Украинское движение в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. Между Веной, Берлином и Киевом. 1914—1918 - Дмитрий Станиславович Парфирьев

фронте

Украинские сечевые стрельцы

В австро-венгерской армии русины составляли 8,7 % от общего числа военнослужащих. Они преобладали в императорских и королевских 9, 24, 58, 77 и 95-м пехотных полках, которые воевали в составе X и XI корпусов, а также в 20, 35 и 36-м пехотных полках ландвера и 4, 7 и 8-м уланских полках. В других подразделениях процент русинов был незначительным. Командование с беспокойством отмечало, что они не хотят воевать, поддаются вражеской пропаганде и сдаются в плен без боя[394]. Впрочем, русины в целом были надежнее сербов и чехов. Австро-венгерская военная цензура фиксировала процент раненых военнопленных среди подданных разных национальностей, рассматривая это как своего рода «тест на лояльность», и в декабре 1914 года среди русинских военнопленных доля раненых составила около 70 %, а среди сербских и чешских – 30 и 50 % соответственно. Неохотнее всего в плен закономерно сдавались венгры – более 95 % раненых[395].

Русины-бойцы регулярной армии мало интересовались своей идентификацией. Проанализировав более 300 фронтовых писем выходцев из села Зиболки Жолковского повета, где 90 % жителей были грекокатоликами и говорили по-русински, историк А. Заярнюк установил, что почти никто из авторов вообще не артикулировал свою национальную принадлежность[396]. Впрочем, среди бойцов регулярной армии тоже находились патриоты в украинском духе. Один из них, Ю. Микитка, прочитав в газете «Діло» о смерти брата, написал в редакцию, что, несмотря на скорбь, горд, что брат «не пожалел положить жизнь на алтарь Судьбы и Свободы нашей Неньки-Украины». Микитка с гордостью добавлял, что стоит «на той же дороге, что и Покойный»[397].

Но все-таки авангардом украинского движения на передовой были украинские сечевые стрельцы. Накануне занятия Львова русскими войсками УСС спешно эвакуировались в городок Стрый. 1 сентября АОК потребовало, чтобы добровольцы приняли присягу ландштурму[398]. В противном случае, согласно международным правилам ведения сухопутной войны, стрельцов бы расстреляли при пленении. Часть стрелецких командиров считали, что УСС должны присягать на верность Украине, однако условием командования была присяга «без дополнений»[399]. До ее принятия добровольцы не являлись частью императорской армии, а значит, не получали ни оружия, ни обмундирования, ни содержания. На следующий день стало известно, что АОК ограничило численность легиона до 2 тысяч человек. Командир легиона М. Галущинский пытался выпросить хотя бы 2,5 тысячи, но это уже не спасло бы положения – в Стрый продолжали прибывать добровольцы из разных районов Галиции, в том числе уже занятых противником, сливаясь, по выражению одного из них, в «воодушевленную, но недисциплинированную украинскую массу»[400]. Среди добровольцев пошли разговоры об отказе от присяги, если к ней не допустят всех желающих[401].

3 сентября в Стрые легион принес присягу, и только тогда военные власти стали заниматься организацией его размещения и довольствия[402]. Часть стрельцов с подачи сотника Дмитрия Битовского все-таки тайно присягнула еще и на верность Украине[403]. По рекомендации АОК в легионе остались самые образованные из добровольцев, поэтому большинство УСС – по разным оценкам, от 40 до 75 % – составляли молодые городские интеллигенты, в том числе гимназисты и студенты[404]. Такая диспропорция в ущерб крестьянам не устраивала даже тех, кому «посчастливилось» остаться. Один из легионеров рассуждал в дневнике: «И что они скажут теперь, те гуцулы, которые с таким жаром примкнули к нам, которые столько натерпелись, наголодались в дороге, […] если придется им возвращаться ни с чем, с одним разве что осознанием того, что они не нужны „Украине“, потому что там для господ только место…»[405]

За полгода существования состав УСС претерпел изменения. Часть отсеялась уже после первых трудностей: одни отказывались идти в бой, ссылаясь на проблемы со здоровьем, другие честно признавались, что пришли заниматься канцелярской или политической работой, а не воевать. Другой причиной бегства был сильный мороз рубежа 1914 и 1915 годов. Покидая ряды стрельцов, добровольцы возвращались домой или укрывались в близлежащих селах[406]. Были, конечно, и те, кого не смущали никакие препятствия. Студентка философского факультета университета в Граце С. Галечко, одна из немногочисленных девушек, записавшихся в легион, во время переправки УСС в Венгрию писала в дневнике: «Мои мечты осуществились – работаю для Украины, еду ковать лучшую долю… Бросила я книжки, учебу, старый спокойный Грац, забыла о родных, об экзаменах и обо всем на свете… Крылья вырвались из плеч, и я лечу навстречу золотому солнцу»[407].

«Золотое солнце» обожгло многих устремившихся к нему добровольцев. Галечко повезло: в сражениях первых месяцев войны она не только выжила, но и получила звание подхорунжей. В целом же к январю 1915 года легион УСС потерял в боях 46 %, а к марту – 66–75 % первоначального состава[408]. На смену выбывшим из строя юным интеллигентам пришли в основном крестьяне, и удельный вес городского населения в легионе заметно снизился. В одной из сотен он упал с 90 % до 25 %[409].

УБУ, в октябре возобновившая свою работу в Вене, не оставляла попыток добиться увеличения численности УСС. К. Трилевский наметил цифру 5 тысяч, но взять их было неоткуда: большинство добровольцев остались на территории, оккупированной русскими войсками, а вербовать в легион русинов Закарпатья не позволяли венгерские власти[410]. Кроме того, австрийское командование видело в «совершенно необученных украинских добровольцах» лишние хлопоты и планировало временно прекратить вербовку[411]. АОК не преувеличивало: в некоторых подразделениях не было буквально ни одного человека с опытом военной службы на момент прихода в ряды УСС[412]. Присяга императору в качестве бойца ландштурма по-прежнему оставалась непременным условием для добровольцев – только после нее они получали обмундирование и вооружение[413].

Польский историк Ю. Скшипек считал, что до 1917 года УСС «в общем переплетении украинского вопроса не сыграли важной роли», поскольку не предпринимали никаких политических шагов[414]. Это верно лишь отчасти – сам факт существования легиона имел большое символическое и пропагандистское значение. Поначалу многие «эмигранты» скептически относились к УСС: в октябре 1914 года в письме Е. Олесницкому боец легиона жаловался, что венские украинцы считают стрельцов, лежащих в госпиталях, «симулянтами-негодяями»[415]. Украинец-офицер регулярной армии М. Тарнавский, читая о легионе в газетах, считал его «выдумкой Австрии, придуманной для того, чтобы иметь пропагандистский материал среди масс Великой Украины»[416]. Но постепенно ситуация менялась: УСС всячески прославлялись в печати, а пресса регулярно публиковала некрологи и целые списки погибших в боях стрельцов. «Эмигрантские» организации в Вене проводили поминальные богослужения, куда приглашалось «все украинское общество» имперской