Украинское движение в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. Между Веной, Берлином и Киевом. 1914—1918 - Дмитрий Станиславович Парфирьев

столицы[417]. Бойцов легиона стали называть преемниками «казацких рыцарей» Мазепы[418], а сражение за гору Маковка – первое столкновение УСС с русскими войсками – сравнивать с легендарной битвой при Марафоне[419]. Как писал один из лидеров УСС, с появлением собственного формирования украинцы стали «активной силой в ряде народов, охваченных военным вихрем»[420]. Предназначение УСС можно было обыграть по-разному: в донесениях командира легиона М. Галущинского в Вену говорилось, что стрельцы отдают «кровь и жизнь» за «горячо любимого императора»[421], а для социал-демократической газеты «Робітничий прапор» они были борцами за «свободу, культуру, демократизм»[422]. Причастности галицийских украинских политиков к разрекламированному легиону завидовали буковинские коллеги и русофильские конкуренты. Н. Василько, стремясь не отставать от галичан, создал на Буковине свой малочисленный легион «гуцульских стрельцов» и всячески стремился приравнять его к УСС[423]. Русофилы на территории, оккупированной русскими войсками, яростно ругали УСС в своих газетах, оправдываясь, что «русским галичанам» не удалось сформировать своего добровольческого подразделения из-за нехватки боеспособных мужчин[424].

Хотя украинские политики всячески подчеркивали свою связь со стрельцами, а те не отрицали, что ориентируются на политиков, первые несколько месяцев войны стороны почти не взаимодействовали. Не последнюю роль в этом играла профнепригодность связующего звена между ними – УБУ. Состав этого органа подбирался по принципу партийной принадлежности и партийного паритета, а не личных способностей, как следствие, туда попали некомпетентные в военных вопросах люди[425]. Представитель АОК, ознакомившись с деятельностью членов УБУ, заключил, что никто из них не понимает, что требуется от военной корпорации[426]. Ситуацию усугубляла постоянная конфронтация внутри управы: противники Трилевского докладывали АОК одно; сам он – другое, и в результате получалась неразбериха[427].

Разрыв между политиками и стрельцами наметился еще во Львове, перед отъездом добровольцев в Стрый, когда никто из идейных вдохновителей создания легиона не пришел их провожать[428]. Стрельцы роптали, что их лидеры в Вене не уделяют им внимания, в том числе руководители «Сокола» и «Сечи» И. Боберский и К Трилевский. На заседаниях УБУ открыто говорилось, что стрельцы «совсем не знают» своего руководства[429]. 6 января 1915 года, в канун Рождества, Боберский первым из политиков преодолел барьер, приехав к стрельцам с подарками и проведя с ними целый день[430].

УБУ, в свою очередь, не поддерживала связи с ГУС, и это стрельцов тоже не устраивало. В обращениях к ГУС они открыто высказывали раздражение склоками политиков[431]. В письме стрельцов К Левицкому говорилось, что ГУС и УБУ «контактируют друг с другом только в торжественные моменты украинской жизни, то есть стоят больше в декоративных, чем в реальных взаимоотношениях друг с другом»[432].

По сравнению с польским легионом, прототипом и конкурентом украинского, последний смотрелся более бледно. Во-первых, у УСС не было командира, который бы олицетворял собой все подразделение, харизматического лидера, коим был живой символ польского легиона – командир его 1-й бригады Юзеф Пилсудский. Во-вторых, легионерам-полякам, в отличие от украинцев, посчастливилось воевать на этнически «своих» землях. Наконец, в-третьих, польское формирование было более надежным в глазах АОК, а потому имело большую свободу действий. Так, вопреки протестам украинской стороны, поляки вербовали в легион русинских крестьян. В январе 1915 года украинские политики тщетно пытались добиться их перевода из польского легиона в украинский. В дальнейшем некоторых русинов из польского легиона все-таки удалось «переманить», пока они лечились в венских госпиталях[433].

14 марта 1915 года АОК определило, что легион УСС представляет собой два самостоятельных куреня, подчиненных австрийскому военному командованию. УБУ, таким образом, была формально отстранена от руководства УСС, хотя на практике продолжала влиять на жизнь легиона[434].

Уже провал похода на Поднепровскую Украину и роспуск тысяч добровольцев в Стрые в сентябре 1914 года существенно поколебали энтузиазм УСС и их веру в Австро-Венгрию. Изолированность от политических лидеров, недоверие командования и ограниченность в манифестации своей украинской принадлежности закономерно ослабляли лояльность стрельцов Вене. Люди, имевшие отношение к УСС, отмечали, что с осени 1914 до весны 1915 года бойцы легиона пережили своего рода психологическую революцию[435]. Эта идея просматривается не только в написанных позднее мемуарах. Так, в январе 1915 года В. Старосольский наметил в дневнике: «Написать статью: Соборно-украинская мысль во время войны (публицистика „Діло“ и „Союз освобождения Украины“)»[436]. Статья так и не увидела свет, но сама идея ее написания отвечала духу времени. В письме СОУ от 1 апреля 1915 года стрельцы из сотни Дмитрия Битовского – главного идеолога украинской независимости и «соборности» среди стрелецких командиров[437] – называли себя «не только солдатами, но и будущими гражданами Свободной Независимой Украины» и признавали, что за минувшие полгода «возмужали, закалились, набрались железного упорства»[438]. Схожую позицию занимали некоторые офицеры, считавшие, что УСС должны избегать потерь на поле боя и беречь силы до момента занятия Поднепровской Украины войсками Центральных держав[439].

Отмеченный сдвиг в настроениях УСС впоследствии показал литератор Н. Голубец, сам воевавший в рядах легиона, на примере стрельца Крвавича из повести «Вчерашняя легенда». В первые дни войны Крвавич был готов «ударить по лицу любого, кто отважился бы выразить неуважение к австрийскому гимну», и одним из первых записался добровольцем в украинский легион. «Но когда вместо смелого похода на Восток за границу тюрьмы народов австрийская армия день за днем все быстрее отходила на запад, когда над Стрелецтвом распростер зловещие крылья Второй Отдел военного министерства, что-то надломилось в душе Крвавича»[440].

Немалую роль в разочаровании стрельцов сыграли репрессии австро-венгерских военных, особенно венгров, против их соплеменников в Галиции и Закарпатье. Рассказы о жестокости военных, вкупе с недоверием командования, породили в стрельцах «полусознательное настроение презрительной ненависти к Австрии»[441]. В венгерском Закарпатье стрельцы были поражены положением местных русинов, которые подвергались тотальной мадьяризации: чем моложе был человек, тем хуже он говорил на родном языке. УСС с энтузиазмом общались с местными жителями, радуясь языковой и культурной близости, разучивали с ними стрелецкие песни[442] и иногда даже заступались за них перед венграми[443].

Легион УСС стал своего рода «кузницей кадров» для украинского движения и эффективным инструментом национальной мобилизации. «Я сын Украины, мужицкий сын до сих пор храбро боролся за наше выгодное завтра… за то, чтобы мы были свободны, чтобы сломали московский кнут…» – заявлял тяжело раненный стрелец крестьянского происхождения в предсмертном письме[444]. Не все, кто попадал в легион, считали себя украинцами, но оттуда