Скунскамера - Андрей Аствацатуров

— И где я мог всего этого понабраться? — говорил он мне потом. — Ума не приложу! Но так убедительно все вышло.

— А девушка куда делась? — спросил я.

— Не знаю… Попрощалась и ушла. — Еще хотела руку поцеловать, но я не дался.

Немного о том, что показывают друг другу взрослые и дети

Я стараюсь работать над своими заметками ежедневно, везде, где только могу. Но меня постоянно что-то отвлекает. Дома — непрерывные телефонные звонки. В метро — представители транспортной торговли. Последнее время они почему-то всеми силами пытаются заставить меня купить карандаш-пятновыводитель и кричат о нем на каждой остановке, заглушая даже шум тоннеля.

В троллейбусах и автобусах — отвлекают шумные кондукторы, хлопочущие вокруг пассажиров, и сами пассажиры, рассказывающие в мобильные телефоны таинственным собеседникам о своих делах.

А на улицах меня отвлекают холод, ветер и дождь. Иногда — даже солнце.

Да и сам город отвлекает: он не дает сочинять какой-то очерченной закупоренностью, тормозящей всякое слово.

За городом, в Комарово мне мешают родственники. Они то и дело стучатся ко мне в комнату, зовут обедать, пить чай или просто посидеть с ними за столом. Такое впечатление, что эти люди могут околачиваться на веранде и пить чай целыми сутками. Я собираю свои бумажки, кидаю в сумку вещи и уезжаю от них в город. Но по дороге в электричке и метро меня опять тормошат представители транспортной торговли, а дома, в квартире, снова отвлекают телефонные звонки.

Если мне удается что-то написать, я сразу же читаю это своей девушке Ксюше. Она иногда смеется, иногда молчит — и тогда я не понимаю, понравилось ей или нет. Сегодня я читаю ей про детский сад. Она сидит, слушает и улыбается. Видимо, каким-то своим мыслям. Потом уходит на кухню.

Я остаюсь в комнате. Собираю исписанные бумаги в тощую стопку и слышу, как она открывает окно и щелкает зажигалкой. Прихожу на кухню.

— Как ты можешь все это помнить? — спрашивает она безо всякого интереса.

— Так я ведь почти ничего не помню.

— Ну, не знаю… — Ксюша выпускает дым и надувает губки. — Я вот вообще все забыла про свой детский сад. Помню только, что у нас во время тихого часа, когда уходила воспитательница, все друг другу гениталии показывали.

Я тяжело вздыхаю. Ну почему у других все так интересно, а у меня — нет? Несправедливо получается.

— А ты напиши, будто это в твоем детском саду происходило, — словно читает мои мысли Ксюша. — Все равно никто не проверит. И в книгу оживление внесет. Читаться интереснее будет.

Да, наверное… Стоило бы так сделать. Ввернуть эпизод, где дети показывают друг другу то, что у них между ног. Тем более многие жаловались на отсутствие в моих текстах любовной линии. Нате, смотрите. Вот вам любовная линия…

Я уже почти готов пойти на подлог, раз его перспективы так заманчивы. Тем более что вранье — практически синоним вдохновения и залог безупречного стиля. Так, по крайней мере, считал Оскар Уайльд.

Но беда в том, что я совершенно не умею врать. Как начну — сразу путаюсь в словах, пишу что-то бессвязное, какие-то невразумительные верлибры, так что самому противно делается. Меня с детства учили, что обманывать других нехорошо. И я, дурачок, поверил. А когда перестал верить, было уже поздно. Паскудная привычка целиком меня захватила. Так что врать я, пожалуй, не буду. Опишу лучше, как оно было на самом деле. Оставлю события в их единичности, бессмысленности и нетипичности. Ведь когда в садике дети показывают друг другу гениталии, это, согласитесь, чересчур типично, а значит — лживо.

Детский садик упрощает, схематизирует отношения между людьми, а вся дальнейшая наша жизнь наполняет эти упрощенные схемы новым взрослым содержанием. Я не слишком резонерствую? Конечно — нет. Мне просто хочется раскрыть всем наши маленькие литературные тайны.

Давайте по порядку… В детском саду маленький ребенок показывает другому свои гениталии, а тот ему в благодарность — свои. Проходит время. Дети вырастают. Становятся взрослыми. Заканчивают школы, колледжи, университеты. Начинают работать. Женятся. Но поведение их от этого ничуть не меняется. Они по-прежнему продолжают показывать друг другу гениталии. Человек что-то говорит, работает в офисе, отдыхает с семьей в Париже, но, в сущности, он делает только одно — показывает всем свое жалкое хозяйство. Он не в силах изменить старой детской привычке.

Разве я не прав, скажите? Понаблюдайте хотя бы самую малость за окружающими. И вы так же, как и я, с уверенностью сможете сказать, кто из них показывал гениталии в детском саду, а кто — нет.

Приятель приходит к вам в гости и сообщает:

— Вот машину взял, новую модель… — называет марку.

Или:

— Свитер своей жене купил… итальянский!

Или:

— В Париж, стало быть, с семьей съездил!

Вы думаете, он в самом деле хочет рассказать вам про свою машину, на которой он теперь будет ездить? И засирать в городе воздух и без того загаженный? Или про свитер, который, и года не пройдет, бомжи на помойке будут примерять? Или про Париж, где они с женой в страхе шарахались от каждого встречного араба? Конечно, нет. Просто этому человеку в детском саду во время тихого часа не спалось.

Или, например, представьте себе научную конференцию. Какой-нибудь ученый муж, ветхий, пахнущий старческими железами и дурно одетый, встанет и, дурковато улыбаясь, спросит:

— А можно вопрос, молодой человек?

Что? Так уж ему вперлось мне вопрос задать? Он ведь все то время, пока я говорил, тихо дрых в своем кресле. Но вот он проснулся — с добрым утром, дедуля! — и встал со своего места, явившись мне во всей красе. А я не слушаю то, что он мне говорит. Я смотрю как бы сквозь него и вижу большое спальное помещение в послевоенном детском саду, громоздкие железные кровати и на одной из них — маленького засранца, которому почему-то не спится.

Что поделаешь… Привычка показывать свои причиндалы у иных остается до седых волос, когда она совсем, совсем уж ни к чему и может раздражать, особенно натуры чувствительные.

Мы с Феликсом Кареминым, моим соседом, сидим на скамеечке в Политехническом парке. Между нами — пакет. В нем — пол-литра водки и несколько пластиковых коробочек с квашеной капустой, солеными огурцами и селедкой. Бутылка наполовину пустая, и поэтому у нас хорошее настроение. К нам медленно по аллее приближается бомж с огромным полиэтиленовым пакетом. Мы прерываем разговор и смотрим на него очень недружелюбно. Бомж останавливается прямо перед нами. Его качает. Держа на весу пакет, он достает оттуда бутылку пива и нам торжественно ее демонстрирует.

Пауза.

— Мужики! — сообщает бомж, еле ворочая неуклюжим языком. — У м-м-еня тут п-пиво!

— Молодец! — хвалит его Феликс. — А теперь вали отсюда!

Бомж покорно поворачивается и уходит. Из него доносится членораздельное утробное бульканье:

— Ишь, пиздосы малолетние, сели тут, ёптить! Моду взяли… Я ж к ним по-хорошему!

Мне жалко этого бомжа.

— Если бы тут девки сидели, — комментирует Феликс, — он бы сейчас обязательно им хуй показал. Достал бы и показал. Я этого старого урода все время тут вижу. Каждый день в парке околачивается. Сначала пиво людям показывает, а потом — хуй.

— Он что, извращенец?

— Не знаю, — хмурится Феликс. — Но хуй показывать любит.

В троллейбусе

Сижу в раскачивающемся троллейбусе на холодном сиденье. Пытаюсь работать над текстом и делаю заметки в блокноте. По салону все время взад-вперед бродит, ворочая боками, низкорослая кондукторша в нестираном синем пуховике и вязаной шапочке, из-под которой выбивается выбеленная перекисью челка. Хрипло кричит, заставляя пассажиров морщиться:

— Кто не показал за проезд?!

Она похожа на побывавшую в употреблении грязную матрешку. Таких иногда алкаши продают на блошиных рынках.

Сегодня восьмое марта. Моя девушка ждет меня, как мы договаривались, возле кинотеатра. Возможно, она уже там. Но мне еще нужно заскочить в цветочный магазин за букетом.

— Мущщина! — кондукторша стоит прямо передо мной. — Вы показали за проезд?

Не говоря ни слова, я протягиваю ей мелочь. Вот она, твоя детская память, думаю. Кондукторша скептически пересчитывает мои деньги. Видно, ты тоже озорничала в детском саду. Кондукторша теребит висящий у нее на груди рулон с билетами, отрывает один и несильно тыкает щепоткой в мою протянутую ладонь, оставляя на ней неровный бумажный прямоугольник.

— Спасибо! — говорю.

Отвернувшись и уже забыв про меня, кондукторша начинает приговаривать, сначала вполголоса, а потом все громче:

— Так! Показывайте за проезд! Показывайте за проезд! Показывайте за проезд!

Или, может, это городские власти придумали в Международный женский день в качестве подарка прекрасному полу такое дикое развлечение? Ежели ты «мущщина» и так получилось, что ты зашел в троллейбус восьмого марта, то будь любезен за проезд — покажи. Показал — сиди себе спокойно. Не желаешь — давай на выход! Или штраф плати.