Последний шанс - Сара Грандер Руиз

что я буду стоять рядом с ней вместе с ними, и мне придётся передать их ей в руки…

Прежде чем я успею потерять самообладание, я быстро говорю:

— У меня бывают тревожные мысли насчёт ножниц.

Рэйн перестаёт дергать за верёвочку и поднимает на меня глаза.

— Поэтому я их здесь не храню, — объясняю я. — Они заставляют меня… нервничать.

Это ещё мягко сказано. Ножницы заставляют меня впадать в панику. Ножницы рождают самые жестокие образы в моей голове. Ножницы заставляют меня сомневаться в самом себе.

При этих мыслях мне отчаянно хочется коснуться чего-нибудь пальцами, но я не хочу показаться слишком нервным. К счастью, столешница оказывается сразу у меня за спиной. Я пытаюсь казаться спокойным, когда прислоняюсь к ней, прижимаюсь кончиками пальцев к её краю и мысленно повторяю: «хватит, хватит, хватит».

Рэйн опускает глаза на игрушку и снова дёргает за верёвочку.

— Это из-за твоего ОКР?

Мне требуется мгновение, чтобы понять её вопрос, но Рэйн, должно быть, приняла моё удивление за раздражение, потому что смотрит на меня округлившимися глазами и говорит:

— Извини! Это был супербестактный вопрос. Я не хотела…

— Всё в порядке.

— Я не должна была делать никаких предположений. Я не собиралась ставить тебе диагноз…

— Но ты права.

Она встречается со мной взглядом, и выражение её лица становится неуверенным.

— И всё же… это не моё дело. Было грубо с моей стороны вот так вот спрашивать.

— Ты… много знаешь про ОКР? — спрашиваю я.

— Наверное, больше, чем многие. Я знаю, в это сложно поверить, но я два с половиной года проучилась в медицинской школе, после чего отчислилась, чтобы заниматься музыкой. В параллельной вселенной другая Рэйн прокачивается сейчас в ординатуре.

В это трудно поверить. Не потому, что я считаю её неспособной, но потому что не могу представить её в халате и шапочке, под которой спрятаны её рыжие волосы.

— Прокачивается?

Она начинает смеяться, увидев моё выражение лица.

— Не в смысле «качается». В смысле — прокачивает знания. В ординатуре врачи постоянно гоняют нас по разным темам.

— И много вам рассказывают про ОКР в медицинской школе? — спрашиваю я.

— Каждый из нас имел с ним дело. Этого было недостаточно, но всё же. Я хотела пойти в неотложную психиатрию, поэтому знаю об этом больше, чем многие.

Она снова тянет за верёвочку, и когда та не рвётся, поднимает на меня глаза.

— Мне жаль, что у тебя появляются все эти дерьмовые мысли. Это тяжело.

— Да.

Я смотрю на неё, не зная, что сказать. Я никогда не встречал человека, который не был бы врачом или психотерапевтом, но при этом без объяснения понимал, что такое ОКР. Чёрт, мне даже приходилось объяснять это некоторым врачам.

— А что насчёт ножей? — спрашивает Рэйн.

— А ещё бритв, канцелярских ножей и даже вязальных спиц? — говорю я.

Она смотрит на меня так, словно не понимает, о чём я таком говорю, но затем начинает смеяться и снова натягивает верёвочку на игрушечном батоне.

— Я имею в виду… для таких вот вещей!

— А-а… вот.

Я достаю из кармана ключи, а Рэйн бросает мне батон. Я разрываю верёвочку ключом и возвращаю ей игрушку.

— Вот так, — говорит она и снова кладёт игрушку перед Себастьяном. — Значит, у тебя бывают плохие мысли об острых предметах. Что-нибудь ещё, что ты хотел бы рассказать мне о своём ОКР?

Выстукивая нервный ритм на столешнице, я наблюдаю за тем, как она подходит к холодильнику и начинает разглядывать фотографии и открытки от друзей, которые я там повесил.

— Это может временами усложнять работу, — говорю я. — Есть несколько триггеров, которые связаны с пабом. Я и сам пытался внести кое-какие изменения, но навязчивые мысли… это было слишком. Олли и Нина пытались помочь, но они всегда разрешали мне возвращать вещи на свои места. Я знаю, это, наверное, не то, на что ты изначально подписалась, поэтому если ты передумала, я пойму.

Рэйн снимает одну из рождественских открыток с холодильника и переворачивает её. Она из тату-салона в Дублине, где я когда-то работал. Первые пару лет после смерти папы и моего возвращения домой мне удавалось ездить в Дублин несколько раз в месяц и принимать клиентов, но затем моё ОКР стало сильно мне в этом мешать. Я не работал в салоне уже три года, но Шона, мой наставник, присылает мне каждый год открытки, и каждый год она пишет одну и ту же цитату Пабло Пикассо на обратной стороне: «Здравый смысл — заклятый враг творчества». Прочитав её, Рэйн улыбается.

— Давай подытожим, — говорит она. — Некоторые изменения в пабе могут спровоцировать обострение твоего ОКР, и иногда это не очень весело.

— Верно.

— И тебе нужен кто-то, кто не сдастся, если твоё ОКР начнёт всё портить.

— Именно.

Рэйн пристально вглядывается в моё лицо, а затем кивает.

— Это я могу.

— Правда?

Она возвращает открытку на холодильник.

— Именно в этой части своей работы я точно уверена.

— А что с квартирой?

Она прислоняется к столешнице и вздыхает.

— Я же говорила, что отказываюсь от бесплатных вещей лишь один раз, поэтому я не могу не согласиться пожить в таком месте.

Она опускает глаза на Себастьяна.

— Да еще и с таким соседом как ты, пушистик.

Когда она поднимает на меня взгляд, первое, что я думаю, это: «Мне конец», потому что именно в этот момент я понимаю, что эта девушка меня уничтожит.

Глава 7

Рэйн

Когда Джек уходит, оставив меня ночевать в его квартире в первый раз, я запираю дверь и пытаюсь не думать о тех многочисленных негативных сценариях, по которым всё может пойти.

Вчера я бродила по Кобу, отчаянно пытаясь найти свои украденные вещи, с полной уверенностью в том, что скоро я буду покупать билет на самолет до Бостона. Вчера Джек Данн был мне чужим человеком. А теперь я живу в его квартире. И собираюсь провести в Кобе двенадцать недель. Я уже слышу голос мамы у себя в голове: «Ты совсем не думаешь, Рэйн».

Вероятно, это именно так и выглядит, когда я теряю ключи по пять раз за неделю или опаздываю на автобус, потому что потеряла счёт времени, играя на гитаре, или забываю зарядить телефон. (Или импульсивно соглашаюсь на должность, для которой я не имею должной квалификации, и переезжаю в квартиру странного мужчины, который живёт с гигантским котом). Но моя проблема не в том, что я не думаю. Просто у меня в мозгу есть только два режима: я либо думаю обо всём