Украинское движение в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. Между Веной, Берлином и Киевом. 1914—1918 - Дмитрий Станиславович Парфирьев

отправлен в Киев, затем в Нижний Новгород и, наконец, в Курск[364]. В 1912 году митрополит признавался гостю из России, что мечтает посетить соседнюю страну и особенно Петербург. Первая мировая война предоставила ему такую возможность[365].

Высылка Шептицкого ослабила греко-католическую церковь в занятой русскими части Галиции и закономерно ухудшила отношение клира и верующих к оккупантам. Русофильская газета «Прикарпатская Русь» то и дело сообщала об отказах «мазепинских священников» служить молебны[366], а чиновники на местах жаловались на «тайную агитацию против православия» и «вредное влияние» на крестьян со стороны «священников украйнофилов»[367]. Упоминать Николая II во время богослужения отказался управляющий Львовской архиепархией после ареста Шептицкого А. Билецкий[368] и, по некоторым сведениям, епископ Перемышльский Константин Чехович. Смерть последнего в конце апреля 1915 года породила в Перемышле слухи о его самоубийстве или отравлении[369]. Билецкому же удавалось поддерживать компромиссные отношения с властями – один из русских чиновников, работавших в Галиции, называл его «хитрым хохлом-папистом»[370].

Ситуацию усугубило то, что с января 1915 года местная администрация стала активно насаждать православие в оккупированной части Галиции[371]. Православные священники, приехавшие в галицийские приходы, вели себя бесцеремонно и были готовы внедрять православие силой, на что жаловались не только их униатские коллеги[372], но и некоторые русские наблюдатели[373]. Такую же политику проводили назначенные в Галицию русские чиновники, считавшие, что нужно ловить момент и проводить переход в православие как можно быстрее, пока население отвлечено войной, а «главари мазепинцев» находятся за пределами Галиции – так, в частности, рассуждал в докладе генерал-губернатору Галиции начальник Яворовского уезда[374]. К этому прибавлялась тотальная коррупция. Один из русских военачальников с возмущением записал в дневник, что одному униатскому священнику за переход его прихожан в православие предлагали 15 тысяч рублей[375]. Польский политик С. Грабский вспоминал, что все лично знакомые ему русские чиновники были «законченными канальями», приехавшими в Галицию только ради наживы[376]. Подольский губернатор хвалился жене генерала Брусилова, что «сплавил всех жуликов и мошенников» на службу в Галицию, чтобы ее муж там разобрался с ними «по-военному»[377].

В начале января 1915 года оставшиеся во Львове украинские деятели решили послать в Петроград депутацию с ходатайством об освобождении митрополита Галицкого[378]. Они подготовили меморандум «Из жизни Карпатской Руси», проникнутый лояльностью русским властям. В первых же строках авторы признавались в «самом искреннем своем желании и полнейшей готовности приветствовать победоносную русскую армию, как своих братьев и сородичей», а себя называли «частью русинов, которая считает себя национально ближе к украинцам (малорусам), чем к великороссам, и стоит за самобытное развитие малорусской культурно-национальной особы»[379]. Но готовность «мазепинцев» пересмотреть свою национально-политическую доктрину не убедила русскую администрацию пойти им на уступки. В январе 1915 года оккупационные власти начали высылку «неблагонадежных» элементов из Галиции вглубь Российской империи. Всего, согласно отчету временного военного генерал-губернатора Галиции, из оккупированных районов были высланы 1962 человека[380]. В ночь на 18 февраля серия арестов прошла во Львове – были задержаны несколько десятков украинских деятелей. Среди них оказались те, кто ранее лояльно относился к России, например ученый и политик В. Охримович и ректор семинарии И. Боцян[381].

Высылка единомышленников усугубила недоверие и страх оставшихся украинцев перед русскими властями и войсками. Украинский деятель из России, в 1914 году прибывший во Львов как военнослужащий, так вспоминал об атмосфере встреч с местными единомышленниками: «Они собирались, видимо, очень редко и словно тайком, боясь, очевидно, преследований. На меня поначалу смотрели, конечно, с подозрением или недоверчиво и лишь со временем начинали говорить свободнее, когда убедились, что военную русскую униформу я ношу не по доброй воле»[382]. По воспоминаниям украинского активиста из небольшого города Самбор, в период оккупации местные украинцы боялись встречаться даже в своих домах, опасаясь доносов русофилов[383]. Возможность собираться массово давали разве что погребальные церемонии – похороны видных деятелей М. Павлика и В. Шухевича в оккупированном Львове стали своего рода украинскими манифестациями[384].

Основанием для подозрения лица или учреждения в «мазепинстве» могло быть хранение любого украинского печатного издания. В ноябре 1914 года «Львовские военные ведомости» опубликовали анонимное письмо с указанием, что в магазине «Днистер» до сих пор продается «карта Украины». В письме отмечалось, что «магазин, кажется, есть не что иное, как остаток „мазепинского руху“»[385]. Директор учреждения поспешил выступить с опровержением, назвав свой магазин «малорусским» и добавив, что «политика не наше дело»[386]. В апреле 1915 года русский чиновник из Любачева сообщил околоточному надзирателю, что в доме одного из местных жителей хранится календарь «Свобода» – «издание мазепинцев вредно-тенденциозного и враждебного России направления». Дом обыскали, а календарь и еще ряд украинских изданий – изъяли[387].

Украинцам не оставляли возможности даже отказаться от прежних взглядов и «русифицироваться». Русофилы бдительно следили, чтобы во вновь созданные учреждения и организации Галиции не просочились неблагонадежные элементы. Всех, кто хотел записаться на подготовительные курсы русского языка для учителей будущих «русско-галицких народных школ», проверяли на предмет враждебности к России[388]. В этом русофилы опережали даже русских чиновников, которые рекомендовали различать предводителей украинского движения и следующую за ними «серую обывательскую массу» и не допускать на государственную службу только первых, а со второй «держать себя вполне примирительно, предав забвению прошлую их деятельность»[389]. Русофилы признавали, что «мелкий мазепинский зародыш остался-таки во Львове, по днем не показывается, потому что не выносит яркого солнечного света»[390].

В начале мая 1915 года австро-германские силы развернули в Карпатах масштабное наступление и к июлю очистили от противника большую часть Галиции и Буковины. 22 июня союзные войска вступили во Львов. Украинские круги встречали их с радостью: еще до занятия города группы львовских украинцев тайно собирались на квартирах и обсуждали, как будут приветствовать «победоносные войска»[391]. В день отвоевания Львова германский фельдмаршал А. фон Макензен писал жене, что ни в одном городе еще не встречал такого теплого приема[392]. Тезка Макензена, германский представитель при АОК А. фон Крамон, также вспоминал, что в освобожденном Львове «ликование населения было неописуемым»[393]. Конечно, ликовали в основном поляки и евреи, но свою нишу в этом хоре занимали и украинцы. Политика русских властей в отношении украинского движения и униатства убедила их, что ориентация на Центральные державы не имеет альтернативы.

2.3. Национальная мобилизация на