовался предстоящему чтению. И когда молодой священник, расположившись под лампой, где ему было хорошо видно, открыл книгу, любопытство овладело паломниками, все повернули к нему голову, готовые слушать с напряженным вниманием. К счастью, у Пьера был звонкий голос, он перекрыл шум колес поезда, с глухим грохотом проносившегося по бескрайней равнине.

Но прежде чем начать чтение, Пьер решил наспех перелистать книжку. Это был продукт католической прессы, одна из тех книжонок, которые продаются вразнос и наводняют христианский мир. Она была плохо напечатана, на дешевой бумаге, а на синей обложке красовалось наивное и весьма неумелое изображение лурдской богоматери. Книжку, несомненно, можно было не спеша прочесть в полчаса.

И Пьер начал читать своим мягким, проникновенным голосом, отчетливо выговаривая каждое слово:

— «Это случилось в маленьком пиренейском городке Лурде в четверг, одиннадцатого февраля тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года. Стояла холодная, немного пасмурная погода. В доме бедного, честного мельника Франсуа Субиру не было дров, чтобы приготовить обед. Жена мельника, Луиза, сказала своей младшей дочери Марии: „Пойди набери валежника на берегу Гава или в общинном лесу“. Гав — это речка, протекающая через Лурд.

У Марии была старшая сестра по имени Бернадетта, недавно вернувшаяся из деревни, где она нанималась пасти стада славных поселян. Это была хрупкая и слабенькая девочка, очень простодушная и неискушенная, она только и умела, что читать молитвы. Луиза Субиру не решалась послать ее в лес с сестрой из-за холода; однако Мария и маленькая соседка, Жанна Абади, так настаивали, что мать отпустила девочку.