Скунскамера - Андрей Аствацатуров

Котька построил скворечник для снегиря. Котька катался на лыжах и упал. Котьке купили велосипед «Орленок». Котька, когда дома не было родителей, достал пылесос и пропылесосил квартиру. Шли годы, а он приходил на праздники к бабушке и всякий раз сообщал что-то новое о Котьке. Котька подрос. Котька учится во французской школе. У Котьки по всем предметам пятерки, а по рисованию — четверка. Приятель Котьки разбил в школе окно, и учительница сердилась. Котьку отдали заниматься дзюдо. Котька съездил летом в пионерский лагерь. У Котьки в школе собирали деньги на новое оборудование.

Бабушка всегда, слушая рассказы Григория Петровича о Котьке, вздыхала и с сомнением поглядывала в мою сторону. Всем видом как бы говоря: «Вам вот повезло с внуком, а у нас бог знает что, барахло какое-то».

— Видишь! — сказала мне как-то бабушка, послушав очередной раз Григория Петровича. Мне было тогда уже пятнадцать лет. — Котька английский учит! Какой молодец!

— Я — тоже. Я вообще-то хожу в английскую школу, если ты, конечно, не забыла.

Бабушка в ответ только безнадежно махнула рукой, словно говоря «Да где ты там учишься…», а вслух сказала:

— Болтун ты! Болтун и лодырь! Ну посмотри на себя! Сам весь лохматый! Волосы длинные… Ты… когда стричься пойдешь?

О длинных волосах

Бабушка была совершенно права. Человек с длинными волосами никакого доверия к себе не вызывает. С короткими — наоборот. Короткие волосы все открывают, и человек делается как-то понятнее. Вот — шея. Вот — родимое пятно на щеке. Вот — морщины на лбу. Вот уши выставлены — ждут, чтобы в них чего-нибудь сказали. А длинные волосы все усложняют. Кажется, что человек темнит, недоговаривает, что-то от вас скрывает. Люди этого не любят. И потому к длинноволосым существам относятся с опаской и недоверием.

Я стригся редко. И всегда носил длинные волосы.

Даже в школе.

Это не потому, что я таким способом выражал свой протест.

Мне просто было лень ходить в парикмахерскую. Впрочем, выражать протест мне тоже было лень.

Несколько лет назад на улице меня остановил пожилой кавказец и дружелюбно спросил:

— Женщина! Гыдэ тут магазын?

Я был польщен, что мне, наконец, кто-то доверился, потому что такое случалось нечасто. Обычно мои длинные волосы вызывали у людей только подозрение.

Помню, в 1990-е я читал лекции в одном питерском вузе. Ходил туда пять лет почти каждый день. Я был уверен, что за эти годы мою физиономию на вахте уже выучили. Ну, по крайней мере, надеялся на это.

Так вот, иду я однажды мимо вахты, а там — женщина в мужской куртке, наброшенной на плечи. Вроде видел я ее. Черты лица… даже не знаю, как назвать. Обобщенные очень. Как на кубистических картинах Пикассо или Брака. Прическа на голове — тоже вполне в духе Пикассо — внезапная встреча различных цветов, стилей и традиций. Обман всех и всяческих ожиданий. Начала, видно, вечером красить волосы слева, да вдруг отвлеклась: то ли мексиканский сериал по телевизору стали показывать, то ли молоко на плите убежало. Потом вернулась, посмотрела в зеркало: «Да, ладно. И так сойдет!»

А глаза… не смотрю я людям в глаза…

В общем, улыбаюсь ей, говорю «здрасьте» и шутливо прибавляю: «Пропуск показать?» А она поворачивает свое лицо в профиль вполоборота и в ответ молчит. Когда я прохожу дальше, вслед мне несется:

— Дома… жене показывать будешь! А мне тут предъявляют!

Я возвращаюсь к вахте. Достаю пропуск и предъявляю его кубистической вахтерше. Потом ласково осведомляюсь:

— Не могли бы вы повторить то, что вы сейчас сказали?

Вахтерша молчит.

— Не пугайтесь, — говорю я еще ласковее. — Я литературой занимаюсь и коллекционирую всякие народные обычаи, выражения, тосты. Как Шурик в «Кавказской пленнице». Смотрели?

— Чего?

— «Шурика» смотрели?! — я повышаю голос. — Повторите, пожалуйста, то, что вы сейчас сказали.

Опять молчит.

Потом, нервно зашерстив руками и снова отвернувшись, говорит:

— Идите-идите, проходите. Предъявили — проходите.

— Подстричься тебе пора, — заявила мне вечером мама. — Тогда и отношение у людей к тебе будет другое.

Может и вправду подстричься?

За столом

У бабушкиной подруги Натальи Палны волосы были очень короткие. И гости всегда внимательно ее слушали. Правда, говорила она очень редко и всегда почему-то о продуктах питания.

Однажды, когда гости еще сидели за салатами, Наталья Пална вдруг обвела всех взглядом и объявила:

— Вот послушайте, что я вам сейчас расскажу! Все, и я в том числе — мне было лет восемь, — посмотрели на нее с интересом.

— Я тут два дня назад, ну у себя в Купчино, купила в магазине продукты. Индийский чай, между прочим. Ну, вы знаете, со слоном, значит. Прихожу домой, значит. Начинаю разбирать сумку. Туда — овощи, сюда, значит — мясо. Потом открываю пачку с чаем… чтобы пересыпать в банку. Смотрю… батюшки! А там — черви! — Тут Наталья Пална подняла над столом правую кисть и растопырила пальцы. — Большие, жирные такие, знаете?

— Черви? Скажите, пожалуйста… — подала голос жена Григория Петровича.

— Да, черви! Толстые, большие… Я отошла за мусорным совком в коридор, что-то, знаете, замешкалась, возвращаюсь… а червей уже нет! Куда делись? — Наталья Пална всплеснула руками и повернулась к моей бабушке. — Нет, ну вы представляете, а? Куда-то заползли… Наверное, и сейчас у меня где-то живут?

Гости молчали, тяжело обдумывая рассказанное.

— А вот у внука в школе, у Котьки… — воспользовавшись паузой, начал было Григорий Петрович, однако никто не собирался его слушать. Все продолжали смотреть на Наталью Палну. Борис Евгеньевич нервно сглотнул и постучал пальцами по скатерти.

— И где же теперь черви эти? — тревожно спросила бабушка, подняв левую бровь и зачем-то оглядывая комнату.

Наталья Пална ничего не ответила. Она уже отошла от волнения и, успокоившись, принялась за квашеную капусту. Я видел, как зачерпывая вилкой белые капустные нити, длинные, дрожащие, казавшиеся живыми, она отправляла их в рот и быстро принималась пережевывать мелкими движениями узкого плотно сжатого рта.

— Можно выйти из-за стола? — спросил я бабушку. — Я в папину комнату пойду!

— Иди, деточка, — качнула головой бабушка и вдруг, будто что-то вспомнив, сказала мне в спину: — Только беспорядка там не устраивай!

В самолете

Хорошо, когда есть куда выйти, ежели сделается вдруг противно или, не приведи господь, затошнит.

А если выйти некуда? Что тогда?

Ведь история пока не знает случаев, чтобы кто-нибудь добровольно покинул архипелаг детства. Оттуда не убежишь.

Останешься.

Останешься с таким чувством, будто сидишь в самолете.

Тошнит, а выйти некуда.

1999 год. Конец августа.

Мы с Люсей сидим в самолете.

Возвращаемся из жаркого расслабленного Крыма в Ленинград. В холодные улицы, в работу, в погоню за деньгами и продуктами питания.

Самолет Ту-134. Ветеран отечественных авиалиний. Для кого-то самолет — стальная птица, для кого-то — метафора творческой фантазии. А лично для меня — камера пыток, в которой мучают тошнотой. Правда, на такой случай предусмотрены гигиенические пакеты. Но их наличие ничуть не успокаивает. Я напряжен.

— Отвлекись. — советует Люся. — О, господи! Что за мужчина мне достался! Слава богу, что я тобой развелась. На вот, держи своего этого… Сэлинджера.

Я послушно открываю книгу и начинаю читать про умного мальчика Тедди, который хотел, чтобы человечество вытошнилось яблоком. Но погрузиться в Сэлинджера мне не дают те, кто за спиной. Там сидит беспокойная мамаша и капризный мальчик. Мамаша кряхтит и ворочается, то и дело толкая спинку моего кресла. Мальчика зовут Жорик. Это я уже успел усвоить. Он постоянно что-то требует громким картавым голосом. Теперь Жорику хочется яблоко.

— На, возьми! — говорит мама.

Раздается громкое чавканье.

— Ненавижу такие звуки! — сердится Люся и откидывается на спинку сиденья.

— Да… — соглашаюсь я над книжкой.

— Что «да»?! — раздраженно бросает Люся. — Ты, когда за столом, сам ничуть не лучше! Тоже чавкаешь, как свинья.

Свиньи не чавкают. Они хрюкают. Но возражать Люсе я не решаюсь. Она все детство провела в деревне и, наверное, хорошо изучила повадки животных. Внезапно чавканье прекращается.

— Мама! — раздается голос Жорика. — А когда чег'вяка едят ему пг'иятно?!

— Что?!! — вскрикивает мама. — А ну дай сюда!

Жорик начинает реветь белугой, но тут же получает новое яблоко и успокаивается. Снова слышится яростное чавканье. Яблоко отчаянно хрустит. Жорик чавкает. Гудят турбины. Хрустит яблоко. Жорик чавкает. И, кажется, этому не будет конца.

— Ну, все, блин, началось! — комментирует Люся. — С приветом, Шишкин!